Все это время Юлию отчего-то казалось, что это именно он несется по жизни вскачь, меняя работы, города и страны. Партнеров. Он наслаждался бурлением своей жизни, что так хорошо соответствовало его неуемной натуре. При этом при мысли о Диме в голове возникала все та же каморка в общаге или съемная однушка в Питере – обязательно без свежего ремонта и со старыми окнами. Почему-то казалось, что, покинув Диму, Юлий будто поставил его жизнь на паузу, вернул в то коматозное состояние без перспектив и будущего.

Оказалось, что это не так. Уже вечером, выбирая рейс на Берлин, Юлий запоздало вспомнил, что Дима упоминал, что стал вернувшимся эмигрантом. Смешно сказать, но Юлий даже не знал, почему и когда тот вернулся в Россию. И даже не поинтересовался – откуда.

Дима знал немецкий и английский, но это ни о чем не говорило. И тогда это было неважно. Тогда они жили здесь и сейчас, отчаянно любили друг друга и пытались строить какие-то отношения вопреки всему миру, который был против. Так казалось тогда Юлию. Потом оказалось, что единственный, кто был на самом деле против – это он сам.

Дима вернулся в Европу, его жизнь не закончилась с уходом Юлия. И вот уже сам Юлий, так ценивший вырванную из чужих сильных рук свою свободу, оказался здесь в поисках чего-то, оставленного много лет назад в другом городе и в другой жизни.

Он смотрел на свое отражение в окнах кафе и витринах магазинов. Силуэт расплывался, как и его мысли, не способные собраться в какой-то более-менее стройный поток. В голове мелькали эпизоды из прошлого, некоторые из которых он не был уверен, что действительно случались с ним. Прошло слишком много лет.

Дима стоял, прислонившись к стене, и курил у дверей тату-студии. Юлий заметил его настолько неожиданно для себя, что в первый момент просто отметил это как один из фактов, из разряда: дождь прекратился, загорелся красный свет светофора, Дима курит на другой стороне. В следующий момент Юлий застыл, понимая, что вот сейчас это случится.

Или нет.

Можно пройти мимо, не переходя узкую улицу, нацепить на голову капюшон куртки, свернуть за угол и больше никогда не появляться в Берлине. Можно вычеркнуть из своей жизни эту историю в этот раз навсегда. Вернуться в Польшу, сказать Артуру, что тот был прав. Может быть найти себе парня или какую-то работу, которая увлечет его. Купить билет до Питера, встретиться со старыми друзьями.

Дима смотрел прямо на него. Юлий не был уверен в том, видит ли тот его, узнает ли. Загорелся зеленый. Юлий шагнул с тротуара.

Он узнал, что такое «вся жизнь перед глазами» за эти десять секунд перехода. Сомнений не оставалось – Дима смотрел на него. Он узнал.

Юлий перешел дорогу и теперь между ними было около двух метров. Стоило бы подойти поближе, но Юлий неожиданно осознал, что «не знаю, что сказать» плохо работает в реальной жизни. Все его красноречие и способность к импровизации улетучились под внимательным взглядом знакомых глаз.

– Муркель, – проговорил с усмешкой Дима, нарушая молчание. – Какой сюрприз! Нашел меня все-таки.

У него был все тот же голос, та же манера произносить гласные, тот же пронзительный взгляд, не дающий уйти от него, пригвождающий к месту. Юлий покрылся мурашками, сунул руки в карманы куртки, поджал губы. Он все еще не знал, что сказать или сделать.

Дима спокойно докурил сигарету, потушил о пепельницу у входа. Окинул Юлия цепким взглядом, дернул бровью и распахнул дверь студии.

– Ну, входи, Юленька, раз уж пришел, чего жмешься? – хмыкнул он, проходя вперед.

Дверь Юлию он придерживать не стал.

В студии царил полумрак. Горела только одна отвернутая сейчас к стене лампа, вторым источником света было окно, через которое Андрей и сфотографировал тогда Диму. Юлий еще подумал, что такой интимный процесс, как нанесение на тело рисунков, не должно бы быть видным посторонним. Впрочем, оказавшись внутри, он понял, что клиенты наверняка не испытывают таких неудобств. Обстановка здесь была очень уединенная, почти интимная.

На стенах висели эскизы и фотографии. Юлий не был уверен, что все они – дело рук Димы, хотя какие-то казались ему будто знакомыми. Полуподвальное помещение навевало воспоминания об их каморке в общаге, хотя общего у них были только теснота и полумрак. А еще – дух Димы. Им было пропитано все. То, как расставлена мебель, как лежали вещи и какие это были вещи – присутствие хозяина угадывалось в каждой мелочи.

Юлий почувствовал, что ему становится дурно.

– Зачем пожаловал, муркель?

Дима тем временем развалился в черном кожаном крутящемся кресле.

«Наверняка его рабочее», – мимоходом отметил про себя Юлий.

– Решил удостовериться, что я не спился и не сдох в Питерских подворотнях после того, как ты меня кинул?

Юлий вздрогнул. Именно такие мысли его чаще всего и посещали, когда он думал о будущем Димы.

– Вижу, ты устроился неплохо, – Юлий пожал плечами и прошелся нарочито бодрой пружинистой походкой по залу, оглянулся. – Почему Берлин?

– Подальше от тебя, конечно, – хмыкнул Дима.

– Я здесь бывал, – отозвался Юлий. – Пару раз – проездом, еще – на аукционах Артуровых.

– Ах, Арту-ур, – протянул Дима с издевкой, – ну как же – сохнущий по тебе очкарик, с самомнением!

– Да что ты знаешь?! – тут же оскалился Юлий, по привычке занимая оборону.

– Ничего, муркель, совсем ничего, – Дима тихо рассмеялся. – Я без понятия, кто ты, что ты и зачем здесь, – он мягко улыбнулся. – Не знаю ни твоего рода деятельности, ни места жительства. Все, как ты и хотел.

Юлий промолчал, не зная, как это комментировать, застыл, глядя на Димины рисунки.

– Я только одно в толк никак взять не могу, – так же негромко проговорил Дима. – Что ты здесь забыл?

– Что? – Юлий обернулся.

– Хуле ты приперся сюда спустя пятнадцать лет?! – неожиданно зло спросил Дима, повышая голос. – Соскучился по большим членам? Если хочешь отсосать мне по старой памяти, так я не против.

Он демонстративно дернул ремень на джинсах. Юлий отметил про себя, что одежда на Диме хорошая, хоть и без изысков. Он и сам был примерно в том же стиле: классический европейский вариант – джинсы, фотболка, свитшот сверху. Время выпендрежа и бунта осталось в юности.

– Так что, мурель? – поторопил его Дима, дернув бровью. – Ты здесь за этим?

– Нет.

Юлий скрестил руки на груди, передернул плечами. Что он мог сказать? Я здесь потому, что хотел лично удостовериться? В чем? В том, что это действительно Дима, сомнений не было и после фото в инстаграм. В том, что он изменился или наоборот – не изменился? Что не забыл его?

– Пятнадцать лет прошло, Юля, а ты все так же не знаешь, чего хочешь, – Дима снова прочитал его как открытую книгу. – Пиздовал бы ты отсюда, муркель, пока не огреб, – добродушно посоветовал он Юлию. – Если не знаешь, зачем пришел, то нехуй и приходить было.

Юлий шмыгнул потекшим после улицы носом, неловко огляделся. Дима был прав. Смысл был приходить, не зная, зачем, и бередить прошлое. На что он, собственно, рассчитывал? Что Дима кинется его обнимать, будет извиняться, расскажет, как любил его все эти годы и осознал свою неправоту? Это было бы так же нелепо, как предположить такое про самого Юлия. Здесь они с Димой не отличались.

– Просто зашел проведать.

Юлий небрежно пожал плечами, опустился на стоящий рядом пуфик. Он сразу пожалел об этом: пуфик съел весь его и без того небольшой рост. Теперь он, видя свое отражение в зеркале, казался совсем лилипутом. Или ребенком. Он поморщился при этой мысли: никто из них давно не был ребенком. И он – особенно.

– Проведать бывшего ебыря приходят только в двух случаях, – Дима оскалился: – когда ищешь где выдадут потрахаться, и когда хочешь повыебываться тем, кем стал. Так что? Смотрю, не сильно ты изменился, муркель, чтобы пальцы гнуть, а?

Это была правда. Перед Димой не выходило «гнуть пальцы» и раньше. Хотя хотелось. Юлий любил быть главной звездой любой компании, любил покорять окружающих своей харизмой и обаянием, интеллектом. Сейчас же он так и не смог выдавить из себя что-то осмысленное.