После бани с парилкой, где их хлестали вениками две дюжие банщицы, девушки строем прошли на ужин. Овощной салат, гречневая каша с котлеткой и чай с пирожным по случаю выходного дня, вот и весь скудный dîner.*

Затем все сидели в гостиной и отдыхали, негромко переговариваясь. Поначалу разучивали модный в последний год вальс Иоганна Штрауса «Сказки Венского леса». Передохнув, классная дама попросила Марию Обухову почитать собравшимся главы из «Ивангоэ» Вальтера Скотта. Книга нравилась всем без исключения, а история любви рыцаря и его прекрасной дамы вызывала неизменный отклик в сердцах.

Когда окончательно стемнело, девушки умылись, разошлись по спальням и принялись готовиться ко сну. Едва гасли светильники, наставало время «жутких» рассказов о белых дамах, черных рыцарях и отрубленных руках. Тем более, по легенде, в стенах их института некогда замуровали какую-то знатную даму. Чем старше девушки становились, тем реже среди них можно было встретить тех, кто верил в подобные глупости. Но раньше многие воспринимали эту легенду всерьез и даже утверждали, что собственными глазами видели привидение Несчастной Дамы.

И конечно, до утра говорили о любви и о будущих мужьях, забираясь в одну кровать и укрывшись одеялами. Это были часы, когда девушки делились самым сокровенным, мечтами и надеждами на жизнь.

В Петербурге и других городах России их называли «институтками», вкладывая в слово не совсем приятный смысл. Дескать, институтки крайне наивные, субтильные и экзальтированные дамочки с осиной талией, которые не разбираются во многих элементарных вещах и постоянно витают в облаках, обладая к тому же, слабым здоровьем.

Полина не знала, так ли обстоит дело во всех институтах, но в Мариинском хватало и глупышек, и вредин. В их стенах ходил анекдот, как тридцать лет назад, когда нравы были куда строже, некто Ирина Воронцова, после того, как на одном из балов ее пригласили на мазурку, с чего-то решила, что это предварительное сватовство, за которым должно последовать официальное предложение. Естественно, предложения не последовало, и девушка едва не залезла в петлю от отчаяния и поруганной чести — как она считала. Затем она одумалась и обратилась к своему брату офицеру, умоляя его вызвать танцевавшего с ней мазурку кавалера на дуэль.

Имелись и другие истории, когда институтки считали, что те, кто делает им предложения и по каким-то причинам получает отказ, должны непременно застрелиться.

Сейчас подобное вызывало лишь улыбку, но по рассказам мамы ранее аналогичные случаи происходили не так уж и редко.

Полина не считала себя искушенной в жизни, но и глупышкой никогда бы назвала. Как ни странно, ей сильно помог и продолжал помогать ее брат Михаил.

Он много ей всего рассказывал, а некоторые его истории едва ли не вгоняли ее в краску. Но зато он смог подготовить её к взрослой жизни и она уже не краснела, как многие другие, при слове «страстный поцелуй», встреченный в стихах или романах.

Обучаясь в институте, девушки имели возможность обмениваться письмами с родственниками. Но письма подвергались цензуре. То, что они писали, и то, что получали, просматривала их классная дама. Так что Михаил, зная о подобных порядках, ничего лишнего себе не позволял. Но родным он присылал более подробные рассказы о своих веселых приключениях. Уезжая домой на Рождество или летом, Полина имела возможность читать их без цензуры.

Девушки имели право покидать Мариинский институт лишь на каникулах или в выходные дни, при обязательном сопровождении кого-то из близких родственников, отца, мамы, старшей сестры или брата. Ранее, когда Михаил учился в Академии, Полина с огромной радостью пользовалась подобным шансом, не пропустив ни одного раза, когда брат куда-то ее приглашал.

Надо было видеть, какими глазами смотрят на Михаила её подруги, когда он, молодой гусарский офицер в безукоризненной форме, заходил за ней в институт. Брат понимал, что за ними наблюдают десятки глаз, а потому и вел себя соответствующе. Он неторопливо открывал перед ней двери, подавал руку на ступеньках и торжественно выводил на улицу. А по возвращению подруги закидывали ее бесчисленными вопросами о Михаиле — где он служит, помолвлен ли с кем-то и есть ли у него любовь.

Замечательное было время! Они с братом могли посетить ресторан или кафе и как следует покушать — все же кормили их плохо и большинство девушек часто чувствовали голод. А еще они гуляли по улицам, заходили в магазины, церкви или посещали Хмелевых.

Но после того, как Михаил закончил Академию и уехал обратно в Ташкент, такие прогулки закончились. Полина начала тосковать. Их класс раз в месяц выходил на общий моцион по Таврическому саду. Выходил в сопровождении классной дамы, нескольких горничных и швейцара, разгоняющих всех встречных по дороге. Подобное мероприятие, хоть потом о нем и говорили четыре недели, служило слабой отдушиной. Большинству девушек было скучно и тяжело жить взаперти.

Два раза Полину посетила Екатерина Крицкая и три раза семья Хмелёвых. Беседы происходили в институтской гостиной и давали хоть какой-то глоток свежего воздуха.

— Полина Соколова! К вам гость. Офицер, он дожидается вас в гостиной, — в воскресенье, после обеда сообщила ей классная дама.

— И кто же этот офицер, Ольга Евграфовна? — удивилась Соколова. Сердце ее забилось чуть быстрее — она никого не ждала.

— Некто штабс-ротмистр Скобелев. Молодой офицер, мы не хотели его пускать, но он каким-то образом сумел убедить нашу Марию Сергеевну. Сказал, что служил с вашим братом и привез от него весточку. Вы его примете?

— Конечно! — тщательно скрывая волнение, ответила девушка. Убедить в чем-либо Марию Сергеевну Ольхину, директрису Мариинского института, было той еще задачкой. Строгая и властная, она руководила вверенным ей учреждением со всем надлежащим достоинством. И если позволила незнакомому офицеру встретиться с одной из учениц, значит либо гость оказался на удивление настойчив, либо принесенные им вести были весьма важны.

— Тогда извольте переодеться. Жду вас в гостиной.

Чуть ли не бегом Полина бросилась в спальню. Девушкам запрещалось носить в стенах института светские платья, так что она надела школьное, пошитое специально для таких случаев. Подружки-моветки помогли переодеться, закидав целой грудой вопросов о том, кто таков пришедший к ней офицер.

— Я знаю лишь то, что он служит с моим братом Михаилом, — отвечала Полина, торопливо одеваясь. Парадное институтское платье, передник, легкая пелеринка… Туфельки она заменила, надев свои любимые — на низком каблуке, с ремешком и ленточками, которые обвязывались вокруг щиколотки. И хотя ни туфелек, ни тем более ленточек из-под длинного подола платья никто увидеть не мог, девушка чувствовала себя в них уверенней.

Гостиная представляла собой просторную комнату с высокими широкими окнами и начищенным паркетом. Посередине стоял большой круглый стол и стулья. У стены рядом с дверью подпирала потолок выложенная изразцами печь. На противоположной стене висели картины — пейзажи, а так же портреты Императора и Императрицы. В одном из углов находился черный рояль. Низкие диванчики довершали обстановку.

Здесь уже находилось около двух десятка человек — девушки и их гости. Они разбились по кучкам и устроились со всеми удобствами, негромко переговариваясь. За порядком бдительно присматривали две классные дамы и горничная.

— Позвольте представиться, штабс-ротмистр Скобелев, Михаил Дмитриевич, — щелкнул каблуками подтянутый мужчина. Голубые глаза, прямой нос, твердая складка губ и выразительный подбородок сразу же говорили, что перед ней человек храбрый, решительный и образованный. Форма сидела на нем безупречно, с тем неуловимым шиком, которого умудрялись достигать лишь некоторые из офицеров.

— Полина Сергеевна Соколова, — девушка присела в книксен.

— Извините меня великодушно, Полина Сергеевна, что позволил себе встретиться с вами, не будучи заранее представленным, — Скобелев говорил негромко, но уверенно, да и смотрел без всякого стеснения. Разговаривая, он по привычке придерживал саблю левой рукой — Миша делал точно так же. — Дело в том, что мне довелось служить с вашим братом. Вместе с ним мы участвовали в бою. Он стал мне не только боевым товарищем, но и другом.