Я впечатлился этим странно-живописным уголком на крыше. Виды, конечно, открывались не очень – в основном крыши других хрущевок, но почти свежий воздух, ветерок, солнышко, тень в беседке. Тут можно иногда хорошо проводить время в раздумьях и написаниях своих злых заметок о жизни, книгах и кино.

– На балкон можно войти и через зал, чтобы потом попасть сюда, – сказал Мет. – Так что если у вас будет желание уединиться здесь, то пожалуйста.

– Сердечно благодарю. Я, пожалуй, воспользуюсь этим предложением, – ответил я. – В «Петре» я привык гулять по крышам, там отличная зона отдыха, но слишком вычурная. Здесь все очень мило, сделано своими руками, оригинально и даже уютно.

Мы вернулись в квартиру и пошли смотреть комнату Лилии. Территория моей дамы сердца была больше, чем у Мета, и, судя по всему, порядок в ней был обычным делом. Обои были на месте, стены украшали картины в тяжелых рамах.

Вот эти картины были действительно оригинальными и даже странными. Явно рисовал чудик с неординарным мышлением.

– Это работы моего мужа, Клима, – прдставила их Лилия. – Мой портрет. Эта работа мне особенно дорога. Но есть и другие, тоже прекрасные. Клим был очень талантлив. У него были и персональные выставки, несколько работ даже купили.

Я внимательно вглядывался в пляшущие мазки, создающие впечатление и образ. Да, товарищ был очевидно талантлив, но подозреваю, что и тараканы в голове к этому таланту шли отборные. Мои мысленные интеллектуальные беседы с псиной – так, невинная шалость.

– Неоимпрессионизм, – с умным видом произнес я.

Восхищения во взгляде Лилии на меня прибавилось, я не просто оценил творчество ее мужа, но и даже охарактеризовал его вроде бы как умным словом.

Мет посмотрел на меня внимательнее и, кажется, тоже мысленно записал мою реплику в очень умную. А возможно, пытался понять, не издеваюсь ли над памятью его папочки.

– Я даю здесь уроки, обычно на электронном инструменте, впрочем, у нас осталось и настоящее пианино. Очень древнее, но в отличном состоянии!

Лилия вышла в зал, взмахнув рукой, сняла старинное покрывало – и вуаля… Нет, ну а что я говорил – стоит, да еще и с подсвечниками! Полный шарман, Люциус!

– И ты сыграешь! – вырвалось у меня.

Лилия чуть улыбнулась, но продолжать игру в смущение не стала. Конечно, она не могла не сыграть. Музыка – это не только ее работа, это ее страсть.

– И Мефодий тоже так прекрасно исполняет? – не удержался я от вопроса.

– Не так хорошо, как мама, – отозвался юноша и, как я понял, застеснялся по-настоящему. Во всяком случае, я точно услышал мысленное захлопывание окон.

Нет, дорогой, я такой шанс не упущу, я хочу услышать игру идеального сына.

– Мне Лилия очень хвалила тебя, – сказал я, едва скрывая ехидные нотки. Надо осторожнее, а то обижу юношу, и какие будут последствия, кто знает.

– Мама слишком добра ко мне, уверен, что она меня перехвалила, – ого, кажется, уже захлопнулись и ставни.

– Не думаю, что Лилия была необъективна. Пока все совпадает – ты красив, хорошо рисуешь, окончил школу с золотой медалью, – я подбадривающе улыбнулся. Даже сказал, что красив.

Лили захлопотала и защебетала, принявшись уговаривать сына что-нибудь сыграть.

– Да не волнуйся, молодой человек, в музыке я, к сожалению, не силен, за всю жизнь научился играть только «Мурку». С другой стороны, мой Яшка и ее не научился, хотя столько времени прозанимался с твоей замечательной мамой, – я постарался произнести все это с юмором, а не сарказмом.

– Ошибаешься, Всеволод, как раз «Мурку» твой сын играть научился, это была единственная песня, к которой он проявил интерес, – улыбнулась Лилия.

Не, ну не шельмец ли. А причитал, что не хочет, ничего не получается, а оно вот как выходит. Не додавил.

– Ох, и проэкзаменую же я его, – пообещал я.

Тем временем Лилия намертво вцепилась в Мефодия с уговорами сыграть. Ей явно хотелось похвастаться сыном.

Тот, после тщетных попыток уйти от этого испытания, сдался. Сел за клавиши, подумал, собрался с духом и сыграл… Что-то смутно знакомое. Жаль, что я не силен в классической музыке. Кажется, Шопен. Что-то закрутилось в моей голове – воспоминания, ассоциации. Кто-то играет в гостиной, развлекая гостей, этакая милая игрушка-похвастушка перед всеми друзьями и знакомыми. «Крепостная», «Вольная», «Бедная забыл-кто, какая-то Настя, что ли Лиза» – одно время я смотрел обойму историй о талантливых крепостных и рабах, совершавших путь от очаровательного украшения дома до чего додумывал автор. Мне, например, везло на хэппи-энды, как в истории с рабыней Изаурой, в итоге вышедшей замуж за богатого, но очень доброго, гуманно относящегося к рабам юношу из хорошей семьи, наплевавшего на предрассудки в обществе настолько, что согласился с возможным темнокожим потомством у себя. И нет, я не расист, а реалист, ибо такая толерантность – очень круто для того времени, а изгнание из общества за игнорирование его правил – тяжелое наказание, и не факт, что такое испытание выдержат влюбленные сердца.

«Прощальный луч заходящего солнца мягким розоватым отсветом ложился на спокойный и ровный, словно полированный мрамор лоб, который, как таинственная алебастровая лампа, хранил в своем прозрачном лоне небесный огонь вдохновения».

– У вас феноменальная память? – спросил Мет.

Я произнес это вслух? Ой. И ладно. Да, юноша, а у вас умное лицо, обезображенное интеллектом и сосредоточенностью.

– Почти, – улыбнулся я. – Вы прекрасно играете, молодой человек, как видите, вдохновили меня на некие воспоминания и ассоциации.

Лицо Мета просветлело от моих слов, очевидно, он боялся ударить лицом в грязь передо мной. Все мы немного хвастунишки, правда, Люц? Даже если при этом идеальны.

– Благодарю вас. Но почему вы вспомнили именно эти строки из старой классики?

– Видимо, музыка навеяла, – улыбнулся я.

– Я прочитал некоторые записи из вашего блога, вы жесткий критик, любите иронию и сарказм. Наверное, вы кидали словесные дротики в историю о бедной талантливой рабыне, – предположил Мет.

– К Изауре у меня было претензий мало, это типичная положительная романтическая героиня, от меня досталось в основном истории о добром парне Алваро, умудрившемся остаться богатым, будучи добрым к рабам, которые с радостью за деньги перевыполняли пятилетки сбора урожая тростника под палящим солнцем на абсолютно добровольной основе. Я отношусь к числу людей, которые не очень верят в гуманизм человека. Я совершенно ответственно заявляю вам, что рабство отменили не из-за поднявшегося шума в прессе и литературе о неприемлемости владения одним человеком другим, а из-за того, что рабский труд стал банально экономически невыгоден.

– Всеволод! – искренне удивилась моя идеалистка Лилия.

– Вы полагаете, что общественное мнение никак не повлияло на отмену рабства? – спросил Мет.

– Когда сильные мира сего имеют огромные прибыли, они очень плевали на общественное мнение, к каким бы порывам души и справедливости они не взывали, – усмехнулся я.

– Возможно, вы и правы, – задумчиво произнес Мет. – Собственно, и сейчас рабство осталось там, где это выгодно. И дело не только в том, что до сих пор существует незаконный рабский труд.

– Законный рабский труд вполне себе существует, хоть прямо так и не называется, – улыбнулся я.

– Видимо, ты, Всеволод, намекаешь на маленькие зарплаты, но согласись, что когда человек работает за деньги, это уже не рабство.

– Я намекаю и на наш уклад жизни в целом. Что скажешь, Мефодий? – я посмотрел на внимающего юношу.

– К счастью, времена, когда рабство было законодательно утверждено и распространено – действительно в прошлом, – ответил Мефодий. – К несчастью, до сих пор есть немало людей, которые охотно бы владели другими людьми. Просто так. Потому что обладают властью и деньгами.

– Вы на самом деле так думаете? – я приподнял брови не то, чтобы в удивлении – юноша в общем-то прав, но мне было бы интересно, куда он клонит и на что намекает. В свои двадцать лет я о таком не задумывался.