Потеряв контроль, он явно не уследил за остроконечностью формулировок и невольно сам себе выставил подножку. Неделями накопленный стресс преобразовался в уничтожительную агрессию, обуздать которую у Гермионы не было никакой возможности. Она и рада бы была списать всё на дурное воздействие медальона, но его уже полдня носил Гарри. Эта буря — её собственная, которую она никому не хотела показывать, уж тем более Люпину, если бы он сам не выпустил её на свободу.

— Верно! — воскликнула она. — Ты не можешь мне ничего позволить или запретить! Ты больше не наш учитель, Ремус, мы все здесь на равном положении и, если честно, мне хватает вздорных мальчишек, возомнивших, что могут указывать мне, что делать!

С этими словами Гермиона вылетела прочь из палатки и грозно зашагала вперёд, будто бы у неё было для этого чёткое намерение. Крики Гарри и Рона не доставали её ушей — они пролетали мимо, а затем и вовсе стихли, когда она зашла глубже в чащу. Полчаса покоя были ей обеспечены.

Остаток дня продолжалась пляска на ножах. Гермиона, вернувшись, не могла отделаться от своего раздражительного настроения. На любую попытку с ней заговорить она отвечала резко и даже грубо, в глубине души понимая, что незаслуженно срывается на друзьях. Люпин куда-то скрылся и не появлялся до самого вечера — вероятно, думал, что лучшим решением будет оставить её в покое. Однако его отсутствие напротив только злило Гермиону. Когда он всё-таки объявился, она встретила его с надменным молчанием.

Напряжение между ними было легко уловимо даже для Рона. После ужина он торопливо ткнул Гарри в бок и громко объявил о том, что им нужно проверить кое-что в лесу: по его предположениям, недалеко от их лагеря прятались другие беглые волшебники. Необходимо было убедиться, что они не ищут Гарри и не представляют угрозы. Впрочем, Гермиона легко уловила попытку попросту сбежать подальше от грома.

Перед уходом Рон вытащил из сумки большое красное яблоко и положил на стол.

— Это для тебя, — смущённо сказал он Гермионе. — Последнее свежее. Съешь.

На его лице промелькнула неловкая улыбка. Проявления подобной угловатой заботы с его стороны в последнее время подозрительно участились, но Гермиона упорно делала вид, что не понимает, в чём их причина. Меньше всего ей хотелось усложнять и до того непростое положение, в котором они все оказались. Не получив в ответ ничего, кроме короткого кивка, Рон подхватил лежащий рядом медальон и ушёл. Гарри последовал за ним.

Когда шаги мальчиков вдали практически утихли, Гермиона начала собирать со стола посуду. Ей нужно было чем-то занять руки, лишь бы не потребовалось первой что-то говорить. Люпин сделал ей огромное одолжение, подав голос.

— Ты ему нравишься, — произнёс он с грамотно рассчитанной осторожностью. Ещё одна неверная фраза и утренняя ссора могла повториться в преумноженном варианте.

— Удивительная проницательность, — с сарказмом отозвалась Гермиона.

На самом деле его замечание совсем не вызвало у неё раздражения. Наоборот, заинтриговало. Ведь Рон не первый раз проявляет к ней интерес, а Люпин заговорил об этом только сейчас. Да и с чего вдруг? С напускным недовольством она отправилась на кухню. Там её настиг новый вопрос.

— А ты? — от его тихой усмешки не осталось и следа. — Не спешишь отвечать ему взаимностью или…?

— Или? — провокационно отозвалась Гермиона, возвращаясь к столу. — Отчего ты спрашиваешь об этом?

Ей польстило то, с какой лёгкостью она поставила его в неловкое положение всего парой вопросов. Люпин заметно напрягся и смотрел на неё со своего места, как не готовый к уроку школьник.

— Обычное любопытство, — наконец произнёс он, но его голос безошибочно выдавал внутреннее беспокойство. — Гарри недавно вспоминал, как вы повздорили на Святочном балу — насколько я понял, между вами встал Виктор Крам. Знаешь, я лишь теперь подумал, что моё присутствие может смущать вас. И если это так, я не хочу мешать, поэтому могу в нужный момент исчезать.

— О, не сомневаюсь! В том, чтобы исчезнуть в нужный момент, ты мастер!

Негодование захлестнуло её с головой. Нет, это поразительно! Из всего, что произошло, Люпин каким-то воистину волшебным образом сделал вывод, что причина её гнева упирается в нереализованные отношения с Роном?! Мерлин, как же можно быть настолько слепым? Или он притворяется?

Взгляд Гермионы невольно отметил лежащее на столе яблоко, оставленное Роном. Если срочно не заткнуть чем-то рот, то она наговорит ему столько всего, что потом они не смогут смотреть друг другу в глаза целую вечность! Схватив яблоко, Гермиона откусила большой кусок. На языке осела горечь. Что-то было не так: привычный сладкий привкус смешался с чем-то неприятным. Она взглянула на отметины собственной челюсти — в мякоти отчётливо виднелось темнеющее пятно, где, к её большому облечению, не было червяка. Но мысль об этом уже вызвала у неё отвращение: Гермиона выплюнула яблоко на ладонь, завернула в салфетку и, поморщившись, взяла в руки нож.

— Иногда всё испортить может всего одна маленькая деталь, — многозначительно бросила она, отрезая отмеченный червяком бок.

Люпин, наблюдавший за вздёрнутым поведением, прекрасно уловил подтекст.

— Прости, я не должен был с тобой говорить в таком тоне, — сказал он, нервно поджав губы. — Ты имеешь полное право поступать так, как ты хочешь. Просто я… Ты мне очень дорога, Гермиона, так дорога, что я порой не в силах контролировать себя. Я вижу, как нелегко тебе приходится, как в этом промозглом лесу ты — такая юная, упорная, такая красивая…

В его взгляде, измученном и пристыженном одновременно, она увидела проблеск искреннего сожаления. Люпин говорил честно, даже слишком честно, чего сам от себя вряд ли мог ожидать. Поток его откровенности поднялся пугающе высоко, неуправляемый и пугающий.

— Я волнуюсь за тебя и не перестаю восхищаться твоим мужеством, — с нажимом заявил Люпин, а затем развёл руками. — Любая опасность, угрожающая тебе, обостряет мои инстинкты. Я никогда ничего такого не чувствовал. Ни к одной девушке.

Гермиона изумлённо подняла глаза. Ни к одной девушке? Голос Люпина так и звенел бы в её ушах, если бы не холодная боль, взявшаяся из ниоткуда. Она сморгнула наваждение и обнаружила, как серебряный нож, пронзивший мякоть яблока впился в её палец.

Как и когда это произошло — она точно не знала. Люпин очутился возле неё всего за одно мгновение, преодолев стол, будто его и не было. Его руки порывисто, но ласково накрыли её руки. Нож издал гулкое эхо, упав на пол.

— Рана глубокая?

Прежде, чем Гермиона успела ответил на беспокойный вопрос, Люпин наклонился вперёд и коснулся губами маленького кровоточащего пореза.

— Больно?

В его глазах, когда они встретились с её, промелькнула жёлтая тень волка — так быстро, что Гермиона и не заметила на миг пропавшего голубого в радужке. Вокруг всё замерло, потеряло привычный ритм. Существовало ли что-то ещё? Этот лес, эта палатка — они настоящие? Или только он, стоящий в считанных сантиметрах, с каплей её крови на губах?

Ничто другое не имело уже никакого смысла. Гермиона не была уверена, кто был первым: он, она или они одновременно потянулись друг к другу. Поцелуй вспыхнул ярким пламенем, сокрушив любые прежние сомнения. Она обвила его шею руками и послушно отвечала на каждое прикосновение. С ним было так тепло. А впрочем, жар струился изнутри их обоих.

Люпин, придерживая Гермиону за талию, усадил её на стол. Её запах! Она пахла как само желание. Жадные губы срывали поцелуй за поцелуем. Он попробовал на вкус её сахарные щёки, линию скул, плавно спустился к шее. Гермиона тихо ахнула и запрокинула голову назад. Тем временем ловкие руки уже стремительно расстёгивали пуговицы на его кофте и рубашке.

Она никогда не представляла себе, что страсть обрушится с такой сокрушительной силой. От соприкосновения кожи к коже у неё внутри завязывался тугой узел. Звякнула пряжка на его брюках. Интересно, Ремус отдавал себе отчёт о том, что между ними происходит прямо сейчас? Нет, определённо, у них обоих просто сорвало крышу!