Слушая его нелёгкую исповедь, Гермиона невольно ужалась тому, насколько оказалась права в своих догадках. Все эти ужимки, которые она замечала краем глаза, неловкие одёргивания от прикосновений, снисходительно-благодарные взгляды. То, что все принимали за робость и неуверенность, что списывали на его комплекс неполноценности, на самом деле было совершенно другим чувством.

— Я боялся ранить её, — Люпин устало прикоснулся было ко лбу, но резко отвёл руку в сторону, как будто пытался рассуждать. — Не хотел причинить ей вреда. Я всё понимал: я старый, нищий, прокажённый. Но я понимал также, что не могу сделать эту девушку счастливой из-за того, что…

Паузы в его обрывистых фразах заглушали самые отчаянные приступы стыда. Он мог бы и не произносить этого вслух. Гермиона уловила суть сразу же, стоило ему только начать. Ей самой сделалось так горько: наружу выскреблась безобразная жестокая истина. Именно это она предчувствовала в коридоре, это заметила в тени его глаз. Не безразличие, не сожаление. Потерянность. Люпин запутался гораздо сильнее, чем они могли полагать.

Как показывает история, человек сам по себе довольно вынослив. При определённом складе характера, чёткой мотивации и неотступности он может вытерпеть любые физические мучения: голодать, томиться от жажды, преодолевать боль, терпеть пытки. Увечья же морального свойства заметны куда меньше, но способны сломать даже самую сильную волю. Ремус Люпин не был слабаком — жизнь это доказала. Он продолжал жить и улыбаться, будучи вечным изгнанником, находил поводы для оптимизма в тёмные времена и способен был оказать самую лучшую поддержку ближнему. В этом была его сила и слабость одновременно. Он слишком щепетильно относился к людям, беспокоясь об их чувствах, даже в ущерб своим. Впервые в жизни он позволил себе немного удовлетворить своё эго: принял то, что и так уже настойчиво предлагают. Тонкс, сама того не ведая, загнала его в глухую западню. Её любовь, искренняя и не поддающаяся сомнениям, стала свежей водой для жаждущего. Вот только не мог он напиться из этого колодца.

— На мне столько вины, — зажмурившись, Люпин едва сдерживал слёзы. — Я не должен был давать ей надежды, не должен был соглашаться принять её чувство — оно так дорого и драгоценно, совсем не для моих грязных рук. И что я натворил? Женился на женщине, которую не любил и не смог полюбить, сколько бы добра она мне ни сделала, сколько бы ни пыталась осчастливить. Мы не совместимы во многом. У нас случалось столько мелких ссор! Боюсь, она всё понимала, но не хотела снова проявлять инициативу. Я думал, я собирался ей сказать, что это — ошибка. Но ребёнок всё так осложнил!

Гермиона нахмурилась и тяжело вздохнула. Дрожащими губами она пыталась выдавить из себя хотя бы что-то утешительное. Ничего не выходило. Не было слов, чтобы смягчить участь этого человека. Он тонул в глубокой пучине, обуреваемый страхами, виной и усталостью.

— Я тебя не осуждаю, — с трудом выдавила Гермиона.

Люпин вздрогнул от звука её голоса. Пепел сорвался на пол, осыпаясь тлеющими снежинками. Гермиона торопливо встала и приблизилась к окну.

— Это всё очень сложно, понимаю, — она заговорила шёпотом, боясь, что собственный язык её ослушается. — Пожалуйста, не дай чувству вины одержать верх. Ты просто человек, Ремус. Ты имеешь право на слабость и на ошибки.

— Ты была бы хорошим адвокатом, — хмыкнул Люпин. — «Виновен, но с кем не бывает».

— Я не шучу.

Строгость её взгляда осекла его, заставив отбросить иронию, пусть и трагическую. Неизвестно откуда взявшаяся в ней уверенность придала ей сил, и Гермиона после короткого промедления осмелилась прикоснуться ладонью к его щеке. Никаких предосудительный намерений — только робкая попытка показать понимание, выразить свою поддержку.

— Я знаю, что с тобой сейчас происходит, — заявила Гермиона, глядя на него с убеждением. — Ты всегда считал себя недостойным, виновным в своём недуге, а от того — человеком другого сорта. Ты весь состоишь из чувства вины, она во всех твоих жилах с детства. Потому ты всегда строг с собой, аскетичен, не можешь себе простить того же, с чем легко обходятся обычные люди. Сотни мужчин позволяют себя любить, не отдавая ничего взамен, эгоистично пользуются женщинами и не видят в этом преступления. Я знаю, ты — не такой. Твоя порядочность, честность, твоё благородство ни у кого никогда не вызывало сомнений. Ты не использовал Тонкс в корыстных целях. Ты поддался искушению. Но ошибся. Беда лишь в том, что вы замешкались и вовремя не расставили точки над «i».

Она не успела моргнуть, как оказалась в его крепких объятиях. Люпин прижал её к себе, пряча лицо в волосах, будто пытался спасти остатки своей репутации и самообладания.

— Спасибо, — шепнул он ей на ухо. — Не знаю, чем заслужил твою поддержку, но бесконечно тебе благодарен.

— Ерунда, — Гермиона успокаивающе гладила его по голове. — Всё исправится, Ремус. Всё наладится.

Неподвижно они простояли около окна ещё несколько минут. Возможно, её слова отчасти были лукавством. Кто знает, окажись в такой ситуации кто-то другой, стала бы она прибегать к таким извилистым оправданиям? Но сейчас это было неважно. Люпин — её друг, человек, которого она безмерно уважала, восхищалась им. Он нуждался в понимании, а не в порции справедливых обвинений. Вопреки себе самой Гермиона решилась взять на себя эту миссию.

— Что мне делать, Гермиона? — повернув голову к окну, тихо спросил Люпин.

Наивный вопрос, пусть и искренний. Будто она могла ответить на него! Ему бы ухватиться за спасительную нить, брошенную Ариадной, чтобы не заплутать в дремучих лабиринтах. Гермиона осторожно отстранилась, чтобы взглянуть на него. Он был так близко, что игра света больше не могла исказить его черт. Тёмные круги под глазами, покрасневшие белки. Что точно было ему необходимо, так это отдых.

— Для начала поспать, — сказала Гермиона и по-учительски строго уточнила, — сколько ты не спал?

Лицо Люпина приобрело недовольное выражение.

— Может быть, сутки.

— Врунишка.

Он хмыкнул и виновато потупился.

— Ладно, пару дней. Мучала бессонница. И совесть.

Нехотя Гермиона расцепила объятия. Уж она прекрасно понимала, как непросто заснуть с тяжёлым сердцем, когда все мысли об одном. В попытках справиться с собственным хаосом в голове она принялась переворачивать содержимое верхней полки комода. Как назло, то, что ей было нужно, никак не попадалось под руку.

— Тебе нужно сонное зелье, — произнесла она, ощущая на себе вопросительный взгляд. — Я найду и принесу.

— Ты предлагаешь мне остаться с вами?

Изумлённый тон Люпина ничуть её не смутил. Спроси он не у неё, а у мальчишек, Гарри и Рон непременно отправили бы его обратно даже после таких сложных объяснений. У Гермионы было совсем другое мнение на этот счёт. Деловито отставляя просмотренные баночки в сторону, она легко, но твёрдо ответила:

— По крайней мере на ночь.

========== 2. Чужие ошибки ==========

Воспоминания, вы тяжелей, чем скалы.

Шарль Бодлер

Он не ушёл ни на следующий день, ни через неделю. Вальпурга Блэк голосила со своего портрета всякий раз, когда он проходил мимо, пока Кикимер по просьбе Гарри не завесил её портрет плотной тканью. Нахождение Люпина на Гриммо оставалось в определённом смысле на птичьих правах и вызывало молчаливые вопросы у мальчиков. Лишь Гарри однажды перед сном обмолвился, что не уверен, стоит ли посвящать его в детали их поисков.

— Если Дамблдор ему не сказал, значит, не посчитал нужным, — негодовал он.

— Перестань, Гарри, — Гермиона смерила его взглядом. — У тебя нет ни одной причины не доверять Ремусу. Он может быть нам полезен.

Однако полностью убедить друзей ей не удалось. Когда они вытрясли из Наземникуса Флетчера правду про настоящий медальон (Люпина по чистой случайности в тот день не было в доме), между ними произошла серьёзная ссора. Гарри наотрез отказался привлекать его к вылазке в Министерство: он и так сомневается не оказывают ли они ему медвежью услугу, позволяя его разрыву с Тонкс оставаться не разрешённым.