– Да. Есть немало людей, которым рабство не только не претит, но и сладостно необходимо. Причем некоторые это даже называют любовью.

Пердю монокль, Люциус! Я так не думал, когда был таким же юным сопляком! Причем злым сопляком, отметь!

– Мет! – изумилась Лилия.

– Интересно, – я потер подбородок, чтобы спрятать свое удивление за умничаньем. – Вы полагаете, что любовь – это одна из форм рабства?

– Не совсем, – юнец слегка смутился, не ожидая, что я заинтересуюсь его умозаключениями. – Я думаю, что не все люди способны испытывать любовь, некоторые хотят овладеть человеком, присвоить его и таким образом явить его миру своим возлюбленным, возможно, даже искренне полагая, что это и есть любовь.

Люциус громко плюхнулся на пол.

– Хм, очень интересно, – покивал я, едва пряча усмешку. – Надеюсь, вы дадите мне шанс доказать, что я все-таки люблю вашу маму, прекрасную и возвышенную Лилию. Сергеевну.

Мет ничего не ответил. Он задумчиво посмотрел перед собой. Некоторое время помолчав, он спохватился:

– Вы достойный человек, надеюсь, мама в вас не ошиблась.

Угу, искренности в этой фразе Мефодия было примерно столько же, сколько в той, в которой я назвал его красивым. Ну и на том, как говорится, спасибо. Если на то пошло, то коль мальчишке сделать прическу, сменить цвет волос на более яркий и отвести к хорошему стилисту, он и впрямь будет красивым. Так что, вполне возможно, юноша поверит когда-нибудь, что я влюбился. Пока что нет. И кто знает, может, он и прав. Люблю ли я его маму или просто хочу регулярный секс и душевные разговоры с умной женщиной? Но что тогда любовь? А вдруг это и есть любовь?

– Яш, а что такое любовь, по-твоему? – написал я сыну.

– Ну это типа такое высокое чувство, когда тебе хорошо с человеком, ты его ждешь, хочешь с ним поболтать. И поштопаться тоже, а что такое, папуль? Чё там у тебя? Нам в школе как-то сочинение давали писать на тему, что за любовь и часть какой она силы. Дать почитать?

– Давай. Если только там правда написана, а не включен бредогенаратор о прекрасном чувстве.

– А не, тогда не дам, я нагенерил там для ушей Феликсовны всякую красивую чушь.

– Так ты веришь в любовь или все сводится к банальному штопанью друг дружку?

– Не чё, верю. Я вот Павлину люблю, я ж с ней не только чпокаюсь! Мы вместе слушаем музло.

– Как говорил Великий Комбинатор, вопросов больше не имею, – хмыкнул я, зачитав его ответ Люциусу.

– Сев, а в чем он не прав? – поднял глаза на меня мой пес.

Я вздохнул, подумав о своих чувствах. Чем, интересно, спаривание с младыми девицами моего сыночка отличается от моих занятий любовью с прекрасной женщиной? И его музло от классической музыки в исполнении Лилии – дамы моего сердца? Надо будет подумать об этом поподробнее. Отличие есть, но надо это обмозговать.

Любовь – это присвоить себе объект и явить его миру своим возлюбленным. Хм, что в голове у этого юноши! Я думал о словах Мета весь вечер, что меня удивляло и даже злило. Обычно я заставлял своих многочисленных читателей думать над моими мыслеизвержениями.

Я занял диван в проходной комнате, разложил рядом с ним бокс своего Люца – да, есть какой-то шарм в том, что из роскошной квартиры в эковысотке я переселился в махонькую хрущевочку, где через меня будут преступать мама и сынишка, много понимающий в любви.

–Зато тебе не скучно, – выразительно посмотрел на меня Люциус и лег на свое покрывало.

Лилия ушла в свою комнату, чтобы расстелить нашу новую постель, на которой я буду присваивать и порабощать прекрасную женщину своих грез. Мет заканчивал укладывать посуду в посудомойку, древнюю, как сокровища инков, но, по всей видимости, до сих пор каким-то чудом работающую. Поскольку кто-то из живущих прежде в квартире придумал убрать стену между залом и кухней (очевидно, предвидя, что здесь буду жить я), я без труда мог разговаривать с хлопочущим на кухне юнцом.

– Мефодий, ты впечатлил меня своими взглядами на любовь, – произнес я. – Позволь спросить, а сам-то ты влюблялся?

– Да, пару лет назад меня очень волновала девочка из соседнего класса, потом прошло, – спокойно ответил он.

– Почему? – а ты не сочиняешь, юноша? Как подсказывает мое чутье, у таких, как ты, вечно все не слава Богу в личной жизни. Так что если и влюблялся ты, то точно не в девочку из соседнего класса. Есть что-то в тебе, что меня настораживает. Да, наконец-то я озвучил для себя часть своих мыслей. Что-то меня настораживает в этом положительном юноше.

– Потому что по-другому и быть не могло, – пожал плечами Мет, закрывая посудомойку.

– А ты не думал, не надеялся, что эта девочка из соседнего класса – та самая первая и единственная любовь, которая продлится всю жизнь, одна на миллион, – только бы не услышал сарказм.

– Я не столь везуч, – усмехнулся юноша. И, хм, это был сарказм.

– А я, вообрази себе, очень мечтал в твоем возрасте о такой любви, – ответил я.

– Вы шутите? – Мефодий внимательно посмотрел на меня, в самом деле пытаясь понять, не издеваюсь ли я, это ирония или пафос.

– Да, – все-таки легкая ирония, мой юный друг, – вообрази себе, Мефодий, такой вот я романтик был и в глубине души остался, возможно, поэтому я мечтаю о счастье с твоей мамой.

Несколько мгновений Мефодий, опустив глаза, осмысливал сказанное мною. Интересно, что он уловил в моем тоне?

– Моя мама – прекрасный, ранимый, очень духовно богатый человек, вполне возможно, что вы не ошиблись в своей попытке обрести счастье, – наконец проговорил он.

Разрази меня гром, Люц, вот как он не запинается, когда генерирует свои фразы! Одно дело, когда нечто в таком духе вещаю я, но этому щенку всего 20 лет, у современной молодежи в этот период словарный запас, как у Элочки-людоедки, помноженный на эмокартинки из всемирной сети!

– Твой тонкий ум и острая проницательность вызывают у меня уважение, – я тоже не пальцем сделан, дорогой мой почти-пасынок, постараюсь отвечать вам, юноша, в вашем же духе. – Но не скрою, и любопытство тоже. Твои резкие слова о любви заставили меня подумать о том, что твоя первая любовь принесла тебе страдания.

Главное, Люц, сказать банальную вещь с умным видом. Но мне на самом деле интересно, что в голове у этого очень странного ботаника.

– Я влюбился, ощутил много волнений по этому поводу, начал наделять обже несуществующими чертами, потом понял, что по сути хочу удовлетворить свой базовый инстинкт, подогреваемый бушующими гормонами. И мечты об этом очень мешают мне жить, учиться, достигать своих целей, поэтому я был рад, когда влюбленность прошла.

Мне послышалась некая дерзость в его тоне во время этого рассказа?

– Любовь мешала тебе? – я сделал вид, что удивился.

– Да, – кивнул Мефодий.

– Значит, сейчас твое сердце свободно?

– Свободно, что меня очень радует. Сейчас все мои мысли о поступлении в университет и будущей карьере. Самое главное для меня – поступить на стипендиальное место и всеми силами отдаться учебе.

– Ты так любишь учиться? – я снова сделал вид, что удивляюсь. А что еще может любить юноша, любящий так умничать, прошу прощения за тавтологию.

– Очень, – ответил Мефодий.

И я мысленно спросил себя, это сказано искренне или он иронизирует, передразнивая меня? Пожалуй, искренне. Учиться – это самое приятное, верно ведь? Цитата откуда-то, как обычно, в моей голове.

– Мефодий очень умный, – влетела в нашу беседу Лилия. – Знаю, что хвастаться некрасиво, но гордость меня переполняет. Смотри сюда, Сев, – Лилия пригласила меня подойти к дальнему углу зала, где висели, как мне показалось, картины, но это, как выяснилось, были грамоты и похвальные листы Мефодия.

О майн гад, Люц, ты это видел! Награждается, награждается, благодарность за участие в олимпиадах, конкурсах, лучшему художнику, благодарность за воспитание юного таланта.

*

Когда Лилия уснула в моих объятиях, я осторожно вылез из теплой постели. Смена места жительства, знакомство с Мефодием, совместный ужин с мамой и сыном взволновали меня несколько больше, чем я рассчитывал.