– Конечно, кто ж рискнёт, при таком защитнике! А кто художник?

– Не знаю. Мы с мамой эту картину в Интернете нашли, там про художника не сказано. И вышили.

– Вообще-то был у нас такой художник. Константин Сомов. Он любил изображать сонных девушек. Может, он автор?

– Да, мы видели Сомова. Но среди его картин не было девушки с тигром.

Отец и Женя привели себя в порядок и явились на кухню. Женька хотел включить телевизор, но мама нахмурила брови и усадила за стол. А на столе – горка блинов, кусочки курицы в тарелках и вишнёвое варенье в розовых розетках. На плите закипает чайник. Мама, чуть-чуть полноватая, светлая, с причёской каре и в зелёном переднике, но без подсолнухов, вытирает вафельным полотенцем вилки и ножи, и раскладывает их на скатерти. А запах самый свежий и аппетитный.

Рассматривал всё это Андрей Евгеньевич, поглядывал на детей и на жену, и думал о том, что кто-нибудь со стороны, мог тут увидеть образцовую семью. Даже позавидовать мог, настолько благопристойно и обстоятельно выглядит каждая в ней особа. Если бы не беда. А точнее, если бы не заноза в душе хозяина. Колющая, не отпускающая почти два месяца, не позволяющая ни на день забыть о выходке жены. И добро бы, какая-то простушка, а то ведь человек с высшим образованием, зав отделом статуправления. Родители сибиряки, научные сотрудники. Мама физик, кандидат наук, отец учёный палеонтолог; к несчастью, полтора года назад его не стало.

Маков с юношеских лет придавал большое значение связям с людьми, занимающими высокое положение. И был рад, что его девушка Марина из хорошей семьи, дочь известных учёных и сама прекрасно образованная для своих лет студентка. После университета они поженились и радовали друг друга своими служебными успехами. А когда родились дочка и сын, он увидел, сколь благодатными для них являются знания родителей, в особенности, матери. В обычном, казалось бы, общении, в простых разговорах проявлялась не только эрудиция родителей, но также их убеждённость в своей правоте. Андрей любил жену. А с рождением детей более всего стал ценить её редкостную материнскую особенность – быть равной с ними, но понимать чуточку глубже и видеть чуточку дальше. Она и в близких отношениях с мужем была искренней и открытой, и ему в голову не приходило, что может быть как-то иначе. И тут…

– Приступайте, ребятки. Накладывайте блины и ешьте сначала с курочкой, после с вареньем и чаем. Да, творог же! – вспомнила она и достала пачку из холодильника.

Женя рукой взял из горки два блина и положил на тарелку.

– Вилки не видишь? – упрекнула Катя. – И не рви ты их, для этого есть вот что, – подала ему ножик.

– Нет, пальцами вкуснее, – хихикнул Женя и взял кусок курицы.

– Не пойму, где он всего этого набирается? – вздохнула сестра. – По-моему, у них теперь не садик, а рассадик дикости. Когда я туда ходила, у нас такого не было.

– У нас ещё и не такое бывает. Особенно Вадик и Лёня. Из рогатки лампочку расколошматили.

– Упитанные такие? – спросила мама.

– Два толстяка. Воспиталка их пузотёрами зовёт.

– Может, бузотёрами? – спросила мама.

– Нет, пузотёрами. У них во такие пузы. Будто по футбольному мячу проглотили.

– Ужас! – хихикнула Катя. – Подальше от них, а то заразишься. Возьми, пожалуйста, вилку.

– Отстань, всё равно не буду.

– Эт-то ещё почему?

– Я кино про рыцарей видел, – жуя, проговорил брат. – Дак они там курицу руками держали и зубами грызли.

– То ж рыцари. А ты кто? Варвар, что ли?

– Я не знаю, кто такой варвар. Я рыцарь уже давно. Ваня даже Дедом Морозом хочет быть. Уже бороду примеривал.

– Чего её примеривать, когда ещё только октябрь? – не смогла удержаться Катя.

Мама посмотрела на мужа и подмигнула ему, – дескать, пускай рассуждают, за столом полезно. Андрей Евгеньевич положил ещё блинов, и тут дал себя знать телефон.

– Сиди, – встрепенулась Марина Глебовна. – Скажу, ты в ванне.

– Нет, сам, – проговорил он и взял сотовик. Мгновение слушал и стал кивать: – Был, был дома… Потому что сын отключил… И что теперь?.. Опера́ уже там? Нет, еду… Повторите… Запомнил, запомнил. Пока. Свяжемся.

Он сжал телефон в руке, мельком взглянул на блины и нетронутую курицу.

– Завтракайте. Ждут на улице Смоленской. Я помчался.

– Что за чушь? Куда, куда помчался? – встала Марина Глебовна. – Доешь, Смоленская подождёт.

– Спасибо, я потом. Пока.

– Я тоже хочу, – сказал Женя, беря в руки ножик.

– Со временем, сказал отец и выскочил из-за стола. Переоделся, выбежал на двор и сел в машину.

Событие, о котором сказали ему по телефону, для него не новое. В квартире на Смоленской обнаружен труп мужчины.

Николай Перекатов и Виктор Малинин с детства друзья. Перекатов среднего роста, плечистый, коротко стриженный. На слегка вытянутом лице ничего лишнего, никаких изъянов. Чуть-чуть курносый нос, выпуклый лоб и неширокий рот с некрупными губами; глубокие серые глаза смотрят прямо и почти не моргая. Малинин высокий, слегка сутулый, густоволосый и бородатый. Лицо как лицо, и только «лазоревые, живые и манящие глаза», как он сам их называет, говорят о том, что их владелец человек общительный и незаурядный. Учились они в одном классе, потом в одной группе на вечернем отделении экономического факультета. И работали в морском порту с паллетами – специальной тарой для транспортировки бананов из Эквадора. Николай изумлялся: – Вот жизнь настала: бананы дешевле картошки! – Временно, – обнадёживал Виктор. – Когда придём к нормальным отношениям с нашей родненькой сестричкой Украиной, всё будет как прежде. – Но придём ли? – сомневался Николай. – Обязательно придём! «Жаль только – жить в эту пору прекрасную уж не придётся ни мне, ни тебе», – цитировал Некрасова начитанный Виктор и посмеивался в ладонь. – Не пророчь, оракул, скушай банан, – улыбался Николай и освобождал ему экзотический фрукт от кожуры.

Свободное время, а это были, в основном, выходные, они проводили в дискотеке «Метро Центр» на Обводном канале. Хорошее, весёлое место. Если бы ещё официанты были чуть-чуть культурнее, а то не клиентам помогают, а тусуются между собой, будто привязанные друг к другу. Зато девушки – только успевай разглядывать. Одна беда: редко кто из них мог пригласить к себе домой для радости общения и прочих нежностей. Почти у всех родители, братики, сестрички – не до приёмов.

Стали друзья серьёзно задумываться, не снять ли им квартирку студию, а ещё лучше квартирку однушку на двоих. И таким образом решить вопрос о приюте. Уже почти договорились, начали торопливо подыскивать подходящий объект в Интернете. И радоваться, что предложений видимо-невидимо и на любой вкус.

Не успели. Николаю пришлось на год прервать обучение и послужить в армии. Виктора из-за плоскостопия не призвали, и он после университета остался в порту, в отделе экономики производства и затрат. А Николай после армии продолжил учёбу, и вскоре тоже пришёл в порт. Но как недавний военный получил специальное звание лейтенанта и сделался сотрудником таможенной службы.

Их дружба не прерывалась в армейское время Николая, а когда его демобилизовали, стала ещё крепче. На юбилее одного из руководителей порта они познакомились с двумя красавицами подружками: товароведом Ирой – тоненькой, изящной и весьма общительной брюнеткой, и бухгалтером Любой – рослой, с белой кожей и голубыми глазами блондинкой. В отличие от своей подруги, была она немногословной, вдумчивой и расположенной больше слушать, чем говорить. Не долго повстречались, и вскоре Николай женился на Ире, а Виктор на Любе. Причём обе свадьбы устроили в один день, в одном и том же кафе.

На их торжество приехала Любина мама Анна Семёновна, сельская учительница из Курской области. Стройная блондинка с голубыми глазами и едва заметным шрамом на левой щеке – однажды, ещё одиннадцатиклассницей, ехала с поля на подводе, а какой-то дядька вёз между колен косу. На рытвине не удержал её и коса, падая, задела носиком Анютину щёку. Отец Анны, сельский механизатор Семён в сердцах отметелил дядьку до потери сознания, но тот даже никому не пожаловался – понимал, что виноват. Горяч был дед Любы Семён Петрович, любую мелочь и невзгоду принимал с душевной страстью, оттого и пожил недолго. Девять лет назад, когда не было и шестидесяти, ушёл в мир иной.