Он схватил небольшой булыжник и со злостью швырнул в реку, будто бросая вызов самой Речной Владычице. Камень попрыгал немного по воде, оставляя на ней круги, и пошел ко дну.

***

Таис лежала на постели без сил. Рядом на краю кровати примостилась Жади и заботливо держала ее за руку.

— Вот и все, Жади, — еле слышно проговорила Таис. — Все кончено. Кажется, что и жизнь моя кончена.

— Не говори так, Таис! — воскликнула Жади. — Это харам, грех так говорить!

Молодая вдова вдруг печально улыбнулась, глядя в потолок.

— Ах, если бы только все сложилось иначе! В юности я так часто мечтала. Знаешь это чувство, когда замирает сердце, когда смотришь на человека и понимаешь, что он твоя судьба? Он и никто иной!

Лицо Жади озарила нежная улыбка.

— Конечно, знаю, Таис.

— Такое чувство бывает лишь один раз в жизни. Сколько я ни пыталась взрастить его к… — она поморщилась, не желая называть вслух имени покойного мужа, к которому более ничего, кроме отвращения, не испытывала. — Сколько я ни старалась зажечь свое сердце, у меня не получалось. Папа говорил мне, что так и должно быть. Что есть страсть: сладкая, дурманящая, но очень коварная. Она похожа на ловушку, которая увлекает человека в свои сети и губит его. А настоящая любовь другая. Тихая, спокойная, как река в безветренный солнечный день.

— Зорайде однажды, очень давно говорила мне, что любовь похожа на ядовитую змею, прикинувшуюся красивым ожерельем, — сказала Жади. — Ты надеваешь ее на шею, чтобы она украшала тебя, а она тебя кусает.

— Возможно. Судьба такая жестокая. Ты приходишь в этот мир с чистой душой, широко раскрытыми объятьями и горящим сердцем, а она словно хочет уничтожить тебя. За что?..

— Я не знаю, Таис. Я столько раз задавала себе этот вопрос. Почему все не так, как должно было быть? Почему жизнь привела меня совсем не туда, куда я хотела? Я спрашивала себя об этом двадцать лет.

— У тебя еще все впереди, Жади, — слабо улыбнулась Таис. — Ты еще можешь воссоединиться со своим любимым.

— С Лукасом? — зачем-то уточнила Жади.

Таис кивнула.

— Лукас… — вздохнула Жади. — Двадцать лет он был смыслом моего существования. Я засыпала и просыпалась с мыслями об одном Лукасе, а когда старалась забыть его, то этих мыслей становилось еще больше. Он был моей постоянной болью, но и надеждой, мечтой, воздухом… всем. Я думала, что это никогда не пройдет, что моя любовь вечна, и я пронесу ее до самой гробовой доски. Но…

— Что?

— Недавно я проснулась и осознала, что уже несколько дней не вспоминала о нем. Ни разу. Я, как обычно, начала воскрешать в памяти наши встречи, клятвы, поцелуи, но вдруг поняла, что они уже не вызывают тех эмоций, что раньше. Странно, не правда ли?

— Неужели? — искренне удивилась Таис.

— За много лет чувства к Лукасу стали частью меня. Я не представляла себя без них, я как бы срослась с этой любовью. Я потеряла себя, Таис. Я не знаю, какая я без этой любви, какая я настоящая. Двадцать лет пламенно любить человека, а разлюбить за несколько дней — бывает ли такое?

— Может быть, ты просто влюбилась в кого-то другого?

Жади смущенно поправила волосы.

— Не будем говорить об этом сейчас, Таис. Знаешь, если бы мне дали шанс прожить жизнь заново, я не стала бы ничего менять.

— Но почему?!

— Из-за Хадижи, — улыбнулась Жади. — Ведь если бы я не вышла замуж за Саида, она бы не родилась. Целый огромный мир без моей Хадижи. Нет, такого я даже не могу представить.

— Я тоже не могу представить своей жизни без Нико. Если Господь и допустил этот брак, то, наверное, для того чтобы мой сын появился на свет. Он единственный, кто держит меня на земле.

Жади крепче сжала ее руку.

— Мы справимся, Таис! Будем держаться друг за друга, вот увидишь, мы все сможем преодолеть!

***

Флоринда сидела у себя на кухне в полном одиночестве. Она словно вернулась в тот страшный день, разделивший ее жизнь на «до» и «после», только в этот раз все оказалось еще ужаснее. Слез не было, слезы давно высохли, а может, это душа высохла. Флор даже не стала закрывать входную дверь — зачем? Пусть входит, кто хочет.

Дверь скрипнула. В дом, горестно охая, вошел Орестес и грузно плюхнулся на табуретку возле стола. У хозяйки не было сил даже поприветствовать его. Она сидела, сцепив пальцы замком и неподвижно глядя перед собой.

— Дева Назаретская, ну и судьбы у наших детей! — с неизбывной горечью в голосе воскликнул Орестес. — Не могу поверить — Таис вдова! Моя бедная малышка Таис! Разве такой я хотел судьбы для своей голубки?

— Ах, Орестес, не говори мне ничего… — Флор закрыла лицо руками.

— Знаешь, Флор, может быть, я и поторопил ее тогда с замужеством. Молодая она была очень, неразумная, а Эрик ее так любил! На руках носил. Ну, я и решил, что она счастливой с ним будет. Кто знает, может, поженись они с Ренату, все бы и сложилось сейчас иначе. А Эрик ничего, переболел бы.

— Оре-естес…

— Эх, жизни наши бестолковые, — махнул рукой старик и пустил слезу. — Флор, ты это… — он замялся и сделал паузу. — Ты меня прости, если что не так было.

Флоринда вопросительно взглянула на него через растопыренные пальцы.

— Я… эк-хем, — Орестес смутился и покраснел. — Я не со зла тебя срамил, когда ты в деревню вернулась. Любил я тебя очень.

Смуглое лицо женщины вытянулось от удивления.

— Да, вот так, — Орестес кашлял, ерзал на табуретке и прятал взгляд, как школьник. — Запала ты мне в душу, а как уехала в свои университеты, так я на тебя обиду и затаил. Потом ничего, правда, смирился. Думал, дождусь. А ты приезжаешь… с животом.

Флоринда застыла и потрясенно хлопала ресницами.

— Очень я на тебя сердит был, Флор, очень. Я и женился на Мануэле, упокой Господь ее праведную душу, тебе назло. А надо было жениться на тебе. Все равно ты так у меня из сердца и не вышла до сих пор.

— Орестес! — Флор наконец-то улыбнулась сквозь слезы. — Ну что же ты так? Ты же мне тоже нравился.

— Что, п-правда нравился? — робко спросил Орестес, не смея верить своему счастью.

— Ну конечно! Только я ведь мысли читать не умею, а ты молчал.

Орестес закрыл лицо ладонью и затрясся будто бы от смеха, но пару секунд спустя стало ясно, что он рыдает в три ручья. Флор прослезилась вместе с ним и ласково положила руку ему на плечо. По крайней мере, ей больше не было так одиноко.

***

В просторной городской квартире не горел потолочный свет, горели только светильники-бра в гостиной. Клаудиа лежала на диване, свернувшись калачиком и положив голову на колени Лео. Тот слушал ее с отстраненным видом и, едва касаясь, гладил пальцами по щеке и шее. Динго спал у порога на коврике и тихонько посапывал, уткнувшись мордой в передние лапы.

— …Я не хотела ничьей смерти, — тусклым голосом говорила Клаудиа. — Я хотела отомстить, добиться справедливости, это было. Но горя я никому не желала. Мне нисколько не жалко убийцу, он получил по заслугам, но от Зейна я знаю, что у него остался ребенок. Ему очень больно сейчас, бедняжке. Надеюсь, рано или поздно он научится с этим жить. Мне казалось, что это у меня худший отец на свете, но бывают отцы гораздо хуже, — она всхлипнула и продолжила: — Такое дурацкое чувство. Я думала, что мне станет легче, когда я узнаю правду, что я наконец-то смогу идти дальше, а меня как будто придавило каменной глыбой в десять тонн. Наверное, я все-таки съезжу в эту деревню, но не сейчас — сейчас там не до меня. Хочу познакомиться, поговорить с матерью Ренату и с этой женщиной, которая, ну… Лео, ты не слушаешь? — встрепенулась Клаудиа, слыша в ответ на свои слова одну тишину.

— Почему? Я слушаю тебя, — наконец подал голос Лео. — Просто не знаю, что сказать.

— Ладно, дело твое. Знаешь, — она усмехнулась сквозь грусть, — я все это время почему-то боялась ехать туда. Мне казалось, что я заблужусь в джунглях или упаду в реку, и меня съест крокодил.

— В Амазонке нет крокодилов, только кайманы, но они обычно маленькие.