– Прости, что так вторгаюсь, – речь он начал
(столь низок голос, что похож на рык), –
кричала ты, ну и… Он много значит,
среди руин, как после войн: твой крик.
Быть может, чем помочь могу? – как будто,
вопя, та сформулировала вопль – его.
Совпало состояние у Яна
с тем, как орала Лора в этот день.
Приехав из столицы с несказанно
плачевным поводом, искал в заброшке сень
к отдохновенью области душевной.
Не чаял, не гадал столкнуться здесь с ней.
Погиб его отец, хозяин клуба.
Бандиты там имели место встреч.
Один из них – с покойного супругой
в постель смог, ещё тёплую, возлечь.
Явился сын… Знакома ситуация?
В ней не хватает разве что Горацио.
Ян, изучив и криминал, и бизнес
примером их в солидных городах,
будь горячее, сел бы за убийство
по центру маленького. Стоп-кран был – не страх
авторитетов, давших ему выбор:
а) молча общепитом правь, б) скормим рыбам.
Не страх, не планы мести, не сомнения:
«Быть иль не быть». Он был; что дальше делать,
вот в чём вопрос. Звук, запись посещения,
имелся в диктофоне. Но не смело
бежать в полицию, грозить. Скорее, глупо.
Нет, всех он превратить в кота из супа
решил, и, как всегда в подобных случаях,
раздумывал о способах подхода.
Когда не знаешь, поступить как лучше, то
иди туда, где нет, кроме природы,
ни душ, ни глаз, ни языков – болтающих.
От тишины подсказок отвлекающих.
– Помочь? – хрипя, переспросила Лора, –
нет… правило для всех: спасайся сам.
Тебе не кажется, что мне пугаться впору?
И убегать… А, впрочем, слабость – срам.
Я сожалею, что обзавелась свидетелем.
И крик такой – не правило, поверь. Нет-нет. –
Был вечер, и застыл. Утра всё не было.
Смотрели друг на друга двое. Как
остановить другого (или всё ж уйти),
не знали оба. Чтоб наверняка.
Он в ней себя увидел через тело.
Она, за криком вслед, сама взлетела.
– Ну, раз уж мы столкнулись, отчего б
не угостить вам леди сигаретой? –
спросила Лора, хмуря нос и лоб
от напряженья. Мысль была ракетой,
а стала – тощей клячею крестьянина.
Ох, знала б, что случится так, заранее!
– Раз леди курит, отчего бы нет, –
он улыбнулся. В этом нет секрета,
сама такой привычкой много лет
я наслаждаюсь. С возраста Джульетты.
Курильщикам попроще находить
утерянную диалога нить.
Оставлю их обмениваться фразами.
Подробности, как делали рапсоды,
и ни к чему, и некогда рассказывать.
Всё тягостно… Ну, кроме виски с содовой.
Перемотаем дальше. Благо, пульт
в моих руках. Кино для века – культ.
Заброшка кру́гом шла. Обилье комнат
балконы выводило внутрь, во двор.
Весна цвела. Земля цветы исторгла.
Там, на балконе, был их разговор,
обрушившем ограду. Вниз ногами
сидели на каменьях, как в вигваме.
Не назовёшь "мужчиною и девочкой".
Пованивает возрастом согласия.
Скорее так: сошлись две родственных души
с кипящим от касаний сладострастием.
Болтушкой Лора не была, но тут
разговорилась (да, уму капут):
– Меня любят животные и дети,
что странно, потому что я их – нет.
За приручённых, знаю, мы в ответе…
Вот люди сторонятся. Будто цвет
мой внутренний отпугивает малость.
– Да много ль, – Ян ей, – ты с людьми встречалась?
Они так стали ре́дки, что с огнём,
как Диоген, искать – совсем бессмысленно.
В век плоской эфемерности живём.
Экран мелькает, но за глянцем мысли нет.
Глаза твои пугают, говоришь…
Сама б их видела. Древнее только тишь. –
Смущённо улыбаться не умела
она, и потому лишь ухмыльнулась.
Он, заседая там, почти забыл про дело,
что привело в зал заседанья накануне.
"Глаза" сказал, хоть трудно, с Лорой раз
столкнувшись, белый не увидеть глаз.
Отравленная жизнь сидела рядом.
Но и́наче отравлена, чем мать:
та верность променяла на усладу,
а эта всё пыталась понимать
снаружи. Нет, не жизнь. Глазами смерти
таращилась, как на Адольфа – Герти.
Их разговор легко шёл, как по маслу
(отставлю мысли пошлые пока).
Ученики святого Зороастра
его не слушали внимательно так, как
она его. А он с миниатюрой
своей остался заперт во фритюре.
Худая и кривая. Взбит пучок
волос – неряшливый, как у Уайнхаус под кайфом.
В девицах он отнюдь не новичок,
но всё же удивлён: без всяких "ай", "фу"
и прочих восклицаний та считает,
что убивать мужчине подобает.
– Живём отнюдь мы, знаешь, не в идиллии.
Щека вторая – доведеньем до абсурда
зла, мол, "давай, ударь" – низводит силу в ноль.
Как-то смеясь, маньяка я спугнула,
его молила слёзно: ну, убей,
и тот сбежал от психа поскорей.
Но это не относится к сражениям.
Чтоб друг внутри был, нужен внешний враг.
Святое защищать от искажения
здесь, в этом мире, можно только так.
В одном себе сражаться – так и двинуться
недалеко. Я это проходила всё.
– Да, соглашусь: убийство значить может
в бою – триумф над злом, ну, фигурально.
Но мы не викинги, не римляне мы всё же.
И дело тут совсем не в наказанье
законом. Низко убивать в постели, как бы
сам низок ни был червь поганый, враг твой.
Прийти к нему, раскинув крылья мести,
замучить, обливая кровью стены –
не так уж трудно, если это "есть зачем".
Иначе сам уйдёшь в болото, пленный
своей же силой. Только контролируя
холодной головой ту, можешь применять.
– Так нужно стать бесчувственным? – Нет, чувство
взять под контроль, как кормчий, правя им.
– Но, что если то вырвется? – Искусство
себя вести имеют, кто привил
с младых ногтей себе – способность подчинения.
Потом так подчиняются себе они.
– Я так пыталась. Долго, долго сдерживать
могу агрессию, но та однажды рвётся
наружу в миг, когда слаба слишком, её держать.
Ну, мне тогда ей стать лишь остаётся.
– А почему б, – спросил он, – её просто
ни воспринять, как часть себя, как нос иль
глаза? – коснулся носа пальцем указательным,
а Лора отшатнулась, как с удара.
Искрило прямиком, не по касательной.
Но человек ей важен больше жара
того, что в областях, прикрытых дважды.
Для разговора отреклась от жажды
другого толка. Разговор стократ важнее.
Случается дай боже в год он раз…
Нет, настоящий, не в пример всей болтовне,
что окружает шумом улья нас.
Глушила, кроме головы, все точки Лора.
Низо́к, очнувшись, добивался ссоры.
– Я не терплю притрагиваний. Если
уж хочешь, разрешенья попроси.
– Но трогать просто так ведь интересней,
ты не находишь? – было свыше сил
