— Неужели твоя жена не имеет права…

— Моя жена будет иметь право делать то, что разрешу ей делать я, — мужчина отодвинулся на стуле назад.

Вандес все же усмехнулся - его взгляд притягивало распахнутое окно, так манившее ветром и влажным сырым запахом деревьев и травы. Семейные склоки этих двоих выглядели бы забавно, если бы не имели свойство затрагивать интересы присутствующих. Сейчас Марго держала себя в руках, поэтому разговор был спокойным и даже почти мирным, несмотря на порой мелькавшую откровенную язвительность. Сосредотачиваться на чужих бытовых склоках у Наполеона не было никакого желания.

-…еще два часа и гости уйдут сами, — поймал он отрывок разговора, и лишь тогда осознал, что отвлекся.

— Ты снова уедешь?

Вопрос был задан Маргаритой. Ее широко распахнутые глаза смотрели с вызовом — открыто и прямо. Атмосфера все же постепенно раскалялась.

— К ней? — добавила девушка, с издевкой растянув гласную, и плавно повела бровью, криво улыбнувшись. Марго скосила лукавый взгляд на юношу.

— Даже не думай, — отрезал Георг.

На лице Марго появился такой зловещий восторг, что Леон в момент ощутил себя не в своей тарелке, так как сейчас предметом обсуждения внезапно оказался сам.

— Ты уверена, что сейчас самое время обсуждать именно это? — де Жоэл побарабанил пальцами по столу - ему сейчас явно было не до подобных разборок, так как его голову занимали более важные мысли, требовавшие — благодаря Вандесу — тщательного анализа.

— А когда же еще? Ты всегда то занят, то уезжаешь, — девушка чуть не задохнулась от возмущения и передернула плечами, отчего слегка приоткрылась ее белая шея, едва спрятанная наспех накинутой шалью. На этой белой тонкой шейке внизу красовалось небольшое темно-алое пятно. Оно притянуло любопытный взгляд заскучавшего, было, у стены Наполеона. Парень воскресил в своей памяти их последнюю встречу: они столкнулись недалеко от входа, когда Вандес в компании Теодора только-только явился на вечер. «Столкнулись» они в прямом смысле, так как девушка, спеша куда-то, буквально врезалась в гостя практически на пороге. Куда супруга Маршала направлялась, было непонятно, но она, решив никак на это столкновение не реагировать, лишь рассеянно кивнула и пошла дальше. Тогда Наполеон какое-то время смотрел ей вслед, пока д’Этруфэ не одернул его, затащив в залу и дав несколько наказов по поведению на таком «скучном» мероприятии.

Однако дело было вовсе не в столкновении и даже не в Теодоре. Догадка отразилась на лице Вандеса с трудом сдерживаемой улыбкой, которую д’Этруфэ бы точно назвал самой гадкой из всего его арсенала. Другой бы вряд ли отличил подобные оттенки настроения Наполеона, но Тео это делать умел и с особым удовольствием опытно располагал этими умениями, зная слабости друга детства.

Вандес был готов поклясться, что, находясь в открытом платье, позволявшем по достоинству оценить ее шею, ключицы и острые худощавые плечи, Марго точно не имела при себе тогда шали, а уж тем более не было на этой ее лебединой шейке той заметной метки, укоризненно выглядывавшей из-под неосторожно приспущенной ткани.

Двое уже говорили на повышенных тонах, позабыв о присутствии третьего лица или совершенно не интересуясь его мнением.

Куда же она шла, когда они столкнулись на входе?

Шторы сильно всколыхнулись, ветер обдал стоявших в комнате своим свежим дыханием, смешавшимся с запахом дождя. Марго поежилась, сильнее закутываясь в свою шаль. Метка на ее шее скрылась под мягкой тканью, оставаясь лишь в воспоминаниях Наполеона.

Вопрос, который он задал сам себе в отвлеченных рассуждениях о человеческой греховности, преобразовался, и теперь вместо безличного «куда» там стояло многозначительное «к кому».

К кому она шла?

Ход мыслей его прервал шелест бумаги на фоне постепенно нараставшей ругани. Маршал снова пододвинулся обратно к столу и, бегло проглядев написанное его рукой разрешение, сложил его трижды, пригладив края. Он молча, поймав взгляд Наполеона, протянул тому бумагу, сказав, что тот может идти.

Понимающе кивнув, юноша распрощался с шумной комнатой и удалился, с облегчением прислоняясь плечом к стене, когда закрытая дверь маршальского кабинета осталась у него за спиной.

Наполеон тяжело вздохнул, довольно, беззвучно рассмеявшись, не зная, куда деть переполнявшую его радость.

========== Звезда Маршала ==========

Дразните?

«Меньше, чем у нищего копеек,

у вас изумрудов безумий».

Помните!

Погибла Помпея,

когда раздразнили Везувий!

Эй!

Господа!

Любители

святотатств,

преступлений,

боен, —

а самое страшное

видели —

лицо мое,

когда

я

абсолютно спокоен?

…

(В. Маяковский — «Облако в штанах». Отрывок)

Говорят, что каждый человек имеет право на счастье. Каждый. Просто некоторым не хватает терпения, а кому-то - веры в себя. Это вечно, как вечна вселенная. Оно, как плохой фундамент, разрушает здание целиком, расшатывая основание.

Эта история началась давно. Я за это время отвык считать дни и годы. Всё теперь будто незаметно сменяется само собой. Жизнь сосредоточилась только на настоящем моменте. Сплошной монохром. Я существую лишь здесь и сейчас, меня не было раньше, меня не будет после. А ведь, кажется, было когда-то и счастье, и мечты, какие-то амбиции и желания. А что осталось? Лишь настоящий момент. Сейчас есть только то, что я вижу перед собой, только сиюминутные мысли и мелкие желания, если и их не изжили последние тяжелые годы.

Хочется курить.

Дверь оглушительно хлопает. Гаснут несколько огоньков на канделябре, стоящем у входа. Я остаюсь один. Какое счастье.

За окном уже совсем стемнело, комната потонула в прохладном мареве полумрака. Ветер что-то уныло завывает сквозняком.

Не жизнь, а сплошной реквием по мечте.

Наблюдаю, как порывы этого ветра нещадно треплют огонь свечи на столе и, в конце концов, задувают его, оставляя медленно плывущую по воздуху струйку неровного, вьющегося дыма.

Спичка чиркает со знакомым, греющим душу звуком и на короткий момент озаряет моё лицо и руки, пока я прикуриваю, лишь сейчас обнаруживая, что нахожусь практически в полной темноте — до меня не достает свет дрожащего на канделябре огонька. Кончик сигареты загорается красным, когда я делаю глубокую затяжку. Спичка гаснет.

Мои мысли занимают те самые глупости, которыми напичкал мою голову этот мальчишка-художник, мальчишка-ефрейтор — блестящий солдат и награжденный офицер, которого я, имея на то причины и возможности, буквально раздавил и смешал с грязью. Все в прошлом. Все в далеком прошлом, которое невозможно ни стереть, ни изменить, ни забыть. Даже на то, что происходит сейчас, на все это через несколько дней, месяцев, лет я буду оглядываться через призму времени. И это буду другой я. Я становлюсь другим, оставаясь собой, ежесекундно. В теории, я больше никогда не буду таким, какой я есть сейчас. Надо бы запомнить этот момент. Запечатлеть его в памяти, чтобы он врезался в нее, остался в ней надолго, желательно - навсегда. Настолько, насколько хватит оставшегося меня.

Давно я так не утопал в прошлом, как случилось со мной сейчас, когда оно снова посмотрело на меня глазами Ассоль. Что-то подобное, укоризненное и удивленное, было и в холодных глазах Дженивьен сегодня днем, когда она смотрела на меня, сидя напротив в экипаже. Что это было за странное непривычное чувство? Моя вина? В чем я перед ней провинился? Она настолько закрыта, что я могу лишь догадываться о том, что происходит в ее голове.

Но этот разговор сегодня днем… слишком неожиданный, чтобы так быстро его осмыслить. Дженивьен вообще редко смотрит в глаза - это было странным и обезоруживающим жестом с ее стороны. Ассоль смотрела мне в глаза практически постоянно, Джен же будто специально отводит взгляд, любыми способами скрывает лицо и носит траур.