Абсолютно бесполезен для Рыжего без своих кредиток, которыми расшвыривается направо и налево; без денег, к которым привык, как к абсолютной данности своей жизни.

Тянь ни черта не стоит, он жалок и совершенно ничтожен в отрыве от своей уродливой семьи.

Потому что он сам – часть этого уродства.

Оно пустило корни, проросло в нем так глубоко, что не вырвать и не вытравить.

И Тянь вжимается лицом Рыжему в шею сильнее. И перехватывает его руками поперек живота крепче. И ждет. Все ждет, когда Рыжий начнет брыкаться и вырываться. Ждет, когда он посмотрит с презрением, с омерзением – и отвернется от Тяня, чтобы уйти. Чтобы никогда больше не вернуться.

Ведь, если Тянь не нужен был ему даже с деньгами.

То зачем Тянь Рыжему теперь, когда он – никто и ничто?

И все-таки, вопреки ожиданиям, вырваться Рыжий и не пытается – только ворчит что-то совершенно беззлобное и пальцами тычет Тяню в щеку, как будто пытаясь оттолкнуть. Но делает это так осторожно, что кажется – почти мягко.

Но делает это так осторожно, что кажется – боится Тяня разбить.

Только тогда Тянь осознает, что и правда же – мог бы. Что он сам перед Рыжим сейчас – не сталь и не сила, сплошь хрусталь, который разлетится стеклянным крошевом, если Рыжий отвернется.

Если остается лишь смотреть в его удаляющуюся спину.

А ведь Тянь так старательно пытался делать вид, что все в порядке. Что он сам – в порядке. Что его не ломает и не разбивает. Что разъебанная тачка какого-то мудака, этот всплеск позабытого самим Тянем огня – ни о чем особенном не говорит.

Что оплеуха от брата, который когда-то был иконой, был ориентиром – это ничто. И ни о чем.

Что это ничего.

Не.

Значит.

Ведь они с братом давным-давно – чужие друг другу. Ведь Тянь давным-давно отрекся от того ребенка, который своему старшему брату едва не поклонялся, который на старшего брата мечтал стать похожим.

Ведь…

…ведь так просто годами было делать вид, что плевать.

И сейчас бы тоже вид сделать, но Рыжий – он откуда-то знает. Откуда-то понимает. Каким-то образом видит.

Может быть, бессознательно, может быть, сам того не желая – но…

Но Рыжий все еще в руках Тяня – и Тянь на секунду чувствует вспышку вины.

Может быть, Рыжий и сражается за каждый юань, может быть, он и знает цену деньгам – но, может быть, в том и суть. Рыжий знает, что такое нужда в деньгах – потому знает и то, как не позволить себе в этой нужде утонуть.

Как не стать от денег зависимым.

Хотя для большинства на его месте вся жизнь лишь вокруг денег уже давно и стала бы зациклена. Но Рыжий…

Рыжий – не большинство.

Никогда не был.

И, может быть, для него дело не в том, что Тянь без денег и влияния своей семьи – ничто. Может быть, для него достаточно того, что Тянь – это просто Тянь, даже если просто-Тянь, это всего лишь раздражающий мудак.

Но, сейчас у Тяня ничего нет – а Рыжий все еще здесь.

И Рыжий все еще дает себя держать.

Внутри что-то сжимается, сдавливает – больно, страшно и восхитительно, – и Тянь дает себе несколько секунд на то, чтобы вдохнуть Рыжего глубоко-глубоко в легкие. А потом вспоминает, что в мире все еще существует такая штука, как наличка.

Которой в кармане – по минимуму.

Комната – крохотная, едва ли тянущая на звание «сносной», с какой стороны ни глянь. Минимум пространства и мебели. Две койки, стоящие под стенами.

Но Тянь вспоминает бессмысленность бесконечного пространства собственной огромной квартиры, где каждый дюйм изъеден одиночеством и пустотой – а потом вспоминает маленькую квартиру семьи Мо, где каждый дюйм пропитан теплом и уютом.

И понимает, что ему все равно.

Рыжему же явно плевать в еще большей степени, он и бровью не ведет, когда они заходят в комнату. Кажется, Тянь всего на секунду отворачивается, – ну, может, секунда длилась чуть дольше, пока он был в душе, – а когда поворачивается вновь, выясняется, что вымотанный Рыжий уже почти отрубился, завалившись на одну из кроватей. Внутри опять – сжимается и сдавливает.

Болью, виной и нежностью.

Где-то на задворках мелькает мысль о том, что Тянь не только сам в пропасть валится – но и Рыжего за собой тащит. Очень настойчиво тащит.

Вот только…

Может быть, это на самом деле Рыжий его держит, не давая в пропасть провалиться окончательно?

И Тянь хотел бы подарить ему целый мир – но дело в том, что Рыжий никогда мир и не просил. Ничего не просил, на самом деле. И ничего не ждал.

Единственный в жизни Тяня, пожалуй, кто от него ничего не ждал.

Рыжему достаточно крохотного номера в две жесткие койки.

Рыжему достаточно твердой почвы под ногами – ему не нужны воздушные замки и пафосно разбросанные кредитки.

Глядя на его долговязую, все еще по-подростковому угловатую фигуру, съежившуюся на матрасе, Тянь ощущает, как нежности и боли в грудной клетке становится тесно. Подхватив одеяло, он подходит ближе. Осторожно набрасывает его на Рыжего, стараясь не разбудить.

Взгляд прикипает к морщинке между его бровей – даже во сне хмурится. Взгляд скользит по ссадинам, по пластырям и бинтам на его лице. Собственные пальцы едва-едва к его скуле прикасаются – так эфемерно, что и сам Тянь этого касания почти не ощущает.

Лишь бы Рыжему больно не было.

Лишь бы.

Но собственные боль и вина – вот они. Снова на ребра давят.

Рыжему ничего не нужно от Тяня. Он ни о чем не просит. Ничего не ждет. Но…

Тянь вдруг осознает это особенно отчетливо, остро. Осознает, понимая – больше никогда от этого осознания сбежать не получится.

Да и не хочется.

И не нужно.

Единственное, чего Тянь хочет в своей жизни – это Рыжего защитить. Хочет сделать все, чтобы на Рыжем больше никогда не было ссадин, бинтов и пластыря. Чтобы ему больше не приходилось бороться за каждый юань, подписываясь на любые дерьмовые подработки.

Единственное, чего Тянь хочет – это Рыжего сберечь.

Но Тянь – ничто без своей семьи. Без их денег. Без их влияния. Без их уродства, пустившего в нем самом корни так глубоко – не выкорчевать. Не вытравить.

И яркой несбыточной мечтой вспыхивает понимание – он остался бы в этом крохотном номере с двумя жестким койками, с Рыжим рядом на всю свою гребаную жизнь.

Но – здесь, в этом номере, защитить Рыжего он не может.

Не может.

Значит, ему нужно стать сильнее. Значит, ему самому нужно стать кем-то. Значит, ему самому нужно начать чего-то стоить. Значит…

Но где-то глубоко внутри просыпается въедливое и насмешливое.

А можешь ли кем-то стать?

Можешь ли ты начать чего-то стоить без своей уродливой семьи?

Что ж…

«Значит», – будет завтра. Завтра будут мысли о том, что дальше. Завтра, возможно, будет расплата за абсолютную глупость. За недозволительный огонь. За призрачную свободу.

За сегодня.

Но это – завтра.

А сегодня, оно ведь все еще – здесь и сейчас.

И сегодня – это крошечный номер и одна жесткая койка, потому что существование второй Тянь собирается проигнорировать.

Сегодня – это Рыжий, вокруг которого он оборачивается вторым одеялом, ткнувшись носом ему в огненный затылок.

Сегодня – это Рыжий, который все еще не отталкивает, только сквозь сон бурчит ворчливо и совершенно беззлобно.

Сегодня – это попытки застыть навеки в этих секундах. Попытки надышаться на всю свою жизнь.

Попытки не думать о том, что оно ведь все равно однажды наступит.

Это гребаное «завтра».

Комментарий к сегодня (главе 345; Тянь)

если чьи-то глаза истекут кровью - мне жаль

========== завтра (главе 346; Шань) ==========

Хэ Тянь – как жадный, истосковавшийся по ласке щенок. Сравнение странное, откровенно идиотское, если уж честно; очевидно же, что на самом деле Хэ Тянь – всего лишь наглухо отбитый мудак.

И тем не менее.

Когда Шань просыпается, прижавшись к чему-то теплому и твердому, он продолжает так лежать секунду-другую, пока мутная после сна башка возвращается в реальность. Когда приходит понимание, что теплое-и-твердое – это чужое тело, он продолжает лежать еще одну секунду.