Нет. Конечно, я этого не хочу. Этого я не хочу больше всего.

— Я хочу… чтобы ты был со мной.

— Вот я и буду. — Он берёт свёрток. — Давай поедим, а то голова совсем не варит.

Я соглашаюсь. Но еда не лезет. Меня хватает только на половину. Ваня съедает всё, при том быстрее меня.

— Нужно столько всего сделать, — говорит он, отпивая. — Работу найти, — он загибает указательный палец, — сходить на собеседование, — средний, — вообще надо решить, что делать дальше, — он сжимает все пальцы. — У меня голова болит.

Я киваю.

— Ты можешь жить у меня. Столько, сколько тебе понадобится. — Ваня качает головой. — Если мы будем жить вместе, то можно платить за всё вскладчину. Тем более мне мама помогает, поэтому денег не так много понадобится. Как тебе идея?

Звучит замечательно.

— Ты уверен? — спрашиваю и смотрю на него. Мне не хватает духу долго держать взгляд. — Всё-таки я… не обычный человек, я – убийца. Ты сможешь… жить с убийцей?

— А ты сможешь жить с человеком, который этого убийцу выгородил? — Я поднимаю глаза на Ваню.

Он совершенно спокоен и серьёзен. Как тогда, когда увидел труп матери.

— Это же разное, — говорю и мну пальцы под столом.

— Сокрытие преступления – это соучастие и такое же преступление. Я не лучше тебя, — говорит.

Он абсолютно уверен в себе.

— Спасибо, — говорю и склоняю голову, сгибаюсь спиной над столом. — Правда, спасибо тебе… за всё, за всё, что ты сделал для меня.

— Ты ещё в догэза упади. — Он кладёт руку на моё плечо и сжимает его. — Я это… не только ради тебя сделал.

Я поднимаю лицо, смотрю и не понимаю.

— Я сделал это в первую очередь для себя. Тупо, но… я не хотел тебя терять. — Его лицо кривится. На глазах проступают слёзы. — Почему… когда всё шло так хорошо, всё должно было прийти к такому? Я понимаю, это из-за такой жизни… из-за твоей мамы… Потому что она, она, — он вздыхает, — она ведь убивала тебя, да? Как бы ты ни хотел ей помочь, она забирала у тебя всё. До меня ты ведь даже не пытался жить по-другому, да? И это… это самое ужасное. — Теперь над столом склоняется Ваня, он сжимает свитер на моём плече. — Я тоже не хотел, чтобы до такого дошло… да никто бы не захотел.

Я поднимаю руки и вздрагиваю. Хочу обнять его, но боюсь. Ведь этими же руками я…

— Обними меня, — строго говорит Ваня, — ты знаешь, как я себя чувствовал? — Он шмыгает носом, отпускает моё плечо, чтобы взяться за стул и пододвинуть его ко мне, уткнуться в шею головой. — Я думал, что они всё узнают… что нас двоих посадят. Что я всё это зря затеял. Думал, что несмотря на эту легенду, тебя всё равно посадят. Ведь могли же…

Я опускаю руки на его спину. Он дрожит.

— А теперь я просто хочу жить, как мы жили до этого, — и его голос дрожит.

Он понимает, что, как раньше, мы жить уже не будем.

Ваня плачет ещё немного, пока я держу его, потом говорит, что жаль, что так с квартирой получилось. С моими вещами, накоплениями. И, когда он это говорит, я почему-то ощущаю желание вернуться туда – в затхлую квартиру, которая нуждалась в косметическом ремонте, со вздутым линолеумом и старой бабкиной мебелью. Хотя бы ненадолго. Говорю об этом Ване.

— Можем сходить, — отвечает он.

Мы одеваемся и выходим. Идём долго. На улице холодно, пробирает. Вокруг всё серое и пасмурное. Ваня предлагает подождать, пока кто-нибудь не откроет дверь парадной, а потом зайти. Я говорю, что мне достаточно быть здесь – снаружи. Я поднимаю голову, отсчитываю шестой этаж и прикидываю, где примерно находилась наша квартира. От всего, что было в ней, избавились. От моих вещей, от вещей матери. Но от этого не грустно. От этого… будто бы никак. Это произошло, и с этим ничего не поделать. Так для нас всё сложилось. Для меня – пятью месяцами заключения, для матери… прекращением жизни. В этот раз навсегда.

— Слушай, я тут подумал, — говорит Ваня, а из его рта валит пар. — Раз больше ни за что платить не надо, это значит, что ты можешь найти себе такую работу, где не придётся работать шесть дней в неделю. Может, получится даже два через два, представляешь? Ты сможешь отдыхать достаточно и не уставать.

Звучит, как какая-то сказка.

Я и представить себе такое не могу.

— Я помогу тебе найти, — говорит. — Хочешь, буду с тобой на собеседования ходить?

— Это… уже слишком. У тебя же учёба… и твоя работа.

Ваня немного смеётся.

— Это всегда можно пропустить, не убудет. — Он поднимает голову. Смотрит на дом. — Ты сделал всё, что хотел?

Я даже не знаю, чего хотел, оказавшись здесь, но киваю.

— Тогда пойдём? — спрашивает. — Не знаю, как ты, но я утомился от всего этого, — тянет руки вверх и потягивается. — А ещё холодно, ветер просто бешенный. — Он прячет ладони в карманы.

С удивлением понимаю, что устал он, а не я. Раньше всегда было по-другому. Это я был уставшим и изнурённым, а Ваня – полным энергии.

Но что изменилось? То, что теперь матери нет? То, что её гнёт больше не нависает надо мной? То, что я – если подумать, – теперь свободен? В этом дело? Похоже, что да, но почему-то я не ощущаю уверенности. Я ощущаю нечто клокочущее и бьющееся почти в ритм сердца – то, что оно запаздывает на какую-то долю секунду, меня… пугает.

Я выдыхаю, смотрю на Ваню – он весь покраснел от холода. Замечает мой взгляд, и смотрит в ответ. Его карие глаза совсем не такие как прежде.

— Пойдём, — говорю.

У себя дома Ваня предлагает душ и снова поесть. Я говорю, что обойдусь остатком шавермы. Душем пользуюсь. И пользуюсь всем тем, что принадлежит Ване: его шампунем, гелем для душа, полотенцем.

Вечером он предлагает спать вместе, на кровати. Но я говорю, что хочу спать на диване, если он не против. Ваня не против, но не понимает, почему я так решаю. Я тоже не понимаю. Наверное, до сих пор думаю, что не могу себе позволить быть с ним. А если я опять взбешусь и… наврежу ему? Если убью его?

Я закрываю глаза.

Я не позволю такому произойти. Лучше я убью себя. Лучше… в этот раз это буду я. Такого исхода я заслужил.

На следующий день всё проходит в каком-то тихом, бытовом ключе. Мы решаем остаться дома. Отдохнуть. То есть этого хочет Ваня, а я с ним соглашаюсь. Он сидит со мной на диване, положив свою голову на моё плечо и держа меня за руку.

— Я так скучал по тебе, — говорит. — Ты не представляешь. Было так тяжело.

Мне кажется, я представляю. Ведь я был в таких же условиях как Ваня.

— Мне тоже… без тебя было плохо.

— Понимаю, — говорит и трётся головой.

— Мне… на экспертизе сказали…

— Это когда тебе тесты всякие давали?

— Да.

— И что сказали?

— Сказали, — я прикрываю глаза и делаю вдох, — сказали, что я как мать.

— То есть?..

— Такой же депрессивный как она. В плане… у меня тоже депрессия. Но я никогда об этом не думал. Я знал, что она есть у неё, потому что мы были у врача, потому что она пыталась покончить с собой, но о себе я никогда так не думал. Ты ведь знал? Что я такой?

— Ничего я не знал. — Он сжимает мою руку. — Просто чувствовал, что тебе нужна помощь. И что тебе сказали с этим сделать?

— Сходить к специалисту.

— За таблетками?

— Да. И за терапией.

— Тогда надо сходить. Хочешь, я с тобой схожу? Одному, наверное, тяжело.

— Сейчас денег нет, но, когда будут, схожу.

— Я могу сейчас что-нибудь оплатить, чтобы не тянуть. Это, наверное, плохо – тянуть с таким. Нужно скорее принять меры. Я не хочу… чтобы ты вдруг… ну, решил убить себя. Я этого не выдержу…

— Я не буду, — обещаю Ване и сам сжимаю его ладонь.

— Хорошо, — говорит он и выдыхает. Расслабляется.

— А откуда ты?.. — начинаю и не знаю, как продолжить.

— Что? — голос у Вани усталый и сонный.

Жму губы, смотрю на него, кусаю щёки.

— Откуда ты узнал про аффект? Узнал, что… меня не посадят?

— Я этого не знал, просто положился на случай… тем более… такое уже происходило.

Я застываю. Я всё правильно услышал? «Уже происходило»? С Ваней? С ним? У которого, кажется, никогда не было проблем? Не верю.