Хазарасп представлял собой город, который защищала одноименная крепость. Она стояла на острове, который со всех сторон окружало озеро. Дорога на Хиву шла через остров и крепость. Нам пришлось бы попотеть, прежде чем взять это укрепление.

Но и тут мы не встретили сопротивления. Город сдал его губернатор и дядя хана Сеид Эмир Уль Умар, семидесятилетний старик с отвисшей нижней челюстью и открытым ртом — судя по всему, большого любителя гашиша. Он был одет в яркий зеленый халат, высокую баранью шапку и сапоги с загнутыми носками и узкими каблуками.

— Мы не воюем с прославленными Кара Улюм, — с поклоном сообщил он генералу Бардовскому. — И отдаем себя в руки воинов Белого Царя.

— Мы не возьмем ваши жизни и не станем забирать ваше имущество, если вы будете вести себя мирно и спокойно, — заверил его Бардовский, не обращая внимания, что его отнесли к числу гусар.

— Таково наше желание, — удовлетворенно заметил Уль Умар.

Крепость на озере оказалась куда красивее издалека, чем изнутри. Везде была пыль и грязь, кругом валялись подушки, одеяла, посуда, мебель и раскрытые сундуки. Похоже, из крепости успели вывести все самое ценное.

Ночь прошла спокойно. Днем к нам начали подходить пехотные роты. Открылся базар — непременная часть восточной культуры. Гусары и казаки вели себя не как завоеватели, а как гости, ничего не забирали силой, и местные жители моментально почувствовали возможность заработать.

Войску не помешали бы дополнительные припасы, да и поизносились мы, но жадность местных превысила все мыслимые пределы. Так нельзя!

Я вызвал Снегиря и еще десяток гусар и отдал им конкретный приказ — потолкаться в рядах и распространить слух, что русские хотят предать город огню и забрать у жителей их имущество.

Я и сам не ожидал, что эффект окажется настолько ошеломляющим. Слух распространился по рядам мгновенно, подобно лесному пожару. Купцы торопливо закрывали лавочки и сворачивали торговлю, ожидая самого страшного.

Похоже, ночью они совещались, решая, что делать. А утром базар вновь открылся, но цены упали в десять раз — предполагая, что их неизбежно ограбят, купцы попытались сбросить товар, выручив за него хоть что-то.

— Давно бы так! — удовлетворенно заметил Рут, когда мы отправились прогуляться по рядам. Местный базар не мог и близко сравняться с Бухарским или Самаркандским, но здесь было практически все то же, пусть и в меньших объёмах.

Цены казались смешными, купцы вели себя как овечки, чуть ли не задаром всовывая в руки свои товары — все же перепугались они не на шутку.

Мы закупили для эскадрона все необходимое — клевер, овес, джугур, солонину, свежие лепешки, баранов, дыни и виноград. Люди заслужили возможность отдохнуть и хорошо поесть.

Снегирю я купил новые сапоги из прекрасной кожи и отрез ткани для матери. И себя не оставил без подарков — пять изумительных шелковых шалей, столько же хивинских халатов, которые, хоть и уступали по красоте бухарским, все же были хороши, и что самое важное — прекрасный набор китайского фарфора, состоящий из двух чайников, пиал и тарелок. Еще купил серебряный кальян, два ковра и четыре кинжала — всё знаменитой хорасанской* работы. И конечно, большой резной сундук для хранения и транспортировки всего этого великолепия.

— Да, Мишель, разошелся ты от души! — рассмеялся Некрасов, глядя на груду вещей. Хотя, он и сам не отказал себе в возможности купить парочку подарков, чтобы порадовать родных.

Утром следующего дня Бессмертные гусары выдвинулись дальше. До Хивы оставалось шестьдесят две версты.

Сажень* — 2.16 метра.

Пуд*— 16 кг.

Аршин* — 71 сантиметр.

Хорасан — область в Восточном Иране, славилась коврами и холодным оружием.

Продвигаясь к Хиве, гусары Смерти несколько раз вступали в скоротечные схватки, потеряв двоих убитыми и шестерых ранеными.

Хан Хивы вел себя с обычной восточной хитростью и не оставлял Кауфмана без известий о своей особе. Он прислал четыре письма. В первом выражал свое полнейшее удивление по поводу внезапного нашествия русских. Во втором и третьем обещал нас простить, если мы немедленно уберемся подобру-поздорову с его земли, а в последнем грозил страшной смертью.

Кажется, цесаревич Николай, не знакомый с восточным менталитетом, воспринял письма всерьез. Хорошо, что Кауфман объяснил ему, что цель этих писем всего лишь потянуть время, прощупать противника и особой значимости они не имеют.

20 мая авангард Бардовского достиг стен Хивы, встал с востока, на холме напротив Невольничьих ворот и слово взяли пушки. Через четыре часа с севера подошел отряд генерала Веревкина и принялся стрелять по северным воротам, носящих название Хазаватских. Одновременный выход к одной точки двух отрядов не являлся случайностью. Напротив, Кауфман и Веревкин приложили немало сил, чтобы так все и вышло.

С высоты холма столица Хорезма казалась большой, но не особо живописной. Серые или коричневые постройки, выжженная на солнце земля, постоянная пыль и грязь не добавляли Хиве красоты. Город опоясывали высокие зубчатые стены с контрфорсами. Ров перед ними высох полностью, и только в нескольких местах маслянисто поблескивала грязная вода.

Тут и там за стенами поднимались верхушки деревьев. Особое внимание привлекал ханская крепость Куня-Арк и Кальта-минар, так называемый «короткий минарет». Он представлял собой конструкцию, похожую на сужающийся кверху стакан, высотой около 15 саженей. Солнце играло всеми красками на его удивительных изразцах синего, голубого, зеленого, белого, пурпурного и бурого цветов.

Поначалу хивинцы были настроены решительно и явно хотели дать нам бой.

— Славно! Наконец-то нас ждет добрая драка! — заметил Тельнов, выражая общее мнение. Большая часть войска желала генерального сражения. И хотя, скорее всего, гусары непосредственного участия в штурме стен принимать не будут, нам никто не мешал патрулировать окрестности и ждать своего шанса. Плохо только, что город большой, а нас мало, и у нас физически не получится охватить его со всех сторон.

Стрельба продолжалась больше пяти часов. За это время мы успели перекусить, отдохнуть и вновь забраться в седла.

От Веревкина прискакал гонец с сообщением, что Хазаватские ворота пока держатся, сам генерал получил ранение, и командование принял полковник Саранчев.

Приближался вечер. Ответный огонь хивинцев постепенно слабел. Было видно, что их первоначальный воинственный настрой сильно поколебался. На стенах в основном оставались туркмены. Мы различали их по одежде и той свирепой ярости, с которой они сражались — эти сдаваться явно не собирались.

Грохот стоял оглушительный. Пушки стреляли прямой наводкой, пороховые облака временами закрывали всю видимость. От крепостных стен и ворот во все стороны разлетались куски кирпичей и камней — артиллеристы взялись за дело серьезно. Да и ракетная команда действовала с немалым энтузиазмом. По приказу Гаховича на станках приподняли направляющие и теперь ракеты перелетали стены и взрывались где-то среди домов и улиц — промахнуться мимо такой цели, как огромный город, у них уже не получалось. Ракетчики почувствовали свой звездный час, а их оружие начало приносить ощутимую пользу, производя серьезные разрушения. Но еще большим оказался психологический эффект — хивинцы воспринимали ракеты как нечто пугающее и страшное, то, что «от шайтана».

Так продолжалось больше часа, до самого заката. Командование не собиралось останавливаться и ночью, тем более, пушки и ракетницы пристрелялись, и им ничего не мешало вести огонь и дальше.

Струсивший хан прислал пятое письмо, в котором выражал свою покорность, готовность сдаться на каких угодно условиях и поручал себя великодушию наследнику Белого Царя и Ярым-паши.

Кауфман ответил, что согласен прекратить стрельбу, если завтра утром хан покинет город и сдастся. Огонь начал стихать, Кауфман отправил гонца к Саранчеву, чтобы и там взяли паузу.