— Родители не должны бросать своих детей, — горячо заявлял Гарри. — Неужели ты не видишь, что он решил просто сбежать?

— Ты не имеешь права его судить, — возражала Гермиона. — Да, он не прав: оставить беременную жену в такое мрачное время опасно и безрассудно. Но посмотри на это иначе: куда он сбежал? Для чего? Не только затем, чтобы забыться и избавить своих близких от позорного родства. Он сделал выбор. Между тобой и собственным ребёнком, он выбрал тебя, Гарри. Ремус рискует не меньше, становясь нашим спутником, но делает это, потому что тебе нужна помощь. А вот эти твои слова про приключения…

— О, не цепляйся к формулировкам! Ты знаешь, что я имел в виду!

— Тем не менее. Не гони его прочь. Ему нужно время.

Будучи профессионалом словесной эквилибристики, Гермиона смогла-таки перевернуть ситуацию с ног на голову в нужном ключе. Её слегка мучила совесть: в отличие от Гарри и Рона она яснее ясного понимала, что настоящий мотив поступка Люпина кроется совсем не в благородстве. Мужчине, каким бы зрелым он ни был, непросто принять роль отца, особенно с такими осложнениями. Люпин до чёртиков испугался грядущей ответственности и решил, что самым лучшим решением будет самоотверженно отправиться на подвиги — не ради славы, как он сказал, конечно, нет. Он надеялся, что в поединке с драконом, тот его прикончит и не придётся дальше расхлёбывать эту кашу с отцовством. Ребята уловили лишь ниточку, ведущую к истинной причине, но ей вовремя удалось их переубедить. Зачем? Это был ещё один позорный пунктик в её резюме.

У неё было несколько минут, чтобы всё обдумать, пока внизу мальчики пытались примириться с Люпином. Перво-наперво она убеждала себя, что всё дело в интуитивном чувстве недосказанности: помимо бегства от ответственности ей почудился дополнительный подвох. Она уловила что-то во взгляде Люпина, в его одичалом отчаянии. Что-то большее, чем просто страх за будущее, большее, чем чувство вины.

Рациональная часть её оправданий заключалась в потенциальной полезности Люпина. После падения Министерства и пыток членов Ордена у них в разы сокращались шансы действовать незаметно: на Гарри началась открытая охота. Проблема была в том, что никто из них троих, собираясь в это опасное путешествие, до конца не представлял всех предстоящих неудобств. Гарри и Рон — отважные мальчики, но им не хватало опыта, чтобы преодолеть глухую стену неизвестности и найти хотя бы одну зацепку. Они прожигали дни в этом доме: Гарри слонялся по этажам со снитчем в руках, Рон щёлкал делюминатором, а Гермиона вчитывалась в завещанные Дамблдором сказки. Им никто не мог помочь, подтолкнуть, дать совет в каком направлении двигаться. Появление же Люпина показалось ей хорошей возможностью что-то изменить. Может, он незамыленным взглядом обнаружит зашифрованную подсказку?

Однако, говоря начистоту, Гермиона понимала ещё одну существенную деталь: вскрывшиеся семейные неурядицы не вызвали у неё должного огорчения. Не то, чтобы ей никогда не нравилась Тонкс — она была по-своему очаровательна, но Люпин… Он ещё с третьего курса укоренился в её голове, как некий идеальный образ — несчастный благородный рыцарь, несправедливо заклеймённый и от того ещё более притягательный. Таким героям нужна особенная спутница, а лучше — совсем без неё. Тонкс в эти представления никак не вписывалась: угловатая, взбалмошная, она скорее была полной противоположностью тому, что Гермионе казалось уместным. Ей долго пришлось убеждать себя, что выбор Люпина — не её ума дело, а глупая почти детская ревность, как будто с любимой игрушкой обращаются не так, подтачивала её изнутри. И вот, вы поглядите, какая удача!

Она тут же грубо прервала ход собственных мыслей. Да как можно радоваться чьей-то ссоре?! К тому же в деле теперь замешан ребёнок, и если уж семья сформировалась, то преступно даже размышлять о…

— Можно мне войти?

Люпин стоял на входе в комнату, занеся неплотно сжатый кулак над стеной. Она так крепко задумалась, что не услышала стук в дверь.

— Конечно.

Бросив ещё один взгляд на тёмную улицу, Гермиона отошла от окна. Люпин нерешительно прошёл вглубь комнаты. Он осматривался по сторонам, изучал отклеивающиеся куски обоев и кое-как сохранившиеся символы Слизерина. Из полуразвалившегося комода торчали газетные вырезки и всякий хлам. Только столешница была в идеальном состоянии: флакончики, коробочки, всякие тюбики из косметички Гермионы выглядели совершенно инородно в атмосфере многолетнего запустения.

— Тут мило, — резюмировал Люпин и коротко улыбнулся. — Мальчики сказали, вы спите на диванах в гостиной.

— Да, — Гермиона смутилась. — Находиться вместе безопасней, да и в этом случае приходится топить только один камин.

Ей не хотелось признаваться в том, что в гостиную их свёл страх. Как будто Люпин, услышав это, останется разочарован и убедится в их ещё не прошедшей детскости.

— Что ж, резонно, — сказал он и осторожно присел на угол кровати. — И вместе не так страшно.

На это Гермиона не смогла сдержать улыбки. Неловкость была повержена. Сбросив гору с плеч, она тоже опустилась на кровать с другой стороны.

— Я хотел сказать тебе спасибо, — Люпин снова заговорил первым. — За то, что убедила остаться. И устроила перемирие. Нам нельзя ссориться — это верно. Будем грызться друг с другом — ничего не добьёмся. А впрочем, это я сплоховал: взвёлся как мальчишка. Просто идиот.

— Нет, у тебя была причина злиться, — отрицательно покачала головой Гермиона. — Гарри не должен был называть тебя…

— Трусом, — он легко произнёс то, что она не решилась озвучить, и опустил глаза. — Почему же, он прав. Я — трус. Всегда им был. А теперь особенно.

Пружины оглушительно скрипнули, когда Люпин поднялся на ноги и, выверяя шаг, направился к окну. Запустил руку в карман брюк, он выудил пачку сигарет. Гермиона, прежде не видевшая, как он курил, удивлённо вскинула брови. Люпин этого не заметил — он разглядывал темноту за окном и машинально потирал сигарету между большим и указательным пальцами. Такое обыденное движение в полумраке выглядело загадочным.

— И нет мне прощенья, — Люпин чиркнул зажигалкой перед своим лицом. Короткая вспышка пламени. Загоревшийся алым пятном табак, мгновенно погасший. Первая струйка дыма.

У него было очень интересное лицо: вытянутое, пропорциональное, нос великоват, зато правильной формы, тонкие губы, находящая одна на другую так, что составляют подобие сердца. Только глубокие шрамы заранее перечеркнули потенциальную смазливость. Если бы не они, Люпин ничуть не уступал бы Сириусу или Джеймсу Поттеру. Хотя и с ними он казался привлекательным. Замысловатое освещение причудливо раскидало тени на его лице: скрыло болезненную бледность кожи, посеребрило короткую щетину и всё же, избавило от морщин. С того ракурса, откуда смотрела Гермиона, Люпин выглядел юным, почти их ровесником. Разве что, усталый взгляд смазывал столь романтический портрет.

— Всё было не так с первого дня, — он нахмурился, быстро взглянул на сигарету, затем на Гермиону и несвоевременно уточнил, — ты не против?

Она тут же замотала головой, мол, нет, не против. Люпин благодарно кивнул и продолжил.

— Я жутко виноват перед ней, — он задумчиво выдохнул дым через нос. — Моё малодушие сгубило то немногочисленное хорошее, что было во мне. Я поддался соблазну. Поверил, что всё можно изменить. Закрыл глаза на очевидные вещи. Я знал, что обречён на провал, но так хотелось ошибиться, — сглотнул горечь, на секунду замолчав. — Прости, что говорю тебе всё это. Мне… я ни с кем не могу этим поделиться, ведь никто не поймёт, лишь осудит. Что справедливо.

— Я не осужу тебя.

В подтверждение своим словам Гермиона одарила его преданным взглядом. Люпин слабо улыбнулся в ответ.

— Сложно устоять, когда молодая красивая девушка так отчаянно борется за тебя. Тонкс была настойчива, убедительна, она хотела доказать всем и мне в первую очередь, что может справиться со всем багажом моих проблем. Я с ним столько лет не справлялся, а она… — его усмешка выглядела болезненной. — Меня воодушевило её упорство. Знаешь, Дора взяла меня приступом. Буквально. Нет, я не хочу обвинить её в навязчивости или чём-то таком. Я пытался быть с ней деликатным, хотел обставить всё так, чтобы она поняла, что ей не нужен такой человек, чтобы сама от меня отказалась. Тактику выбрал неправильную: трудности её только подстёгивали. Чем больше я сопротивлялся, тем сильнее она наступала. А потом… В Хогвартсе после схватки с пожирателями я подумал: а вдруг сработает? Вдруг она права и у нас получится? Смотрел на покусанного Билла и Флёр — они, конечно, совсем другие, у них всё иначе. Ещё Молли щебетала что-то про то, что Дамблдор был бы рад, если в мире было бы чуть больше любви…