– Все, муркель, тебе пора!

Дима глянул на часы, рывком поднялся с кресла, хлопнув себя ладонями по коленкам. Юлий непонимающе посмотрел на него:

– Что? Выгонишь меня теперь, что ли?

– Точно, – Дима мотнул головой в сторону двери, – сейчас клиент придет, некогда мне с тобой языками чесать. Это ты бездельник у нас, а я все так же – рабочий класс, пролетарий.

– Я вообще-то работаю! – не удержался Юлий. – Всегда работал!

– Да уж я помню, как же, – Дима закатил глаза, – строил глазки мужикам, чтобы они чаевые оставляли, да жопой вертел. Как работается?

– Да пошел ты!

Гордость взяла верх. Юлий вспомнил их работу в баре, от которой местами было больше проблем, чем пользы. А все из-за Диминой необоснованной ревности.

– Узнаю Юленьку, – Дима снова по-доброму улыбнулся. – Все такой же злой и колючий.

Он шагнул к нему и резким движением вздернул вверх, больно ухватив за локоть.

– Какого хрена?!

Юлий тут же затрепыхался в его руке, пытаясь вырваться. Он уже забыл, каким бесцеремонным был Дима, и что с ним нельзя было расслабляться ни на секунду.

– Тебе пора! – Дима потащил его к двери. – Меня ждет работа!

– Да, но…

Дима не стал его слушать, а вытолкал за дверь, еще и натянул капюшон куртки на голову, закрывая обзор.

– Я сижу в пабе «Лихтеншейн» после семи вечера, – сообщил он, придерживая дверь так, чтобы Юлий не смог прорваться обратно. – Это за углом, – Дима мотнул головой. – Поймешь, зачем приехал – заходи.

Он криво улыбнулся, щелкнул Юлия по носу и захлопнул перед ним дверь, мерзко звякнув колокольчиком.

На торчащий из-под капюшона нос упала крупная холодная капля. Юлий не заметил, что дождь вернулся, пока они с Димой разговаривали.

Квартирка, на фото казавшаяся вполне приличной, на деле оказалась до обидного убогой. Обшарпанная мебель и стены, грязные углы, засаленные подлокотники у дивана, поблекшие за годы зеркала. Через плохо помытые окна лился слабый мутный свет. Батареи стояли на минимуме и почти не грели. Никакого обещанного на сайте домашнего уюта и тепла не ощущалось. Юлий морщился, ходя среди этой рухляди и понося про себя немцев, которые умели делать хорошо только для себя, но никак не для других.

Он не любил Германию, не любил Берлин, не хотел быть здесь. И делать ему здесь было решительно нечего.

Полный самых мрачных мыслей, Юлий завалился на кровать, разблокировал телефон и тупо уставился в экран, не понимая, что собирается делать теперь – то ли посмотреть рейсы из Берлина куда угодно, но желательно подальше, то ли – поискать себе другое жилье здесь. Не к месту в голове возникли вопросы о том, как интересно устроился Дима. Судя по студии, дела у него шли вполне успешно, наверняка и его жилье не выглядит плохо. Может быть, он даже делит его с кем-то. Мысли эти не принесли Юлию никакой радости, так что он попытался отвлечься от них, бездумно тыкая в экран телефона. В итоге он, повинуясь привычке, лениво пролистывал ленты социальных сетей, пока не заметил одну странность.

В следующий момент он уже слушал гудки.

– Ты выпилился из всех соцсетей разом? – начал он вместо приветствия.

– Давно пора было, только время жрут, – Артур на том конце провода щелкнул зажигалкой и затянулся.

– И как ты собираешься вести свои дела? С тобой же теперь не связаться!

– Ты ведь связался. Телефон и рабочая почта на месте.

– Не у всех есть твой номер.

– У тех, кому надо – есть, – Артур явно был не в духе.

– Я нашел Диму, – отрывисто произнес Юлий. – Мы встретились.

– И?

– Он не изменился.

– Какая неожиданность!

Юлий будто воочию видел, как Артур картинно закатывает глаза, мысленно добавляя: «я же говорил».

– Что теперь будешь делать?

– Еще не решил.

– Из Берлина в Варшаву есть прямые рейсы…

– Есть, да, но не особо удобные. Я остаюсь.

– Ясно. Ну, удачи тебе, Юлий.

Артур не стал дожидаться его ответа и повесил трубку. Он злился и не скрывал своих обид. Юлий глянул в окно, выходящее в закрытый двор. Отсюда невозможно было понять, какая сейчас погода, время суток – и то не угадывалось.

Глянув на часы, он прикинул расстояние и начал собираться. Артур никуда не денется, а у Юлия еще оставались незаконченные дела в Берлине.

***

До нужного района Юлий добирался на метро. У него сохранилась Питерская привычка пользоваться чаще этим видом транспорта и не доверять наземному, которого он не знал. Несмотря на это, он умудрился пару раз запутаться в незнакомых ему ветках и станциях. Проклиная плохо продуманную систему, усталый, взмокший и раздраженный, он вылез в трех улицах от нужного места. Снова зарядил противный дождь, было темно, фонари горели как-то мутно. В груди тоже было тяжело и муторно. Хотелось выпить.

«Хотя бы не мороз», – буркнул про себя Юлий, натягивая капюшон поглубже.

Он шёл, глядя себе под ноги, стараясь не снижать заданного быстрого темпа и не думать лишний раз о том, что он делает и зачем. Как раньше – поддаваться порыву, который иначе тебя выжжет изнутри, если не дать ему выход.

Бар не то чтобы приветливо сиял огнями. Точнее, мрачно смотрел полутемными окнами, как бы спрашивая: «тебе точно нужно сюда»?

У дверей толпились крикливые вчерашние подростки, в облаках дыма от вейпов и айкосов. Юлий невольно подумал о том, что в Польше все еще оставались залы для курящих. Артур часто приводил это как пример лучшей жизни. Сейчас казалось, что лучшая жизнь находится где угодно, но точно не здесь.

Юлий с трудом толкнул тяжелую дверь бара и вошел.

Народу здесь хватало. Юлий щурился с непривычки, пытаясь разобраться в том, куда ему надо. Казалось, незанятых столиков к этому часу не оставалось, и за каждым, даже самом маленьким, сидело не меньше трех человек: немцы любили выпить. Запоздало пришла мысль о том, что Дима мог его разыграть и не прийти, или что он будет здесь не один. Но нет: тот обнаружился недалеко от барной стойки с полупустым бокалом темного и свободным стулом рядом.

Юлий довольно усмехнулся: кое-что не изменилось – Дима ждал и надеялся, что он придет.

– В России это называется алкоголизмом, – Юлий поставил свой стакан на столик и пододвинул к себе стул, – пить после рабочего дня. А в Европе – доброй традицией.

– Опаздываешь, – Дима пожал плечами, – я уже думал уходить.

«Врешь», – не сомневался Юлий.

Несколько минут они молча пили, буравя друг друга сердитыми взглядами. Вторую встречу за день уже нельзя было назвать случайной или ошибочной. Обоим было некомфортно, но оба сейчас оказались здесь по своей воле. От пристального взгляда напротив сердце билось быстрее. Становилось жарко, неуютно, молчание давило.

– Расскажешь, как так вышло? – первым не удержался Юлий, неопределенно махнув рукой, подразумевая при этом сразу все.

– Какая разница, – Дима привычно отмахнулся. – Была возможность – уехал.

– И все-таки стал художником.

Юлий произнес это не без гордости. Он все еще помнил, как ему хотелось такой жизни для Димы. Он видел его талант еще тогда, когда в Диму – слесаря из общаги – не верил никто. Впрочем, потом он и сам перестал в него верить.

– Стал тем, кто уродует людей. Это по мне, – в своей типичной манере отозвался тот, скалясь поверх края стакана. – А ты что – муркель? Стал серьезным человеком? Защитил пару докторских?

Юлий напротив тут же спрятал в стакане свой нос. Дима обладал поразительным качеством принижать любые его достижения или таланты, впрочем, превозносить его он тоже умел мастерски.

– Чтобы получить доктора, надо долго преподавать, выступать на конференциях, публиковаться, – проговорил Юлий, – это не по мне. У меня несколько магистратур и… Что?

Дима добродушно смеялся.

– Ботаник, как и был, – проговорил он с улыбкой. – Двигаешь науку?

Юлий неопределенно повел плечами. Похвастаться здесь ему было нечем. Когда-то подающий большие надежды у преподавателей и родителей, он в общем-то скорее их не оправдал. Не знающая покоя натура Юлия гнала его из одной области в другую, увлекала разными организациями и идеями. Научные статьи и конференции сменялись работой в рискованных проектах. Он успел побывать журналистом, лаборантом, организатором мероприятий, вел передачу о современной музыке на одном независимом радио (кстати говоря, в Германии), занимался рекламой, продвижением, социальной деятельностью и всем, за что с регулярностью цеплялся его острый ум. Его мотало из стороны в сторону, как и раньше. Ни о какой серьезной карьере в конкретной области говорить не приходилось.