Потому что Хэ Тянь верит Рыжему больше, чем самому себе.

Когда хозяйка, наконец, уходит и они остаются одни – Рыжий выдыхает, кажется, впервые с того момента, как она появилась. А Хэ Тянь, все так же стоящий за его спиной, подходит ближе. Шепчет на выдохе:

– Прости.

Он не уверен, за что именно извиняется. Может, за манго, может, за то, что продолжает мерять Рыжего по себе, хотя знает уже, что он настолько лучше, во многие разы лучше, светлее, чище. А может, за все сразу, за все эти недели, за всю ебанину, которую в жизнь Рыжего привнес, ворвавшись в нее без предупреждения и разрешения.

Хэ Тянь не умеет извиняться, даже вспомнить не может, когда в последний раз извинялся перед кем-нибудь. До сегодняшнего дня.

У него вообще плохо со словами тогда, когда это действительно важные слова.

Поэтому вместо того, чтобы говорить что-нибудь еще, он склоняет голову чуть ниже и трется виском о висок Рыжего, как верный пес, который провинился и теперь пытается вымолить у хозяина прощение.

В этот раз взвившийся, разразившийся ответной руганью Рыжий оказывается вполне предсказуем. Хэ Тянь несет какую-то чушь и тихо улыбается в себя.

Думает о том, что его место действительно за спиной Рыжего.

Чтобы эту спину, доверчиво ему открытую, всегда прикрывать.

Комментарий к прости (главе 265; Тянь)

спасибо всем, кто, надеюсь, заглянул сюда

========== не один (главе 280; Шань) ==========

Шань сильнее вжимается лицом в чужую грудную клетку. Не столько слышит, сколько ощущает глухие удары чужого сердца.

тук

тук

тук

Ровно. Выверенно. Доверительно.

Каждый из ударов плавно перетекает ему в вены, и Шань чувствует, как медленно успокаивается собственное, ебашащее на пределе возможного сердце. Как оно подстраивается под чужой уверенный ритм.

Чтобы вскоре опять сорваться.

Когда затылок оплетают длинные и сильные пальцы.

Когда в волосах призрачным касанием: чужие обветренные губы, и горячий выдох, опаляющий кожу, и пальцы на затылке скользят выше, сжимаются крепче. Крепче.

Надежнее.

Якорем посреди сраного шторма.

Вот только сердце на полной скорости сшибает с протоптанной колеи, оно начинает загнанно метаться, пытаясь вернуться в такт, в спокойствие и тишину. А чужие пальцы уже оглаживают загривок. Вплетаются в волосы.

Голос – твердый, тихий, без привычного напора. Где-то над головой, а кажется – почти в ухо.

Почти в сраное сердце.

Собственные руки сжимаются в кулаки, сминая тошнотворно белую, стерильно чистую футболку так, чтобы ногтями то ли в чужую кожу, то ли в свою собственную.

– Ты должен мне рассказать.

И это едва ли не просяще, едва ли не умоляюще. И это настолько не-Хэ-Тянь, что даже слишком Хэ Тянь с его попытками быть ближе, быть лучше; с его попытками под кожу, сука, врасти.

Блядь.

Шань не привык делиться личным, ебаную душу раскрывать, преподносить ее другим на блюде, распанаханную и препарированную – вот вам, берите! Плюйте, срите, сжигайте в свое удовольствие последнее, что все еще, до сих пор – не пепел.

Вот и сейчас он не хочет говорить.

Не видит смысла.

Гребаные годы прошли – а он все пытался и пытался забыть, сбежать от воспоминаний, от себя, от Шэ, мать его, Ли. Сделать вид, что этой страницы в жизни не было. Вот только она была, блядь. Была. И сколько бы Шань ни бежал, разбивая стопы в кровь и себя самого, всего – в кровь кровь кровь, она все равно догоняет его. Каждый сраный раз.

В эту секунду Тянь просит – расскажи.

А Шань хочет его послать.

Он привык справляться со всем один. Он научился справляться со всем один. Его опрокидывает на землю, мордой в асфальт, снова снова и снова – но он поднимается и ебашит дальше.

Потому что должен.

Потому что мама смотрит своими печальными выцветшими глазами, а Шаню мерещится там разочарование монолитное, такое вековое, что Шаня могло бы прикончить к хуям одной его силой.

Но мама гладит его по волосам – когда он позволяет.

Мама улыбается ему – когда ей позволяют силы.

Мама шепчет: «Гуань Шань», – и Шань ради этого ласкового, безнадежно-обнадеживающего шепота заставляет себя подняться опять.

И ебашить дальше.

Всегда – один. Игнорируя шепотки за спиной, игнорируя глумливые взгляды, повторяя себе снова и снова, как мантру – никто не нужен.

Я справлюсь.

Я стану сильным, пап.

Я стану.

Вот только сильным быть нихуя не получается. Шань поднимается – но с каждым новым падением разломов внутри все больше и больше, хуй знает, когда их станет столько, что при очередной попытке подняться его просто размажет в труху.

Давно уже Шань сбился со счета, сколько именно этих разломов стало.

И Шэ Ли – один из самых больших среди них.

А сейчас Тянь просит рассказать. И нихрена не понимает, как дохрена он просит. Шань годами оставался один, и он был в порядке. Он в порядке теперь. В порядке будет.

За исключением того, что нихуя он не в порядке.

А все, что дает сейчас возможность не взвыть и не сорваться в ебучую черноту, из которой не выплыть, которой только задыхаться и подыхать – это уверенные удары сердца под собственными пальцами. Это чужие пальцы и их надежная хватка на загривке.

Это эхо голоса в голове, обеспокоенно-панического, почти истеричного – Цзянь.

Это спокойный твердый взгляд и тихое понимание где-то в радужках – Чжань.

Шань.

Привык.

Быть.

Один.

И он нихрена не может уловить тот самый момент, когда именно его личное гребаное один превратилось в – вместе.

Не может понять, почему в ту секунду, когда Шэ Ли за спиной – слизкой ловкой тенью, ухватит за ноги и не отцепишь, не вырвешься, черт возьми – почему в ту ебаную секунду, бессознательную, заставившую существовать на чистой панике и адреналине, побежал не куда-нибудь еще.

Почему сраные инстинкты – к стали в серых глазах, к улыбке-оскалу, к току по позвонкам – в голосе.

Почему, стоило обрушиться в знакомые жилистые руки, и стало спокойно. Стало тихо. Стало безопасно и защищенно впервые за ебучие, чтоб их, годы. Почему сирены, вопящие в голове, умолкли.

Почему, блядь?

А Тянь в это время продолжает молчать, он не швыряется пустыми словами, ебучими обещаниями, но проблема в том, что само его существование – обещание. Проблема в том, что он здесь, слишком близко физически, пиздецки близко ментально – и явно не собирается никуда уходить.

Проблема в том, что это страшно.

Шань знает, к чему приводит доверие. Знает, как неебически сложно справляться с его последствиями. Всегда проще предотвратить, чем потом пытаться выстроить что-то из оставшегося пепла. Но Тянь здесь, и от него фонит надежным и уверенным – я рядом.

После всего дерьма, что было между ними, это так много, и Шаню страшно делать шаг навстречу этому настолько же, насколько страшно сделать шаг назад и это проебать.

А пальцы на загривке вдруг начинают двигаться, оглаживают кожу – горячо до ожогов. И правильно тоже до ожогов где-то на костях.

А Тянь вдруг наклоняется еще ниже и шепчет еще тише. Забираясь под кожу еще сильнее:

– Мы же договорились…

За доли секунды – паника тремором по жилам, ужас кислотой по внутренностям. Но голос в ушах такой же спокойный, уверенный, как и удары чужого сердца под пальцами.

– Ты больше не будешь справляться со всем в одиночку.

Шань зажмуривается крепче. Шань выдыхает. Шань ловит себя на том, что верит. Верит каждому ебучему слову ебучего ублюдка, и это страшно, так пиздецки страшно.

Он привык быть один.

Уверенное тук-тук-тук под пальцами.

Он больше не один.

Шань начинает говорить.

Комментарий к не один (главе 280; Шань)

последние главы слишком наотмашь, и я не удержалась

продолжаю засорять фандом

========== сокровище (главе 281; Тянь) ==========

Тянь не понимает.

Рыжий лихорадочно зарывается мокрым лицом ему в плечо – а Тянь прижимает его к себе ближе. Ближе. Ближе.