— Это хомус, — прошептал кто-то на ухо, но я не услышал, ведь теперь в странную смесь звуков вплетался голос Хуша.
Это не было похоже на пение. По упоённой музыкой снежной пустыне, разгоняя ночной мрак, разливались низкие протяжные горловые звуки. Играя губами, Хуша изменял звучание, вплетая новые мелодичные нити в арию льда. Надрывавшиеся музыкальные инструменты и горло Хуша были похожи на извивающихся змей — одна ошибка и мозаика ворожбы могла рассыпаться. Думать об этом не хотелось. Хотелось наслаждаться звуками, ведь один за другим киры подхватывали незамысловатые звуки, подстраиваясь под ритм.
Крещендо необычного обряда разгоняло сумрак, а оранжевые языки рассвета уже поигрывали на верхушках иглу. Музыканты на несколько мгновений стали играть громче, когда Менги прыгнул через костёр. По обычаям киров, священный огонь очищал душу и даровал защиту от злых духов. Наверное, так же думали все предыдущие смертники, которых посылали в пещеры?..
Следом пришлось прыгать мне. Под таинством необычной музыки, я не успел запомнить свой прыжок, как на другой стороне костра стояли уже все пятеро добровольцев. Хуша и ещё несколько десятков глоток, наконец, допели одну им известную мелодию и всё вдруг стихло. Только пронёсшийся ветерок колыхнул костёр, языки пламени которого принялись танцевать. Я ожидал продолжения, вглядываясь в непроницаемые лица Хуши и старейшин, но они словно замерли, а барабанщики продолжали навязывать снежной пустыне тихий, прощальный ритм.
— Нам пора, — бросил Менги, надевая лыжи. — Очистившись огнём, мы перестали принадлежать семье. Отныне пути назад нет.
Сборы оказались быстрыми, и вскоре нам в спину дул попутный утренний ветер. Ни один из провожающих не сказал нам во след ни слова. В свою очередь, никто из нашего отряда так и не обернулся назад. На душе почему-то было гадко.
До южных границ снежной пустыни пришлось добираться двое суток. За это время Захар своим нытьем достал всех. То он уставал и его чуть ли не должны были нести все остальные, ведь у него четыре богатые усадьбы, сотни слуг и столько же охранников. То он отказывался есть жирное или сухое, видите ли, без приправы и соусов вельможа есть брезговал, а подавали ему мы вообще неправильно и неприлично. Что-то настораживало в его поведении. В Надежде он беспрекословно исполнял любые приказы, будь то порыбачить на холоде, отморозив сидалище. Мне почему-то показалось это очень подозрительным. Как будто он играет роль, но цель этой игры ускользала. Вспыльчивый Даарг хотел было наплевать на святость Захара, кинувшись с кулаками, но мы кое-как удержали кира. Негоже было начинать поход с драк.
После того, как он нажаловался на нас, пришла очередь жаловаться на снег, ветер, солнце, воздух, в общем, на всё остальное. Однако, когда не выдержал и Менги, Захару пришлось спрятать голову в плечи и целый день от него нельзя было добиться и слова. Но на следующее утро он продолжил, хоть и тихо, так, чтобы его не услышал Менги. А так как Захар шёл по лыжне за мной, слушать пришлось мне и замыкающему наш отряд Литосу. К слову сказать, Литос оказался самым молодым из киров — ему только-только исполнилось 22. Потоп он пережил, будучи трёхлетним пацаном, о чём говорила его старая травма — чуть вогнутый слева череп и неправильно сросшаяся бедренная кость, из-за чего он едва заметно прихрамывал. Парнем он оказался веселым, и располагать к себе умел. В общем, мне он понравился.
Как выяснилось, младший брат Менги, Даарг, во всём поддерживал старшего. Отличить их у меня бы не получилось никогда, не будь Менги выше нас на несколько голов. Впрочем, если Менги ненавидел богов и винил во всех невзгодах именно их, то Дааргу передалась набожность его отца, и он молился по вечерам неизвестным мне богам и духам. Менги лишь фыркал и отходил подальше, быстро придумав себе очередное важное дело.
Погода тоже подкидывала свои гадости. Двое суток злилась буря, отбрасывая нас с Захаром с лыжни. Кирам пришлось сцеплять нас к себе верёвками и усиленно молиться по вечерам, когда буря стихала. Сперва Даарг и Литос разжигали большой костёр, подкидывая в него кусочки еды, а также какое-то растение, постоянно приговаривая «оршээ-оршээ». Самое интересное то, что подкидывать нужно было снизу, иначе можно оскорбить костёр. После Литос доставал хомус и вечер окрашивался цветами музыки. Ни один кир не имел права называться киром, если не умел играть на хомусе и воспроизводить горлом звуки, называемые хомэй. Эти слова даже были однокоренными, что только усиливало их родство и неразлучность. Помогая Литосу, Даарг затягивал длинную ноту, из-за отсутствия барабанов хлопая в ладони или по коленям.
Наступивший вечер вторых суток открыл перед нами величественную серую скалу, горделиво возвышавшуюся перед нами. Затянутая белой поволокой снега и оранжевыми отблесками заходящего солнца, она словно говорила: «Ты не пройдёшь». Погода, наконец, угомонилась, однако я, как никто другой, знал, что это затишье перед новой бурей.
— Говоришь, тьма скрадывает эту тварь?
Скинув тюк у валуна, спросил Менги, разминая плечи. Он выглядел так, словно готов был прямо сейчас пойти на разборки. Витавшее в воздухе напряжение можно было потрогать. Даже занудный Захар подошёл к Менги, с которым у него немного испортились отношения, без тени страха. Его лицо не выражало былой важности и лицемерия, что так раздражало всех в их небольшом отряде. Брови его сошлись на переносице, а глаза буравили зияющий темнотой проход. Погода не властвовала над пространством близ этой пещеры, так как снег отсутствовал, словно соль, сметённая со стола заботливой хозяйкой. Даарг и Литос неотрывно смотрели в тёмный зев, словно вот-вот оттуда должен появиться монстр. Порыв ветра нежной рукой отодвинул хлопья снега с валуна неподалёку, обнажив плетёные из какого-то растения причудливые узоры.
— Не трожь, — остановил меня Даарг, схватив за плечо. — Это эреге, они отгоняют тварь и других злых духов.
— Выступаем на рассвете, — отрезал Менги, стараясь избавить себя от выслушиваний глупостей про духов, в которых он не верил.
Солнце в этих местах садилось рано и неожиданно. Вот только начинает темнеть, и не успеешь обернуться как покрывало тьмы уже обволакивает снежную пустыню. Костёр на этот раз оказался вдвое больше, чем раньше, и со всей своей мощью коптил два валуна, между которыми его разжёг Даарг. Наверное, он опасался твари, что могла наведаться в лагерь ночью. Я, почему-то, был уверен, что такая слабая преграда не станет серьёзной помехой для этой твари. Но разгадка пришла сама собой, когда в воздухе разлились ароматы артыша с молоком, а ночной мрак поддался под напевом Даарга. Он снова затянул длинную ноту, но на этот раз она казалась одинокой карликовой берёзкой, что мы встретили вчера по пути. Голос Даарга колыхался во мраке, подобно тонким веточкам берёзы под порывами борея. Бухнувшись рядом, Литос бросил:
— Негоже шуметь здесь. Волков шибко много, — он кивнул куда-то во тьму. — Благо, с зарницей мы покинем эти места.
— Волки!? — не на шутку струхнул я, принявшись оглядываться.
— Не волнуйся, они не нападут. Нас слишком много, к тому же рост Менги напоминает им бера, а к местным берам волки даже приближаться опасаются.
Берами киры звали медведей, как я успел узнать за эти две седмицы. «Беры живут в логове бера, то бишь — в берлоге», — как некоторое время назад объяснил Менги, дивясь нашей глупости.
— И долго они нас преследуют?
— С первого же вечера, как мы начали духов задабривать. Обычно, на охоту мы ходим очень осторожно и тихо, но днесь следует соблюдать обычаи.
— Надеетесь, что тварь сдохнет от ваших песен?
Первые мгновения думал, что шутка получилась неудачной, но вдруг Литос забулькал, захлопав по коленям:
— Разумеется, сдохнет, но не от песен, а от моего клинка! И между прочим, это не песня, а молитва.
Спал я плохо, просыпаясь от каждого дуновения ветерка или подозрительного шороха. С утра оказалось, что пещера, к нашему с Захаром огорчению, никуда не делась, а её тёмный зев теперь угрожал острыми зубами по бокам, которые мы не заметили в сумраке. Проход смердел чернотой, с которой совсем не хотелось знакомиться поближе. Надёжная опора в лице трёх здоровых киров вдруг показалась ничтожной попыткой путника защититься от сильнейшего урагана веточкой дерева. Чья-то рука, опустившаяся на плечо, заставила вздрогнуть.
