Адриану было некомфортно. Нервно до тошноты. Даже страшно, потому что он понимал: да, провинился, пошёл против воли строгого родителя.

Но Адриан всё равно не собирался отступать. Он знал, что за прогул психолога и побег от Гориллы отец не погладит его по голове; он всё равно поступил бы так, как поступил раньше. Спасение жизни Ледибаг стоило любых ссор с отцом, как бы Адриан того ни любил. Приоритеты, что поделать.

Поскольку выволочка была неизбежной, Адриан решил: будь что будет, а он попытается. И, войдя в кабинет отца, Агрест-младший первый начал разговор. С угроз:

— Я не буду ходить по психологам, если не буду ходить в коллеж.

Габриэль, казалось, не выглядел особенно впечатлённым. Он отошёл от портрета Эмили, неспешно дошёл до рабочего стола и сел за него. Провёл кончиками пальцев по тёмному дереву, пока Адриан переминался с ноги на ногу, стоя практически в дверях кабинета. Взглянул на сына своими затянутыми льдом глазами и склонил голову.

— Ты ставишь мне условия? — спросил Габриэль.

Адриан сглотнул и подавил внутреннюю дрожь. Да. Он ставил условия. А что ему оставалось?

Он понимал, что все действия его отца направлены исключительно на благополучие Адриана — так, как понимал его Габриэль. Что отец просто пытается защитить его всеми доступными ему средствами, иногда перебарщивая. Что это всё из-за гиперопеки, ненормально раздувшейся после пропажи Эмили.

— Да.

Он понимал, но у него не было выхода. Он хотел немного нормальной жизни; ему была нужна нормальная жизнь, особенно после того, что он пережил на кладбище с Ледибаг, Альей и потрёпанным горбатым гробовщиком.

Ему ведь даже не дали время, чтобы прийти в себя. Кое-как Адриан добрался до поместья, по дороге потеряв синхронизацию и кошачьи уши. Немного пришёл в себя, унял нервный тик и подёргивание запястий. Даже привёл в порядок свои мысли, хотя после сумасшедшего давления Талисманов их оставалось не так много в его голове.

Но он всё равно не успел как следует успокоиться, и в его крови гулял адреналин. Много, много адреналина.

Может быть, поэтому он и стал ставить отцу условия. Он хотел в коллеж, к нормальной жизни, к урокам и друзьям, к голубоглазой Маринетт… и к Алье с Нино, конечно же. Хотя глаза у них были карими.

Это всё помогло бы ему отвлечься от воспоминаний о красно-бурой крови, клыкастых тварях, множестве детских ручек и расширенном как от наркоты сознании.

Ему просто был нужен коллеж. Неужели это так много?

— Хорошо.

Адриан моргнул, потом ещё раз. Что?

— Хорошо? — переспросил он.

Габриэль кивнул, откидываясь на спинку стула.

— Хорошо, — повторил он. — Ты можешь вернуться завтра в коллеж.

— Я… спасибо?

Его отец снова кивнул и, казалось, потерял к ребёнку интерес: взгляд утратил фокус, тяжёлые веки опустились и наполовину скрыли за собой ледяные радужки. Фигура Габриэля, напротив, будто превратилась в камень, неспособный двигаться. На лбу, совсем близко к границе роста волос, появились крохотные капельки пота.

У него опять было то, что Натали называла «приступами».

Такое было довольно часто в последнее время. Адриан думал, что отец чем-то болен, — он гнал от себя эти мысли, если честно, потому что понимал, что сделать ничего не может, — но Натали на все вопросы о самочувствии Габриэля только качала головой. Она никогда не отвечала Адриану, даже если юноша напрямую спрашивал, что происходит.

В конце концов, он перестал даже пытаться.

Адриан взялся за ручку двери и опустил её. Та поддалась с едва различимым скрипом; Агрест-младший подумал, что так же натужно стонет тело его отца, умоляя о лечении, пощаде или ещё о чём-то столь же важном. Но Габриэль никогда никому не давал спуску. Не позаботится он и о себе.

— Всё, что я делаю, — услышал Адриан тихий голос Габриэля, — лишь для твоей безопасности, Адриан.

Он обернулся на отца и встретился с усталым, больным взглядом родных холодных глаз. Поджал губы, больше всего мечтая о том, чтобы подойти и просто обнять родителя.

Он этого не сделал.

Адриан помнил, что говорила Натали насчёт этих приступов: не шуметь, не подходить, не касаться. Уйти как можно скорее или дать воды. И позвать её, конечно же.

— Я знаю, — ответил Адриан, едва заметно кивая. — И я благодарен… правда. Но иногда это излишне.

В кабинете было светло: во всю работали лампы, солнечные лучи пробирались через оконные стёкла. Но около отцовского рабочего стола будто собирались тени, и казалось, что Габриэль поглощён ими. Что рядом с ним нет места чему-то хорошему, яркому и светлому.

Иногда Адриан задавался вопросом, живёт ли его отец в том же мире, что и все остальные люди. Рядом с Габриэлем всегда было тихо, мрачно и довольно уныло, что бы ни происходило вокруг. И темно. Свет казался ненастоящим, слишком слабым и рассеянным, даже если прямо над головой дизайнера сверкала болезненно-яркая лампочка.

Габриэль снял очки и положил их на стол. Потёр слезящиеся глаза и улыбнулся — так слабо, что Адриан едва это заметил.

— Я не могу по-другому.

Адриан так сжал ручку двери, что едва не смял её к чертям: даже без синхронизации он был сильнее обычного человека. Металл, впившийся в ладонь, немного привёл в себя.

Отчего-то у Адриана выступили слёзы. Он быстро сморгнул их, дёрнув уголком губ. Тени над его отцом из-за водяной завесы перед зрачками стали насыщеннее, будто бы опаснее и реальнее, так что Адриан ожесточённо потёр глаза рукой.

— Я пойду, — сказал Адриан, едва не начав заикаться. — Тяжёлый день.

— Больше не сбегай так, ладно?

— Хорошо. Я… люблю тебя, отец.

— Знаю. Я тоже.

Габриэль выглядел таким серьёзным, таким уставшим, что Адриан едва не подбежал к отцу, чтобы обнять. Но в голове звучал голос Натали: не приближаться, не шуметь, не трогать. Уйти, позвать её.

Поэтому он кивнул и вышел из кабинета, на ходу доставая телефон из кармана. Набрал смс Натали, чтобы та помогла отцу с очередным приступом, и пошёл в свою комнату.

Больше всего на свете он хотел спать. И, возможно, немного покричать в подушку. И, может быть, поколотить кого-нибудь.

В комнате он безучастно осмотрелся по сторонам и направился в сторону скалолазной стенки. Плагг, вылетевший из-под рубашки, с небывалым скептицизмом смотрел на то, как Адриан цепляется за выступы и неторопливо поднимается вверх.

— Это тебя успокаивает, что ли?

— Раньше я часто сбрасывал нервы так. Пройдёшь маршрут раз десять — и как новенький.

— Раньше у тебя не было меня. Что, мало по крышам бегать и по настоящим стенам лазать? Ты вроде забросил эту имитацию паркура, когда получил Талисман.

Адриан сцепил зубы и перешёл со стены на потолочные поручни.

Он бы хотел, конечно, сказать Плаггу, что дело не совсем в физической нагрузке. Право слово, после ночных патрулей и акум всё это… скалолазание… яйца выеденного не стоило. У него даже руки не напрягались, когда он перебрасывал себя с одного поручня на другой. Нет, дело было в другом: совсем недавно по этому же маршруту ползала счастливая до абсурда Ледибаг.

Ледибаг, которая сегодня едва не умерла.

Ледибаг, лицо которой было покрыто кровью и грязью.

Ледибаг, которая пострадала из-за того, что Кота Нуара не было рядом.

Он прошёл маршрут трижды, не спускаясь на пол, прежде чем кровь перестала бурлить в венах. Для хоть какого-то успокоения мыслей пришлось сделать ещё четыре круга. Плагг всё это время ел сыр: кусок за куском, кусок за куском.

— Я надеюсь, что ты сейчас не загоняешься, пацан. Если в твоей голове есть мысли типа «я должен был быть там», то ты пересмотрел своих японских мультиков и начинаешь думать шаблонами поняшных тян.

— Спасибо, успокоил.

Адриан примерился к следующему выступу. Прежде чем ухватиться за него, он вытер ладонь о джинсы: кожа вспотела из-за нервов и дурных мыслей.

— Нет, я серьёзно, пацан. Твоей вины в произошедшем столько же, сколько кошачьего корма в моём рационе — то есть, ноль. Ясно? И не смей думать по-другому.