— Его здесь нет, — Флёр поджала губы и мягче добавила. — Может, он аппарировал куда-то ещё. Члены Ордена пытаются связаться с ним.

В её тоне несмотря на стройную вежливость звучали прохладные ноты. Гермиона молча удивилась этому, но страх неизвестности был сильнее любопытства. Смог ли он сбежать? Жив ли он? И как он нашёл их в Малфой-мэноре? Разумеется, спрашивать об этом Флёр не имело смысла. Она явно не хотела развивать эту тему и собралась уходить, оправдывая свою спешку заботой о других гостях. Оливандер всё ещё был очень слаб: ему требовался двойной уход.

— Я принесу тебе что-нибудь перекусить, — сообщила она уже в дверях.

— Не стоит, — ответила Гермиона. — Я сама зайду на кухню. У тебя и без того полно хлопот, а у меня уже, считай, всё в порядке.

Для пущей убедительности она потянулась и откинула одеяло с ног, словно вот-вот собиралась встать с кровати. Флёр этого было достаточно: она со спокойной душой вышла из комнаты, даже не подозревая, что мисс «всё в порядке» тут же обессилено рухнула обратно в постель.

Лишь крохотная толика здравого смысла не дала возможности ей выплеснуть весь хаос своего отчаяния. Обрати она их в крик, это был бы чудовищный животный вопль, способный перепугать всех вокруг. Навязчивые мысли о самых худших вариантах развития событий в Малфой-мэноре роились в её воображении, ежесекундно множась и отравляя её и так треснувшее сердце. Ремус не вернулся с ними, потому что попал в засаду. Он пришёл спасти её, а вместо этого застрял там сам. А если ему не удалось сбежать? Беллатриса не будет так любезна, эта безумная ведьма насладится его болью прежде, чем убить. Нет! Он не может быть мёртв! Не может! Она бы почувствовала! Она бы знала!

Положив ладонь на свою клокочущую грудь, Гермиона принялась себя уговаривать. Полушёпот тихой молитвы слился с прибоем. Слушай море. Она закрыла глаза и представила себя стоящей на пляже. Волны приходят, вскидывают гриву и самоотверженно бросаются в бой. Они знают, что обречены? И ведь можно сказать, что они глупы, раз жертвуют собой ради ложной цели. Какой смысл разбиваться о берег, не получая ничего взамен? Вот только это не так. Море терпеливо. Оно посылает своих дочерей вновь и вновь, своей настойчивостью они покоряют острые камни, превращая их в гальку или мягкий песок. Всем нужно время.

Был уже полдень, когда Гермиона всё-таки спустилась на кухню. Ожидаемо она никого там не застала. К лучшему. Стараясь ступать бесшумно, она подошла к кофейнику, где, по её предположению, осталось кофе на одну кружку. Ей повезло. Она сделала глоток и осмотрелась вокруг в поисках перекуса. На подоконнике обнаружились два кусочка тоста, а в буфете банка с яблочным конфитюром.

— Мерлин, как вкусно! — сказала Гермиона в слух, не в силах сдержать в себе своё гастрономическое удовольствие. После той сомнительной диеты, которой они придерживались, слоняясь по лесам, тосты были просто верхом кулинарного искусства.

— Ты ещё не пробовала ежевичный джем.

Кофе едва не пролился на её пижаму. Повернувшись на звук, Гермиона изумилась больше прежнего — на кухню вошла та, кого она совершенно не ожидала увидеть.

— Если пошарить здесь по шкафам, можно откопать сокровища Нибелунгов, — Тонкс с привычной усмешкой подошла к буфету и подмигнула. — Ещё чего-нибудь хочешь?

Когда Флёр говорила, что их дом ломится от гостей, Гермиона и подумать не могла о такой встрече. Что она тут делает? В последний раз Люпин говорил, что она осталась в доме своих родителей — единственном безопасном месте, где она должна была находиться до рождения ребёнка. Но в её нынешнем виде об этом ничего не напоминало: Тонкс выглядела так же, как полгода назад, когда они виделись на свадьбе. Лишь волосы приобрели какой-то пепельно-серый оттенок. Гермиона невольно взглянула вниз на её живот — под свободной футболкой его трудно было разглядеть. Странно. На таком сроке он уже должен быть заметным.

— Я… — неуверенно потянула Гермиона, переводя взгляд с тостов на Тонкс и обратно. — Уже заканчиваю, на самом деле.

Она с трудом представляла, как дожевать даже эти остатки. Аппетит улетучился в один момент. Остался лишь единственный инстинкт, возможно, самосохранения — побыстрее ретироваться обратно в комнату и избежать неловкого разговора при ежесекундно возрастающем чувстве вины.

Вот только Тонкс совершенно не уловила этого.

— Как хочешь, — она пожала плечами. — Хотя тебе нужно есть больше витаминов: ты бледная как молоко.

С прежней беззаботностью она подошла ближе к Гермионе, распахнула дверцы буфета и принялась его исследовать. Уйти теперь стало проблематично: Тонкс перекрыла ей путь, ограничив движение деревянной рамой. Не специально, конечно. Гермиона оказалась в западне и, вынужденная оставаться на месте, вконец растерялась. Что сказать? Сделать вид, что ничего не изменилось и заботливо справиться о её состоянии? Нет, такое лицемерие ей было не под силу. И язык-то не поворачивался спросить её о беременности. Несмотря на беззаботный тон, Тонкс никак не походила на цветущую молодую мать в радостном предвкушении рождения ребёнка, о котором беременные любят болтать часами. Другие девушки так делают, кажется. Смутно Гермиона припоминала, как несколько раз на семейных ужинах встречала свою кузину Кэролайн, пока та находилась в интересном положении. Все вокруг неё ходили чуть ли не на цыпочках, а она, вся розовая и круглая, без конца трещала о своих хлопотах с использованием непозволительно огромного количества уменьшительно-ласкательных суффиксов в словах. Тонкс вряд ли была окружена таким же вниманием. Не то время, не те обстоятельства. И вообще всё не так.

— Ты давно здесь? — спросила Гермиона и неловко поджала губы.

— Не больше часа, — ответила Тонкс, поглощённая ревизией. — Заскочила забрать кое-что у Билла, а он пока возится в саду. Флёр занята, поболтать не с кем, вот приходится искать себе занятие.

Снова повисла пауза, прерываемая лишь звоном переставляемых кружек. Перевернув содержимое буфета наполовину, Тонкс вынула из его недр тёмную хрустальную креманку. Пыльная и замызганная, она явно давно не использовалась по назначению. Как минимум, последние лет сто. Вялое воодушевление на лице Тонкс подсказывало, что это и было целью её поисков. Интересно, для чего она ей?

— Да уж, больше похоже на чашу для жертвоприношений, — скептически резюмировала Тонкс. — Говорят, моя рехнувшаяся тётка пьёт из таких кровь убитых ей волшебников, вроде магического ритуала подкрепляющего силы. Хотя я бы ей посоветовала принимать успокоительное, — она хмыкнула и посмотрела на Гермиону. — Тебе здорово от неё досталось, да? Рука болит?

Как по волшебству шрам на предплечье болезненно заныл. Словно чувствовал, что попал в центр внимания. Гермиона инстинктивно натянула пальцами рукава пижамы вниз.

— Да… — она задумчиво нахмурилась. — Мне повезло, что вовремя появился…

За окном раздался взрывающийся звук, а после него громкие ругательства Рона: он отчаянно негодовал на железный таз для сбора фруктов, чуть не свалившийся ему на голову. О том, как именно это могло произойти, можно было лишь догадываться. Гермиона мысленно поблагодарила неодушевлённую железку за то, что ей не пришлось озвучивать до конца свою необдуманную заранее мысль. Говорить с Тонкс о Ремусе было неправильным. Для неё, для них обоих упоминание о нём звучало бы болезненно. Так что, его сорванное имя — к лучшему.

— Сожалею, — Тонкс сложила руки в замок и сочувственно поморщилась. — Если уж говорить о магическом уродстве, так это про таких, как Лестрендж — вот кто настоящая генетическая ошибка. Неприятно думать, что мы с ней родственники. Всю жизнь не могла понять, как у мамы могут быть такие сёстры: садистка и высокомерная выскочка.

Ненависть к тёткам из её уст вылетала холодным пламенем. Нет хуже врагов, чем те, с которыми связан одной кровью. Для Тонкс это дело совсем не минувших лет: даже если она и говорила, что с рождения терпеть не могла своих родственников по материнской линии, в словах отчётливо слышны были свежие обиды. «Не все Блэки плохие», — заявила она однажды в Ордене Сириусу. Так может, дело в задетой гордости? Презрение за отвергнутую мать? Но Андромеда Тонкс всегда была больше героиней, чем изгнанницей, ведь из трёх сестёр лишь она имела мужество отказаться от имени ради любви. А то, что её родители не смогли принять её такой, какова она есть…