«Ага, “знакомая” . Да ты всех прокуроров в последних нескольких коленах знаешь наизусть. Знакомая. Конечно».

— Уточняй уже, — Джеймс опустил взгляд на серую плитку под ботинками.

— Прости, если я ошибаюсь, потому что это было бы, наверное, слишком большим совпадением, — затараторил Кобблпот, — но Питер Гордон ведь твой отец, я прав?

Мужчина выдохнул, затем кивнул. Ну, конечно же, Освальд знал о том, что произошло с бывшим прокурором и его сыном. Парень был подкован в теме политической истории больше многих других. К этому, почему-то было сложно привыкнуть.

Кобблпот молча замер, теперь он сам задумчиво смотрел куда-то вдаль, сцепив руки в замок перед собой. Гордон невольно залюбовался тонким профилем: плотно сжатые губы, длинный нос с хищно, но одновременно мягко очерченными узкими ноздрями. Парень был необычным. Особенным. Было в нем что-то такое тревожащее, что не давало Джиму покоя. Люди с таким живым цепким умом должны иметь какие-то ориентиры, чтобы не попасть в водоворот местного дерьма. А ориентиров у Освальда не было, но — судя по тому, насколько вдохновляли его, несмотря на ярко выраженную идеалистичность, слова Джеймса — он сам мог стать для него тем самым маяком.

— Город меняется, — неожиданно заговорил парень. Их встреча подходила к концу, — я не уверен, но что-то происходит. Какие-то странные тенденции в мелочах…

— Город как город, Освальд, Готэм никогда не был обычным, — но Гордон осекся, когда на него внимательно посмотрели поверх очков.

— Он становится темнее, — парень прикрыл глаза и чуть поморщил нос. — Но я разберусь, я пойму, что происходит.

— Если оно происходит, — Джеймс возразил, но что-то внутри него неприятно вязко откликнулось на чужие слова.

— Джим, — Кобблпот подступил чуть ближе, понизив голос. — Мы ведь друзья?

Мужчина рассеянно кивнул, ощутив, как от такой близости ему резко стало жарковато. Нужно было придумать какой-то ответ, так как Освальд явно ждал чего-то еще.

— Говорят, что идти с другом по темноте лучше, чем одному — при свете дня, — зачем-то процитировал он Хелен Келлер, не сразу осознавая, насколько глубокомысленно это получилось.

Парень удивленно заморгал, затем коротким порывистым движением обнял Джеймса, крепко обхватив его руками, но быстро отстраняясь.

— Спасибо.

========== Шаг четвертый ==========

Комментарий к Шаг четвертый

Глава, в которой Джим думает, а Освальд действует

Угрюмое свинцовое утро. В холодной, грязновато-пастельной кухне было пусто и безжизненно. Из спальни был виден лишь стол и открытая банка растворимого кофе, подтверждавшая обитаемость квартиры.

«Временную обитаемость», — напомнил себе Джим.

Открытая наполовину, заполненная скромным набором вещей сумка уныло стояла у кровати, служа напоминанием о скором отъезде. На покрывале лежала коробочка с зубной щеткой и тюбик дешевой пасты, все еще мокрые от воды. Нужно было быстро закинуть их в сумку, выпить остывающий, но еще испускающий пар, кофе и бодро двинуть в сторону вокзала. Но сил категорически не было.

Вставший жалких пару часов назад Гордон ощущал себя самым уставшим человеком на свете. Ноги словно налились свинцом, тяжелые веки замерли — не хотелось даже моргать.

Ночью распахнувшееся от сильного порыва ветра окно сбило с подоконника цветок. Сейчас это казалось одним из самых оправданных случаев суицида, совершенного к месту и ко времени. Разбитый горшок, окруженный рассыпанной землей, продолжал грузно давить на пол. Джим не мог ни отвести от него тяжелого взгляда, ни убрать его в мусорку. На душе было муторно и тошно.

События последних нескольких дней, определенно, не сильно вписывались в его амплуа «хорошего парня».

Эти пару месяцев они с Освальдом виделись едва ли не каждый день. Гордон впервые узнавал человека с такими библейскими скоростями. Сначала он думал, что таким образом просто бежит от одиночества, но быстро осознал, что Кобблпот все это время вызывал у него настоящий, искренний интерес. Парень был способен затянуть нового друга даже в темы, которые были тому категорически не интересны. Джеймсу было сложно это не оценить. Его ум будто вновь и вновь совращали чем-то новым, отравляли какими-то чужеродными идеями. Общаясь с Освальдом, он ощущал себя так, как чувствует себя читатель, увлеченно сопереживающий герою книги.

У Джима было много друзей, но с этим парнем дружба казалась особенной. В какой-то момент их встречи слишком уж начали напоминать ему свидания, которые обычно у него проходили с девушками. Гордона это напрягло, поэтому он начал трусливо их избегать. Получалось не всегда, к тому же одновременно делать этого и не хотелось, но обсудить свои беспокойства с самим Кобблпотом решимости не хватило. К тому же с работой не ладилось. Обсудив с Освальдом многие тонкости госслужбы в Готэме, он уже не был уверен, готов ли вот так сразу идти в полицию после академии.

Кобблпота такие избегания и отстранённость явно начинали напрягать. Джим не понимал, являлось ли это странное впечатление от их общения плодом его воображения, но уточнить в редкие встречи боялся, поэтому каждый раз с тяжелым грузом недосказанности на душе уходил, не видя, но зная, каким тоскливым взглядом провожал его студент.

Обстановка между ними накалялась, пока не случилось то, о чем Гордон предпочел бы не вспоминать.

В один из мерзких дождливых дней Освальд заявился на встречу, едва держась на ногах, с какими-то совершенно жуткими темными кругами под глазами от недосыпа и парой новых заметных ссадин. Впервые за все это время парень не мог говорить — его мелко трясло от слез, при попытках что-то сказать он лишь судорожно вдыхал и на этом все заканчивалось. Выглядел он как человек, который вот-вот потеряет сознание, поэтому Джим, недолго думая, решил все же отвести парня к себе домой, чтобы тот проспался и немного отдохнул. Ему казалось, что, если Кобблпот уйдет сейчас, то больше они не увидятся никогда.

«А не этого ли ты хотел, Джим?»

Мужчина с тяжелым вздохом опустил лицо в ладони. Надо было уезжать. Уезжать, а не сидеть вспоминать произошедшее и чувствовать вину, испытывать из-за этой вины ненависть к себе, а затем и к Освальду.

На квартире парень постепенно стал приходить в себя. Какое-то время, пока Джим скармливал ему успокоительное, он сквозь слезы беспокойно бормотал что-то невнятное про Фальконе, университет и какую-то Марию, но быстро отключился, едва его голова коснулась подушки.

Джеймс в ту ночь уснуть не мог. Он сидел с бутылкой скотча на кровати рядом со спящим Освальдом, смотрел на минимальной громкости очередной выпуск новостей, где говорилось о каком-то празднике, устроенном Уэйнами в честь их пятилетнего сына, и то и дело поправлял на Кобблпоте одеяло. Джима вело, в голове словно была вязкая, тягучая дымка, сквозь которую мысли пробивались с большим трудом.

Спал Освальд в позе эмбриона, обхватив себя за плечи. Его лицо было расслабленным, но пугающие тени под глазами пока никуда не исчезали. Куда же смотрит его мать, если позволяет сыну так сильно убиваться. Тот не раз говорил, что она уже долгое время не работала, поэтому ту часть времени, которую парень тратил не на учебу, он посвящал попыткам хоть немного упрочить их семейный бюджет, но что-то у него не клеилось. А на сон так вообще, судя по всему, времени не оставалось.

В эту ночь в полутрезвом состоянии Джеймсу думалось о том, о чем было до сих пор неловко и стыдно вспоминать, а затем Освальд проснулся от кошмара и все полетело к чертям. Теперь окончательно.

***

Часа в три ночи Освальд буквально подорвался со сдавленным вскриком и вжался в спинку кровати, крупно трясясь и хрипло тяжело дыша. Джим отставил на тумбочку пустой стакан и, оторвавшись от телевизора, повернулся к парню, взгляд которого в панике метался из стороны в сторону. Вероятно, если он и проснулся, то не до конца.

— Освальд, ложись, — Джеймс пододвинулся ближе, попытавшись осторожно спустить того на подушки, но парень намертво вцепился в его запястья, часто тихо дыша, как обычно дышат в состоянии паники.