Поместье мой отец заслужил далеко не сразу. Но ещё в бытность свою простым каменщиком он уже знал, что однажды наступит день, когда он сможет, проснувшись ранним утром, выйти на крыльцо собственного особняка, заварить себе дорогого заграничного чаю и глядеть на свою плантацию, где уже вовсю трудятся бедолаги-рабы. К слову, отец мой никогда не отличался жестокостью в отношении тех, кому никогда не видать свободы, но и не отказывался от возможности почти бесплатно использовать чужой труд. Когда я был подростком, на плантации работало четыре человека, и все из западного жаркого королевства Гренуа, омываемого буйными водами океана Вечности. Ещё лет сто назад в качестве невольников могли быть лишь темнокожие из Абра'Фальского халифата, но последние войны несколько изменили политику работорговли, так что даже гренуацы, которые не особо-то лезли в конфликты, могли попасть к ахариамцам на поводок.

На воротах стоял один из самых старых наших невольников, который помнит меня ещё ребёнком. Старик Хорхе добро улыбнулся, завидев меня, и радостно впустил меня внутрь.

За пару месяцев здесь, конечно, ничего не изменилось, разве что грядки теперь пестрили зеленью уже слегка желтеющих вершков, а не навевали уныние мокрым чернозёмом. В самом центре участка, окружённого этими огородами, возвышался жилой комплекс, состоящий из двухэтажного, собственно, поместья, дома для прислуги, хлева, сарая и небольшой мастерской, в которой мой отец частенько пропадал, мастеря какие-нибудь полезные для хозяйства вещички. Хорхе провёл меня по протоптанной тропинке к центру плантации и, попрощавшись, отправился обратно – сторожить вход. Я же, ведомый радостным опьянением, что возникло, едва я ступил на родной участок, буквально полетел к крыльцу поместья, о чём вскорости пожалел – от такого напряжения снова заныла уже успевшая привыкнуть к надоедливой боли спина.

Я занёс руку над дубовой дверью и машинально остановился, представив, что весь дом сейчас погружён в глубокий сон. Ведь стояла глухая ночь, а все мои родные, насколько я помню, обычно ложились довольно рано, чтобы с утра первыми быть на ногах. С трудом преодолев странное чувство вины, я громко постучал.

Дверь почти сразу открыла Амелита – молодая гренуанка, которую отец приобрёл всего несколько месяцев назад. Девушка читала какой-то скабрезный роман в гостиной, а потому сразу же подошла на стук. Она совершила скромный, слегка топорный ахариамский реверанс, которому едва научилась, и, впустив меня, отправилась будить всех домашних.

Я повесил куртку на вешалку и прошёлся по дорогому дубовому половому настилу гостиной. Большое помещение напоминало скорее приёмную во дворце, потому что отец хотел, чтобы каждый посетитель этого дома сразу узнавал о достатке его владельца. По всем крашеным золотом стенам висели пейзажи и натюрморты известных художников нашего времени и времени прошедшего. По периметру стояло несколько мягких бежевых диванов со стеклянными журнальными столиками возле пышных подлокотников, на каждом из которых стоял тройной подсвечник с зажжёнными свечами. С потолка прямо над огромным абра'фальским ковром с высоченным ворсом свисала хрустальная люстра, стоившая целое состояние. Конечно, зажигалась она лишь на запланированных приёмах, потому что это было довольно сложное дело: подставить лестницу, поднести тлеющий огарок к семидесяти небольшим восковым лампам, при этом не оставив на хрустале ни единого жирного отпечатка пальцев.

А в прямо противоположной от входа стороне возвышалась величественная лестница с резными перилами, ведущая на второй этаж, по бокам которой терялись в этой красоте двери в иные части поместья.

На одном из диванов лежала книга, которую читала Амелита. "Двенадцать рыжих жеребцов" – прочитал я название. О, великие боги, война с северянами – ещё не самое страшное, что может с нами случиться. Книжные эротические фантазии о дюжине рыжеволосых мужчин, то по очереди, то разом ублажающих героиню романа – вот, что может уничтожить наше королевство изнутри.

Первой спустилась мать. Сандра Веллер, эпатажная, манерная, очень скандальная женщина, которая вложила в моё воспитание сил чуть менее, чем нисколько, но всё же остающаяся моей матерью, за что я её по умолчанию люблю. Мама не стала наводить марафет или переодеваться, и вышла меня встречать в одной ночнушке – белой рубахе с длинными рукавами от шеи и до самых щиколоток, даже не сняв со своих рыжих вьющихся локонов чепчик. Она сделала вид, что очень-преочень рада меня видеть: подбежала ко мне, словно не видела сотню лет, встала на цыпочки, крепко обняла и зацеловала всё лицо. Я, конечно, не любитель подобных проявлений нежности, но всё-таки ответил сдержанным поцелуем в лоб и формальным объятьем. Закончив с приветствиями, мама усадила меня на один из диванов и сходу задала вопрос:

– Тебя там хоть хорошо кормили? Щёки, я смотрю, наел себе хорошие!

– Да, маменька, кормили хорошо. Не очень вкусно, но сытно и питательно. Прости, что так поздно, но у меня в лагере произошёл один инцидент, из-за которого пришлось днём задержаться. А завтра у меня уже отбытие, и времени оставалось немного, так что…

– Ой, да ничего страшного, – махнула рукой мама и повысила голос. – Амелита! Амелита, голубушка, спустись сюда немедленно.

– Сию минуту, госпожа!

Амелита спешно спустилась по лестнице, придерживая подол длинного платья, чтобы не споткнуться. Она встала возле нас, ожидая приказаний.

– Лапушка, срочно открой нам бутылку мортумского, принеси бокалы и солёные закуски. И поживее.

– Слушаюсь, госпожа, – девушка откланялась и ушла на кухню.

Мама тем временем снова повернулась ко мне, закинула ногу на ногу и продолжила свой допрос:

– Ну, рассказывай. Никто не обижал? Чем вы там занимались, кроме как пировали пять раз в день, и распивали дешёвый самогон по вечерам?

– Вообще-то, большую часть времени мы тренировались. Учились сражаться поодиночке и в строю, изучали приёмы владения оружием, рукопашный бой, слушали лекции о военном деле и…

– Ну, это совсем неинтересно, – снова махнула рукой мама и неприятно захохотала. Она вообще очень любила размахивать руками, чем часто раздражала своих собеседников. – Я не про это говорю, глупыш! Как вы там развлекались? Наверняка же были девочки, я точно знаю. Солдаты очень любят ветреных девочек, которые за пару монет готовы на многое!

Ненавижу подобные беседы с матерью. Ей плевать на то, что началась война, что мы из кожи вон лезли, чтобы научиться выживать и убивать. Она просто играла в интересующегося делами своего ребёнка родителя.

– Не было там никаких "девочек", – чуть обиженно ответил я. – Это военный лагерь, организованный самим королём. Йозеф Дарф собственной персоной присутствовал там, он читал приветственную речь, а затем и прощальную. Это очень серьёзное мероприятие, так что…

– Очень серьёзное, да-да! Сам король, говоришь? Как он выглядел перед вами? Весь разодетый в шелка? А, может, напротив – в рыцарских доспехах, весь сияющий и прекрасный? У него крепкие мышцы, я видела! Ему нельзя закрывать красивое мужское тело стальным панцирем!

– Одет по-обычному был, как и подобает правителю в военное время. При оружии. Он приезжал не покрасоваться, а поднять наш боевой дух и направить наш настрой в нужное русло.

Думаю, о том, что Йозеф Дарф лично заинтересовался мной, причём при неприятных обстоятельствах, мне лучше умолчать.

– Сынок! – услышал я голос отца и, повернув голову, увидел его, спускающегося по лестнице.

Эодар Веллер, глава семьи, оделся как на парад. Точнее, это был его совершенно обычный облик, но среди остальных людей его ранга этот костюм выглядел довольно вызывающе. Чёрные брюки с белыми стрелками по бокам, шёлковая сорочка, малиновый жилет, бардовый фрак и ярко-жёлтый галстук – именно таким я его почти всегда и вижу. Длинные волосы убранные в аккуратный хвост подвязанные тюлевым бантом выдавали в моём отце приверженца моды; в плане выбора одежды и аксессуаров он никогда отставал от молодёжи, а иногда эту пресловутую моду даже диктовал.