«Мы опять поделились на классы…» Мы опять поделились на классы, И противником взяты в кольцо, И растянуто в виде гримасы Социальное наше лицо. Паралич несгибаемой воли Исказил дорогие черты. Мы умели смеяться от боли И рыдать от чужой доброты. Мы давно распрямили колени И полмира держали в руках. Но, не выдержав приступа лени, Оказались теперь в дураках: Мы опять поделились на классы, И противником взяты в кольцо, И растянуто в виде гримасы Социальное наше лицо. «Не удержит беглеца…» Не удержит беглеца Мрачная темница. Ждет на воле молодца Красная девица. Не страшны ему замки, Не страшны запоры, Не беда, что высоки У тюрьмы заборы. Зря охрана до утра Не смыкает очи. Выйдет узник со двора, Не дождавшись ночи. Утечёт он, как ручей, Улетит, как вьюга. Обнимай же горячей, Милая подруга! Кровью писана книга веков Адептам буржуазного переворота 1991–1993 гг. Жизнь писалась не чёрным по белому — Кровью писана книга веков. Я не верю вранью оголтелому. Вам не сделать из нас дураков, Не запачкать родную историю И страну не раздеть догола. Ветры времени, сдув бутафорию, Неприглядные вскроют дела. Вскроют лживую суть шельмования, Все нечистое выйдет на свет. И народу за боль и страдания Вы однажды дадите ответ. «Ливни грозовые отшумели…» Ливни грозовые отшумели, Травы луговые отцвели. С криком надо мною пролетели, До весны прощаясь, журавли. И пока из глаз не скрылась стая, Я успел забыться и взгрустнуть. Поманила осень золотая И меня седого в дальний путь. Рад бы я сейчас за ними следом Улететь в загадочную даль, В край, который мне еще неведом, Грусть свою развеять и печаль. Рад бы, и надеюсь – так случится — Примут меня в стаю журавли. Лишь бы поскорее научиться Плавно отрываться от земли. «Нет, я жертвой себя не считаю…» Нет, я жертвой себя не считаю. Эту чашу, что мне подана, Пригубив неосознанно с краю, Я сознательно выпил до дна. Я испробовал горечь напитка, И она мне по вкусу пришлась, Исключая моменты избытка. Но, по-моему, жизнь удалась. Было в меру веселья и горя, И хорошее было, и есть. И замечу, о вкусах не споря, Всем, желающим сладко поесть, Всем любителям мёда в начинке: Согласитесь со мною, друзья, Что в любой, самой малой горчинке, Есть особая прелесть своя. «Века золотого вряд ли я дождусь…» Века золотого вряд ли я дождусь. Мало что святого сохранила Русь. Вычурным гротеском праведность легла. Бутафорным блеском светят купола. Строгие законы стражей не стоят. Мощи и иконы в золоте хранят И грешат, не чуя за собой вины. Может, потому я и не гну спины. И открытым слогом честно признаюсь: Стыдно перед Богом за такую Русь. «По ночам мне грешному не спится…» По ночам мне грешному не спится, До утра, бывает, промолчу. Говорят, что надо помолиться, Запалив церковную свечу. Но зачем тревожить Богу душу, Прерывать Божественные сны. Я покой Господень не нарушу, Не спугну Вселенской тишины. Полежу, поправив одеяло, И под ровный мысленный отсчет Удалюсь в безмолвное Начало От дневных печалей и забот. «Где же вы, плоды моих стараний…» Где же вы, плоды моих стараний? Время сбора минуло давно, А узор из новых сочетаний Не украсил жизни полотно. Не легли на мрачные картины Ровным слоем яркие мазки, Не занёс на горние вершины Я свои победные флажки. Но, бросая вызов бездорожью, Отложив мирскую суету, Вновь спешу к знакомому подножью Воплощать заветную мечту. «Я брошу все и все начну сначала…» Я брошу все и все начну сначала, Обдумав, скрупулёзно, не спеша, Чтоб только без работы не скучала Моя неугомонная душа. «Всё чужое, вплоть до интерьера…» Всё чужое, вплоть до интерьера, До часов, блестящих на руке. Из родных остались только: вера Да ошибки в русском языке. И, блуждая мысленно в эфире, Вдруг пойму с тревогою в душе: Я один в чужом жестоком мире — Пилигрим в таёжном шалаше, Гордый раб чужой безумной власти, И могу в один несчастный миг Захрипеть в огромной лютой пасти Страшной жертвой подленьких интриг. Или сгину, брошенный в темницу, Если в жизни мне не повезет, И судьба печальную страницу, Спохватившись, не перевернёт. |
