— Откуда же взять другого короля, если он всех претендентов умертвил, — вырвалось у него вслух.

Дитрих, будучи подозрительным, едва став королем, разобрался с возможными претендентами на престол, сослав всех членов королевской семьи на север. В том регионе фюрлянда жили дикие племена, не брезговавшие человечиной. Периодически эти каннибалы нападали на гарнизон Дойчей, невзирая на потери: в одно из нападений погибли двое кузенов Дитриха.

Все приближенные короля, занимавшие значимые посты, были верны ему и боялись до ужаса. Несогласных Дитрих держал в подвале воинского гарнизона, словно напоминая всем командирам своего войска, чем грозит неповиновение.

«А может, Гросс, Хельмут или Берт?..» — Мольтке перебирал имена знати Дойчей, отправленных в подвал за несогласие с войной, высказанное на Королевском Совете. Каждый из перечисленных в свое время обладал немалым влиянием, но сейчас они томились в ожидании казни, отсроченной Дитрихом по непонятной причине.

Вскочив на жеребца, Ганс направился к казармам: встреченные по дороге воины приветствовали его, уважительно кивая головой и поднимая вверх сжатый кулак. Сама казарма почти пуста: армия Дитриха собиралась за городом, готовясь к скорому походу. Возвели примитивную стену, похожую на укрепления Мехика, которую воины Дойчей преодолевали. Дитрих назвал это тренировкой, новое слово было странным, произносилось трудно, но король любил его повторять.

— Открой решетку, мне надо поговорить с предателями, — обратился Ганс с надзирателю, в чьи обязанности входил присмотр за задержанными.

Взяв со стены факел, он спустился по каменным ступенькам в подвал и обернулся к хмурому надзирателю:

— Можешь идти, у меня поручение короля, оно не для посторонних ушей. — Невнятно буркнув, охранник ушел наверх.

Тюрьма, устроенная в подвале казарм, представляла собой клетки из железных прутьев. Все трое, Гросс, Берт и Хельмут, сидели в одной клетке. За время, проведенное в заключении, они заросли как дикари, от них несло так, что Мольтке пришлось подавить приступ рвоты. Убедившись, что их не слышат чужие уши, Ганс изложил свой план, заключающийся в том, чтобы свергнуть Дитриха и посадить на престол Гросса, занимавшего пост первого министра.

— Это проверка, ты по поручению короля? — проскрипел Берт, самый недоверчивый из троицы. Будучи главным казначеем фюрлянда, Берт привык относиться с недоверием ко всему, что не являлось деньгами.

— Нет, это не поручение короля. Я действую сам, меня поддержат многие воины. Я видел, что могут эти Русы и их император — лучшая часть нашего войска уже убита; не хочу, чтобы убили остальных. Дитрих перестал ко мне прислушиваться, им движет желание мести. Так вы со мной или на вас не стоит рассчитывать? — Закончив монолог, Ганс напряженно ждал ответа.

Хельмут, ранее занимавший пост министра сельского хозяйства уклончиво пробормотал, что свиньи и козы надежней людей. И что людям он перестал доверять. Гросс молчал, хотя именно он был главной надеждой Мольтке.

— Мы слишком долго находимся в темнице, чтобы народ — и особенно воины — нас поддержали, — заговорил Гросс. — Твой план хорош и разумен, но есть загвоздка: мой предок — простой человек, поэтому меня не поддержит Королевский Совет, даже если удастся устранить Дитриха. Начнется война между Дойчами, а это очень плохо для развития нашего народа. Есть только один человек: его поддержат воины и Королевский Совет, ему и надо примерить на себя трон Дитриха.

— И кто это? — нетерпеливо спросил Мольтке: нельзя было задерживаться в темнице слишком долго.

— Это ты, Ганс — твой предок был капитаном, доставившим сюда наш народ, наших предков. Воины тебя любят, Королевский Совет тебя поддержит. Если ты победишь и освободишь нас — мы все принесем тебе клятву верности. Если то, что ты говоришь, искренне, — Ганс, не теряй времени. До нас и сюда доносятся слухи о предстоящем походе, самое время воспользоваться любовью воинов, пока они все здесь. Дай им понять, что спасаешь их от смерти, и они будут твоими. Иди, Ганс, да помогут тебе Боги и все силы природы!

Попрощавшись с заключенными, Ганс поднялся наверх. Надзиратель метнул на него подозрительный взгляд, Мольтке с огромным усилием сдержался, чтобы не прикончить его коротким кинжалом.

Он брел по улице Регенсбурга, забыв о привязанном около казарм жеребце. В голове звучали слова Гросса: «Это ты, Ганс — твой предок был капитаном, доставившим сюда наш народ, наших предков. Воины тебя любят, Королевский Совет тебя поддержит. Если ты победишь и освободишь нас — мы все принесем тебе клятву верности».

Попав в Мехик, я словно вернулся домой после долгого путешествия: не прошло десяти минут, как весь пограничный городок бурлил. Отовсюду валил народ выразить свое уважение и радость от моего возвращения. Планы провести совещание со Шрамом и Гураном сразу по прибытии в Мехик накрылись медным тазом. Вся площадь между улицами и крепостной стеной была запружена народом.

— Здесь тебя любят даже больше, чем в Берлине, — заметил Богдан, всматриваясь в лица окружающих меня людей. Прошло не меньше часа, прежде чем я смог покинуть площадь и в сопровождении командиров двинуться к своему дому.

Одно из удовольствий быть императором Русов состоит в том, что не надо беспокоиться, где остановиться на ночь — ещё в первый приезд для меня отвели лучший дом в городе. Я не задавался вопросом, чей он — мне его выделили, — значит, на то были причины.

Пока спешно вызванные Шрамом женщины хлопотали у печи, решил провести Военный Совет. Прежде чем озвучить свой план обороны, выслушал Гурана и Шрама, на чье попечение оставлял город после победы над Дитрихом. Вспомнив нациста, в сотый раз пожалел, что не загнал в прошлый раз лошадей, преследуя беглеца. Прикончи я его тогда, одной головной болью стало бы меньше. У Дойчей началась бы междоусобица среди претендентов на престол, а я бы раздавил гадину Никона, вернув себе Максель. Но сделанного не воротишь, надо решать проблемы по мере их появления. И сейчас у меня во второй раз назревала проблема с Дитрихом.

— Шрам, я тебя выслушал, вы всё сделали правильно. Конные патрули за стеной должны увидеть врагов ещё далеко от наших границ. Меня интересует другое — ты не упомянул о пленных, если я не ошибаюсь, их было пара десятков.

— Двадцать семь человек, — подсказал Гуран, влезая в наш диалог.

— И где эти двадцать семь человек?

— Они работают, Макс Са, — немного растерянно ответил Шрам, не понимая, к чему я клоню.

— Где работают, в каких условиях? Где они спят? Они в кандалах или работают без присмотра? — засыпал я вопросами командира гарнизона. Шрам растерялся — одно дело воевать, и совсем другое — отвечать самому Макс Са.

— Они работают в рудниках — часть добывает уголь, другие — камень для дорог и укрепления стены, — еле слышно ответил Шрам, окончательно растерявшись.

«Рабский труд, — мелькнуло в мозгу, — всё, как и бывает в человеческом обществе». А ведь этим самым мы имеем двадцать семь озлобленных людей, готовых мстить при первом удобном случае. Сколько «Илсов» среди этих немцев, которые могут пригодиться при нормальном отношении? Если до сих пор вражда между Русами и Дойчами была по причине нацистской сущности Дитриха, то любой сбежавший к своим пленный немец станет причиной ненависти к нам со стороны Дойчей.

— Насчет пленных, Шрам: они — воины и пришли сюда не по своей воле, а ты их превратил в рабов. Я понимаю, что их можно использовать, пока не восстановили стену или не повесили новые ворота. Но вечно держать их в рабстве неправильно, к ним надо относиться по-человечески. Они уже искупили свою вину четырехмесячным трудом. Направь воинов, пусть всех пленных приведут сюда, к этому дому.

Шрам вышел отдать указание, радуясь, что отделался так легко.

— Гуран, сколько у тебя теперь всадников, лошадей, что вы делали в мое отсутствие? Я поручал вам притащить сюда Большую и Малую Берты, но пушек в Мехике я не вижу.