а всё же начала с центральной версии,
как наилучшей, Лейбницу мигнув.
И прыгнула в колодец, вмиг лишив себя
рук, ног, ушей и носа, глаз и губ.
Ей под водой приснился сон другой.
Она проснулась. В комнате – покой.
Инесса спит в обнимочку с подушкой.
Над головой висит блестящий шар,
вокруг идут, похожи на жемчужины,
поменьше, от него – на лесках. В дар
подвеску дочке привезла из отпуска
Вита. А Лоре – дух святой горы, в кусках.
Откинув одеяло, поднялась. Часы
показывали: собирайся в школу.
Но в воскресенье путь туда закрыт.
И призадумалась она насчёт раскола.
– Что значит это: можешь выбирать?
Живи, сдыхай, и – новая игра?
Сказала полоумная невеста,
что встречу я того, кто сердце мне
распотрошит. Но не ходить на место,
где встреча будет, я могу. Во сне
определю сама, его люблю ль.
Постойте-ка… Да правда ли я сплю? –
Щипнула руку. Больно стало. «Странно, –
решила Лора, – сон традиционный,
где наноси штыком, сколь хочешь, раны,
их ощущеньем не сопровождён. Да?»
В момент засомневавшись, как Фома,
казалась озадаченной весьма.
Тем временем Инесса пробудилась.
– Зачем вскочила, будто в комнате пожар?
Ло… Выходной же. Выспись, сделай милость.
Чтоб выспалась, впору под ключ сажать.
– Спи, спи, – шепча, сестрёнку убаюкала.
Оделась тихо и пошла на кухню. Зал
с лепниной в потолке, шикарной люстрою,
сморил их маму на диване кожаном.
Решила та, что спальня далеко весьма,
под утро заходя домой. Её укрыв,
остановилась Лора. Гордые черты
несли порок в чеканке красоты.
Всегда тщеславна, как ни ройся в памяти.
Блондинка с волосами до пупа.
В жилетках меховых. Букет армани с ней
сроднился. Иногда водила пап,
но не задерживались те по той причине,
что башня – требования её к мужчине.
Работала, как проклятая, Вита,
работу обожая. Визажист
сама, салон держала под софитом
лица прекрасного: имеешь – так держи
(винтовкой) внешность. Старина Шекспир
сказал в "Макбете" про подобный тир:
«Пусть ложь сердец прикроют ложью лица».
Так пули глаз под веером ресниц
обманом завлекали в них влюбиться,
а после – плакать из пустых глазниц.
Дружила с Уильямом, считай, с пелёнок Лора.
Цитату б над салоном вбила: слоган.
Считал, что истина и красота – одно суть,
другой её возлюбленный, Джон Китс.
Своё имелось мнение на сей счёт.
Иной сорт красоты роняет ниц.
Инессе нет потребности брать маску,
с принцессой чтоб сравнённой быть из сказки.
Но, как речиста стала я! Дай тему,
могу трепаться, точно, как старик.
Кто отработал жизнь в "системах", "схемах",
и много раз сам превращался в крик,
под титры, впав в маразм, смеётся. Баста.
Один язык остался пятой касте.
И тот кривляется, как чёрт, на буквы бьётся…
Нет, о таком не буду говорить.
Вернёмся к Лоре. Кофе тихо пьёт та
на кухне. Под глухой сонетный ритм.
Сон впечатлил её (считая, что проснулась,
она, конечно, к книге потянулась).
В смущённых чувствах, бледная, горела.
Не засиделась дома: вышла в свет.
Кроссовками асфальт трепала. Делать
ей не хотелось ничего. Ответ,
казалось, над иллюзией – над морем.
По набережной шла, весь город вскоре
оставив позади. В песчаных дюнах
гуляющих – раз-два и обочтёшься.
По ходу же дороги, ещё людной,
она смотрела в лица, ища что-то,
похожее на счастье; не нашла.
И радостных собой скрывала мгла.
Заброшка в дюнах знатная была.
Валялся бомж с бутылкой среди досок
на входе, спя. Мимо него прошла,
от запаха не сморщив даже носа.
Контраст её жилища и всего,
что здесь, манил который год.
Смеялась смерть везде (пользуясь случаем,
хочу привет для друга передать:
лорд Байрон, ваше там благополучие
тревожу к вам отсылкою опять).
Смеялась смерть средь балок обветшалых,
полуразрушенных изгибов стен. Всё ста́ро
и пусто было. Так, смотря вокруг,
внутри разбитой крепости у моря,
шла Лора, остро слыша каждый стук
своих шагов. В груди засело горе.
Не показали будущего, но
оно у зданья было с ней – одно!
– Всё умирает, – шепотом сказала, –
любви, скрепившей время, в нём не жить.
Что до теорий мне? Чудовищно устала:
брожу без смысла, точно вечный жид.
Вон бомж, возможно, выпив, больше счастлив,
чем я, растущая, словно в теплице астра!
Тем временем по лестнице на крышу
взошла. Вдали, шипя, ругалось море.
Хоть говори, хоть вой, никто не слышит.
Один остался, радостный, простор ей.
– Остановить мгновенье невозможно, –
став с краю, край мыском задела. – Дрожь та,
что вызвана красотами, уходит.
В гербарий что ли собирать цветы?
И мёртвым любоваться? Всё же, вроде,
меняется и время, и мечты.
Однажды я найду, зачем остаться.
Не прыгнуть. Или… смерть в себя впущу. Всю.
Я знаю, пишем вечность, мол, моментами.
Живи сейчас, и радуйся – один!
Но, как мне быть, когда все континенты я
собой, на практике, мечтаю охватить?
Смерть всё равно, как встарь, мне улыбается,
как раньше, когда мнила ту – концом всего.
Всё по́шло, что исполнено. Мечтание
о благах жизни – способ обладать
кирпичиком; он кажется всем зданием;
но так в себе вселенной не собрать!
«Зову я смерть!» Страданий лишена сама,
но чувствую чужие. Сводит то с ума. –
И боль она, что столкновенье с миром
больным дало ей, выпустила в крик.
До хрипоты. Ломая связок лиру,
орал бы так поклонник Эвридик,
всех растеряв: мираж земного рая.
Орала Лора, небо раздирая.
Открылся люк. В нём парень оказался
лет двадцати (с хвостом, но незначительным,
длиннее – собирал в затылке). Глаз его,
как дым, размытых, облако укрыло всё
вокруг. Окей, начну о нём сначала:
знаком он ей, хоть раньше не встречала.
Ян был высок и статен, как король.
Хоть чёрен, волос чист, ботинки ж – грязные.
Пристало б больше под, чем над землёй
им находиться. Весь какой-то острый был,
чертам до правильности не хватало скоса.
В бою, лишись ножа, владеть мог носом.
Обтрёпанная кожаная куртка,
футболка белая и голубые джинсы.
Ничто не мельтешит сиюминутно.
Всё точно вписывалось в образ. Лица
ценила Лора разные, но это
к Адаму райскому казалось трафаретом.
Такое рисовать она пыталась
и каждый раз отшвыривала кисть.
Так выглядел герой, каким "вот бы стать",
чьим языком раздумия велись
в её рассказах. Человек придуманный
просто стоял, смотрел. Исчез весь ум её.
