На осунувшееся, перманентно уставшее лицо Ре медленно переползал свет из щели между шторами. Солнце было уже высоко в зените, следовало встать, похромать домой и завалиться в ванную.

«И утопиться в ней», — мысленно добавил Ре, зашипев от боли, когда принял более-менее вертикальное положение. Спина, кажется, горела — сгибаться было адски больно, — к ней липла простыня, ранки за ночь подсохли, но теперь заживающая кожа норовила прирастить к себе все, что случайно прижмется к ней на длительное время. Руку, верно, Маршал ему вчера потянул, неудачно за нее дернув. Лишь бы не вывих…

Отметив, что солнце из окна уже практически не светит, парень снова повалился на кровать, потянувшись за откинутыми штанами, затем, свесившись, неловко подцепил футболку, с каким-то тупым безразличием отмечая, что его пальцы трясутся. Психологический отходняк. Ре ссутулился и замер, опустошенно смотря перед собой. Голос он ночью сорвал, пока его вколачивали в эту самую кровать, и теперь горло неприятно щекотно першило, а откашляться было больно.

Георгий не то чтобы не был зверем. Зверюгой тот был еще тем, однако это не мешало ему заботиться о чужих травмах, помогать другому в каких-то важных мелочах, подвозить куда бы то ни было. Пару раз его помощь понадобилась Ре в глубокой ночи, когда тому сильно не повезло по дороге домой, что именно с ним произошло тогда, юноша вспоминать не любил, но Маршал тогда сорвался к нему в… сколько тогда было? Три или четыре часа ночи, точно.

Не сказать, что Ре считал себя его должником, это было не так, но стоило отдать должное, что Георгий все же не был свиньей, что не могло периодически не радовать. Иногда они могли по месяцу не видеться, тогда Маршал отпускал его на все четыре стороны, давая в том числе и отпуск на работе… но случалось и так, что взвинченный, обозленный Георгий не отпускал его днями, ночами, срывая на нем свою ярость. По-настоящему Ре били редко. В самом-самом начале. И в последнее время. Юноша знал, что у Георгия были проблемы, однако тот его помощь резко отклонял, заявляя, что более это не его дело. Ре не спорил. Это не было его делом, но его делом были те увечья, которые от Маршала он периодически получал. Он хотел сделать так, чтобы это кризисное время быстрее прошло, но навязать свою помощь не мог, поэтому ему оставалось лишь молча терпеть.

Да еще и в последнее время садистские наклонности Георгия будто бы усугубились. Раньше его рукоприкладство было не столько болезненным, сколько унизительным. Теперь он, рассвирепев, мог спокойно двинуть в солнечное сплетение и молча наблюдать за тем, как Ре приходит в себя, подавляя тошноту. Иногда ему этого даже хватало и в такие моменты юноша не был уверен, что лучше: быть изнасилованным или избитым, а в какой-то момент оба эти действия объединялись…

Боль — это не круто, думал он. Она подавляла в нем любые физические реакции и на время он просто уходил в себя, будто наблюдая за всем этим ужасом со стороны.

Из прострации его вывел негромкий звонок телефона, от которого парень нервно испуганно дернулся, вцепившись в край матраса пальцами.

Звонок повторился дважды, затем включился автоответчик и заговорил голосом Маршала:

«Раз не берешь, значит, все еще спишь. Отлично. На сегодня ты свободен, даю тебе два дня выходных. Понял? Не три, не четыре. Два. Через два дня жду тебя утром на работе, а вечером — у себя в номере. На прикроватном столике сильное обезболивающее и вода. Приведи себя в порядок для нашей новой встречи».

Послышались гудки, и повисла тяжелая давящая тишина.

— Заботливый какой, смотрите-ка… — просипел себе под нос Ре. Он ощутил, как губы подрагивают от обиды, словно в детстве, но слезы так и не появились, хотя парень их ждал. Он ждал их уже несколько лет, но ничего не менялось.

Пожалуй, сейчас он должен был бы ощущать злобу, раздражение или что-то еще, но внутри было пусто. Единственным, что он ощущал, была боль физическая. Лишь она могла заглушить что-то ноющее и пульсирующее уже несколько лет внутри.

Ре в молчании натянул нижнее белье и штаны. Голова кружилась. Когда парень поднялся на ноги, он чуть не осел на пол, но стоически выдержал эту небольшую пытку, на ощупь пару раз звякнул пряжкой ремня, пытаясь его застегнуть. Когда у него, наконец, это получилось, Ре надел футболку, с трудом зашнуровал кеды, чуть не потеряв при этом равновесие.

Проигнорировав оставленное Маршалом обезболивающее, он прошел мимо тумбочки, взял с пола сумку и, оставив свой мобильный в комнате, покинул номер, в задумчивости, не потрудившись даже прикрыть за собой дверь.

«Погано внутри, погано снаружи, — выйдя на улицу, Ре замер под козырьком. Небо затянуло свинцовыми тучами, мелко накапывал постепенно усиливающийся дождь, оставляя на сухой земле черные пятнышки воды. — Даже погода поганая, — парень медленно пошел вперед, придерживая рукой сумку, перекинутую через плечо. — Как моя жизнь».

Ему думалось о том, что неплохо бы было подать на Георгия в суд и посадить его, чтобы знал, как это — нести ответственность за свои поступки. Однако все это было лишь фантазиями и мечтами. Он знал, что кто-то из родственников Маршала крутится в верхах, что у Георгия много денег, что Георгий, даже если его получится посадить, выйдя, найдет его и уничтожит, но тогда уже по-настоящему, Ре не сомневался, что даже в такой ситуации тот сможет сорвать для себя куш на максимум удовольствия.

На переходе он остановился и запрокинул голову назад, прикрывая глаза. С неба лилась вода, а капли звонко шлепали по щекам и лбу.

Ре был один. Вообще один. Вырос в детдоме, жил там же, где впервые понял, что значит — быть избитым в кровь до потери сознания за то, что ты «похож на девчонку», там же он понял принцип того, что лучшая оборона — нападение и научился защищаться. Пожалуй, это должно было повлиять на его от природы мягкий податливый характер, но в итоге умение дать в пачку характер не закалило. Разве что дало уверенность в своих силах, да и то чуть-чуть.

Везение его не любило. Первый и единственный раз ему повезло в тот день, когда он смог поступить на бюджет в престижный вуз на химфак, во имя чего батрачил года два. Далее удача снова решила от него отвернуться. По окончании вуза он всего год проработал, да и то не по специальности, а затем случилось то, что случилось.

Парень до сих пор удивлялся, а была ли любовь между ним и Маршалом, если принять за любовь хотя бы те самые свидания и посиделки в кафе. Было ли это на самом деле?

Мысли обратили к хранившимся у него в рабочем столе ядам. Сначала он наивно думал, что никакая обида не стоит человеческой жизни. Потом хотел отравить Георга. Теперь ему, избитому, едва стоящему на ногах, за пару лет потерявшему свою свободу и жизнь, было практически без разницы, в каких целях использовать имеющиеся химикаты. Ре мог предположить, что настанет день, когда он пустит этот яд на себя. А сейчас, именно в этот момент, он ясно осознал, что так и поступит. Возможно, в ближайшие несколько часов.

В глазах все плыло от дождевых капель, голова кружилась, тело ломало. Что может быть лучше?

Пожалуй, что угодно.

Ре перешел дорогу и медленно направился к остановке. Он не обратил внимания на затормозившую неподалёку от него грузовую машину с дурацкой яркой рекламой какого-то очередного итальянского мебельного магазина. Точнее, нет, краем сознания парень ее заметил, так как она притормозила на углу, и, проходя мимо неё, парень подумал о том, какую только безвкусицу не малюют, желая подороже втюхать какой-нибудь китайский ширпотреб. Нет, Ре не имел ничего против китайцев и их продукции. Просто итальянская китайская мебель — это, как колбаса из рыбы или ягодное пюре из кабачка.

Вдруг сзади что-то зашаркало, парню резко зажали рот. В нос ударил до боли знакомый запах хлороформа.

Сознание несколько секунд боролось, но в какой-то момент затуманилось и отключилось.

***

— Клади его на кушетку. Осторо-ожно, — в грузовике разместилась маленькая больничная палата. В углу стоял прикрученный к стенке небольшой стерилизатор для дезинфекции рабочих инструментов, в нем горел синеватый свет, и поблескивали скальпели и иглы. Столик, зажатый между кушеткой и пассажирским креслом, имел невысокие бортики и был немного прогнут вниз. Все более-менее габаритные предметы были крепко привинчены к полу, чтобы не дай бог не навредить во время поездки.