Вскоре подтянулись и остальные гости. Некоторые министры и военные деятели приехали со своими женами. Спустилась к ним и Маргарита, улыбчивая и очаровательная, сразу же вливаясь в один из разговоров в женском кругу, пестрящем различными яркими, но чертовски элегантными нарядами и рюшами. Она с подчеркнутой холодной вежливостью обращалась с Дженивьен и демонстративно игнорировала своего мужа, стараясь даже не приближаться к нему, чтобы не заводить неприятного разговора. Было заметно: и он, и она злились друг на друга в равной степени сильно. Казалось, воздух между ними порой накалялся настолько, что создавалось ощущение, будто ещё момент - и произойдёт взрыв.

Но взрыва не было.

Дженивьен привычно стояла у стены, наблюдая со стороны за этой относительно неформальной встречей, зная, что ближе к концу вечера на неё посыплется тонна соболезнований, и заранее морально к этому готовясь.

Взгляд ее неприкаянно бродил по людям. Все было идеально, но, казалось, чего-то не хватало. Хотя, сейчас ей было достаточно того, что ее никто не трогал, а значит, можно было легко сосредоточиться на своих размышлениях и несколько разобраться в себе.

Глаза ее выхватили из толпы Георга. Тот молча, с дежурной улыбкой, слушал кого-то, но взгляд его вдруг сошёл с собеседника и остановился на ком-то в толпе. Он нахмурился и заметно помрачнел, отставляя пустой бокал. Неподалёку от входа мелькнула знакомая огненно-рыжая шевелюра.

Дженивьен, было, гонимая интересом, отошла от стены, но мимо неё в спешке пронеслись несколько слуг, только чудом не задев ее перегруженным подносом. Они остановились, испуганно извиняясь, а затем снова сорвались с места и исчезли где-то в боковом коридоре, ведущем на кухню. Дженивьен раздосадованно поджала губы, когда поняла, что не может найти в толпе ни Георга, ни его новоиспеченного гостя.

Вдруг ее плеча осторожно коснулись, на что женщина, вздрогнув от неожиданности, обернулась.

— Не пьете? — ей мягко улыбнулись, однако быстро отвели взгляд, обозревая лепнину под потолком.

— Теодор… — Дженивьен не смогла скрыть облегченный вздох. — Не пью. Говорят, вредно, — она устало поморщилась.

— Правду говорят, — кратко ответил тот, под недоумевающий насмешливый взгляд собеседницы пригубив бокал. — Я вижу, Вас что-то беспокоит. И я даже осмелюсь предположить, что таким образом Вы выражаете не скорбь по Вашему мужу, — мужчина прислонился к стене: ему было несколько непривычно самостоятельно заводить разговор, однако, постоянно находясь в высшем свете, ты просто не можешь не овладеть этим жизненно важным навыком.

— Какого Вы обо мне мнения, однако… — Джен не сдержалась и едва-едва улыбнулась уголками губ, но и эта эмоция быстро стерлась с ее лица.

— Я, с Вашего позволения, не лучшего мнения не о Вас, а о Вашем погибшем супруге, — д’Этруфэ сложил руки на груди, отставив пустой бокал.

— Вы точно духовник? Больно легко делите мир на чёрное и белое. Не церковь ли проповедует смиренное безразличие ко всем превратностям судьбы?

— Мне кажется, мы пережили тот период времени, когда право на свое существование имела лишь одна правда, — Теодор цокнул языком.

— Как ни иронично, истина лишь в том, что правды не существует, есть то, что признано по общей договоренности большинством, — Дженивьен с трудом сделала вздох. Корсет мешал не только двигаться, но и дышать. — Говорят, если исповедоваться, то о твоих грехах не узнает ни одна живая душа, лишь то духовное лицо, которое принимало твою исповедь, — она снова взглядом обвела толпу, говоря в сторону мужчины, но не смотря на него. — Это тяжело — быть хранителем чужих демонов?

д’Этруфэ посерьезнел:

— Вы хотите исповедоваться?

— Возможно, — уклончиво ответила Дженивьен. — Вы служили?

— Добровольно.

— Убивали людей?

— Я их спасал.

— Хотя бы одного человека?

— А спас с несколько сотен.

Женщина растерянно поджала губы.

Д’Этруфэ, смешавшись такой неожиданно уступчивой реакции, снова отвел взгляд в сторону, сжимая пальцами переносицу:

— Зачем Вам это нужно? — после минутного молчания ответил он.

— Все военные, которых я знаю, это довольно жестокие, бессердечные люди, — тихо проговорила женщина.

— Не все.

— Возможно, — она снова посмотрела на него. Ее уставший, безжизненный взгляд не выражал ничего. Дженивьен скорбно замолчала, обняв себя за плечи, будто ощутив резкую боль, но снова выпрямилась, бледнея, но выдерживая внешнее спокойствие.

Вокруг звучали разноголосые разговоры, порой кто-то неожиданно громко смеялся, а затем затихал под чье-то суфлерское «тссссс». Мужчина в белом сюртуке в углу, прикрыв глаза, играл на скрипке.

Время шло.

========== Взгляды ==========

В дорогу — живо! Или — в гроб ложись.

Да! Выбор небогатый перед нами.

Нас обрекли на медленную жизнь —

Мы к ней для верности прикованы цепями.

А кое-кто поверил второпях —

Поверил без оглядки, бестолково.

Но разве это жизнь — когда в цепях?

Но разве это выбор — если скован?

Коварна нам оказанная милость —

Как зелье полоумных ворожих:

Смерть от своих — за камнем притаилась,

И сзади — тоже смерть, но от чужих.

<…>

И если бы оковы разломать —

Тогда бы мы и горло перегрызли

Тому, кто догадался приковать

Нас узами цепей к хваленой жизни.

<…>

(В. Высоцкий — «В дорогу — живо! Или — в гроб ложись.»)

— Ты же святой отец?

Девушка задумчиво поболтала ногами, сидя на кровати. Мужчина неторопливым жестом подал ей шелковый халат. Его совершенно не сбивал с толку и не смущал этот вопрос. Да, она была права. Но святой ли? И кому — отец-то?

Какой вздор…

— Что правда, то правда, — он усмехнулся, подходя к окну. Злое апрельское солнце припекало открытую для его прямых лучей землю. Из-за аномальной для весны жары траву уже давно тронула легкая желтизна: еще немного, и вся зелень совсем пожухнет. Это плохо.

— А вам дозволено?..

— Что? — мужчина снова усмехнулся, поднимая бокал, глядя, как девушка вдевает руку в рукав предмета одежды. Одежды ли? «Святой отец» с сомнением окинул взглядом халат. Не похоже это на одежду. Вообще нет.

— Вы меня поняли, разве нет? — она захлопала ресницами и, наконец, застегнула пуговички. — Вам это дозволено?

— Пока ты об этом молчишь — вполне, — мужчина по привычке сунул руку в карман и пригубил вино. — Будем считать, что я имею право заниматься этим в свободное от работы время. Все же ты ко мне не исповедоваться пришла.

— Ты забавный, — она улыбнулась, наблюдая за тем, как мужчина молча стоит у окна. — Только, почему у тебя такой тяжелый взгляд? Что-то не так? — девушка говорила с забавным акцентом, сильно растягивая гласные. Многие местные произносили слова именно так, за несколько лет ты к этому не только привыкаешь, но и начинаешь перенимать такую манеру речи. Особенно когда к тебе толпами бродят всякие набожные старики и старухи, у которых этот акцент тем сильнее, чем человек старше.

— Мы с тобой вместе уже шесть месяцев, а ты о себе рассказал разве что…

— Забавно, что ты спросила про целибат только сейчас, — иронично протянул мужчина. — Эти люди приходят ко мне, как ходили к моему отцу, но, почему-то их этот вопрос не волнует вообще. Не иначе, считают, что священники размножаются почкованием.

— Глупые шутки у тебя, Теодор, — весело промурлыкали ему в ответ.

— Не глупее, чем эти… — д’Этруфэ остановил свой взгляд на облетевшей розе и тяжело вздохнул, оборачиваясь на стук в дверь. Девушка даже ухом не повела, снова откинувшись на мягкие перины.

— Жарко-о, — она по-кошачьи изогнулась, потягиваясь.

— Терпи.