— Верно! — дружно заревели подгулявшие офицеры. И мы принялись «окультуриваться», серьезно и основательно.

Следующий день выдался тяжелым. Да и проснулся я уже в обед. Два стакана горячего, с лимоном чая, сумели вернуть мне человеческий облик. Время тянулось нестерпимо медленно. Отправившийся на рекогносцировку Снегирев вернулся и сообщил, что Крицкие вернулись и сейчас в их дом уже собираются гости.

— Ты не говорил, кто тебя послал? — требовательно спросил я, желая порадовать Катю неожиданным сюрпризом.

— Никак нет!

— Молодец, гусар! С Рождеством тебя! Держи «петеньку»*. Можешь гулять, Архип, сегодня ты мне больше не понадобишься.

— Премного благодарен, вашвысокобрагородие, — лицо Снегирева расплылось в довольной улыбке. Я точно знал, что один он не останется, знакомых и товарищей у него хватало, ему будет с кем отметить праздник.

Наконец, я облачился в безупречно выглаженную Архипом черную форму Бессмертных гусар, нацепил на себя все свои регалии и награды, надушился одеколоном, накинул шинель и отправился к Кате Крицкой.

Подмораживало. Подул неприятный ветер. На город надвигались сумерки. Я немного прошелся по проспекту, окончательно приходя в себя. В душе играл победный марш, я знал, что выгляжу хорошо. Красноречивые взгляды встречных барышень как нельзя лучше подтверждали самооценку. Все награды и звания мною заслужены честно, стыдиться нечего. А форму гусары умеют носить так, как никто иные.

В одном из магазинов на Невском проспекте я купил букет живых цветов. Приказчик завернул коробочку с подарочным кольцом в красивую бумагу. А затем я взял извозчика и поехал в доходный дом на Сергиевской улице.

Сегодня было 25 декабря, Рождество. Кругом слышался радостный смех и шутки. В глаза попалось несколько рождественских елок. Детишки с визгом катались на горках. Румяные от мороза девушки торопились закончить последние дела и побыстрее сесть за стол. Офицеры, купцы, солидно одетые гражданские и разночинцы покупали последние подарки. В магазинах выстроились очереди. Атмосфера праздника и веселья охватила столицу.

Вторым заводом* — Соколов ошибается, на Волге в то время уже существовало три или четыре подобных завода, правда, не очень крупных.

Киршвассер* — крепкий алкогольный напиток на основе черной черешни с косточками.

Петенька* — пятьдесят рублей. Купюру 1866 г. прозвали так за изображение Петра I на реверсе.

Последние месяцы Катя Крицкая чувствовала себя плохо. Приближался самый тяжелый день в её жизни. На Рождество ощущение безысходности и неправильности происходящего стало всеобъемлющим.

Княжна улыбалась, делала вид, что все прекрасно, но ее сердце буквально обливалось кровью. Она знала, что жизнь ее пошла как-то не так, неправильно, и с ужасом ожидала развязки.

Все закрутилось в чудовищный клубок, где любовь, надежды, послушание родителям и страх сплелись с такой узел, что и не разберешь, как его распутать. Да и можно ли распутать?

А гости тем временем прибывали и прибывали. Князь Крицкий пригласил на Рождество своих родственников, многочисленных друзей и хороших товарищей. В квартиру гости заходили радостные, румяные с мороза, обменивались подарками, шутили, а на сердце Кати неподъёмным грузом лежал тяжкий камень.

— С рождеством тебя, милая кузина! — поздравил ее двоюродный брат Евгений, щеголяющий майорскими погонами лейб-гвардии Семеновского полка. — Что-то ты не в духе! А где Достацкий?

— Опаздывает по своему обыкновению, — Катя пожала плечами. В гостиной было шумно, гости переговаривались и неспешно беседовали, попивая ликеры и ожидая опоздавших, предвкушая великолепный ужин за праздничным столом. За окнами темнело зимнее небо. В доме хорошо натопили, было жарко, но княжна чувствовала, что ее начинает потрясывать.

И тут, несмотря на шум, Катя услышала, как в дверь квартиры постучали, громко и уверенно. Она вздрогнула и поняла — начинается.

— Да что с тобой? — удивился Евгений. — На тебе лица нет.

Катя промолчала, закусив губу и с ужасом смотря на дверь гостиной. Маменька бросила на нее встревоженный взгляд, но молодая княжна не обратила на него никакого внимания.

— Здравствуйте, господа, — в гостиницу вошел Миша Соколов. В руках он держал букет роз, а выглядел так чудесно, что у Кати чуть слезы из глаз не брызнули. Черная гусарская форма, ордена, погоны, южный загар, спокойный взгляд… Почему судьба оказалась такой жестокой? — Поздравляю вас с Рождеством!

Он говорил, улыбаясь и оглядывая зал. А потом встретился с ней глазами и словно споткнулся. Катя не знала, как выглядит со стороны, но, наверное, Миша что-то в ней увидал. Что-то такое, от чего с его лица сползла улыбка, а лицо окаменело. Звенящая тишина опустилась на гостиницу.

— Князь, княгиня, вы позволите поговорить с Екатериной Олеговной тет-а-тет?

— Право, я даже не знаю, — отец, который в сложных ситуациях всегда становился рохлей, спасовал и на сей раз. Он сглотнул, а затем посмотрел на супругу, ища поддержки.

— Я не вижу смысла в такой беседе, — властно заметила мама, смело выступая вперед. — Моя дочь помолвлена, беседовать с вами она может лишь в присутствии своего жениха.

Слова прозвучали. Лицо Соколова застыло, как восковая маска, в нем появилась какая-то бесконечная усталость, боль от того, что его предали. Катя и сама не знала, как ее сердце не разорвалось в тот миг.

— Помолвлена… Вот как… И все же мы поговорим, — Соколов поднял голову и обвел присутствующих таким взглядом, что даже властная маман не нашлась, что сказать. — Екатерина Олеговна, прошу вас уделить мне пять минут.

— Как вам будет угодно, — не поднимая головы, Катя прошла в одну из свободных комнат, пропустила вперед Мишу и прикрыла двери, провожаемая взглядами гостей.

Они молчали. Наверное, молчали больше минуты. Девушка сложила руки перед собой и сжала пальцы до хруста, боялась поднять голову. Она видела лишь начищенные черные сапоги Соколова. Молчал и он.

— Что случилось, Катя? — тихо спросил Миша. — Что с тобой случилось?

— Прости меня, прости, — и тут она не выдержала и тихо зарыдала. Слезы потекли по щекам, она оплакивала свою слабость и горькую судьбу. Она оплакивала свое потерянное навсегда счастье.

— Посмотри на меня, — его рука бережно подняла её подбородок. Он поцеловал ее в щеки, раз и два, стирая слезы. И совсем тихо добавил. — Рассказывай.

— Почему ты не приехал четырьмя месяцами раньше? Почему? Тогда еще можно было все изменить. Почему не писал?

— Я писал. Два письма я отправил из одной лишь Хивы.

— А я ничего не получала. Возможно, маменька с ними что-то сделала, не знаю, — мысли девушки путалась. А затем плотина внутри нее рухнула, слова полились одним потоком. — Маменька весь последний год твердила, что мы с тобой не пара, что ты гусар, а гусары долго не живут. Ради счастья нашей семьи она просила меня одуматься и пожалеть её. Пожалеть ее слабое сердце и душевный покой. Я держалась, честно держалась, но она каждый день внушала, что с тобой мне счастья не видать. И я не смогла ей отказать. На мой день рождения я была помолвлена. Я не смогла отказать! Прости меня Мишенька!

— И кто он?

— Граф Ростислав Достацкий.

— Ясно… Расторгни помолвку, Катя, опомнись, все еще можно изменить, — он поцеловал ее в губы. В тот момент они были у нее ледяными. — Ты не обязана рушить свою судьбу и слушать мать. Одумайся, прошу тебя, ради нашей любви!

Столько было настойчивости и нежности в последних словах, что слезы потекли с новой силой.

— Я не могу… Уже не могу! Нам не быть вместе, прости меня, прости, пожалуйста, прости, — ноги ее подкосились. Она бы упала на пол, если бы не рука Миши. Он подвел ее к оттоманке и усадил.

— Подумай еще раз, Катенька! — попросил он.

— Я дала слово, мама устроила наш брак с Достацким, ничего не изменить. Свадьба через месяц. Прошу тебя, Миша, не мучь меня больше, я сейчас умру!