– Я чувствую себя чужой.

Теплое дыхание в волосах было мягким и успокаивающим, и в один момент Вайолет перестала всхлипывать, будто все, что рвалось наружу огромной лавиной эмоций, уместилось лишь в одной фразе.

– Можно я расскажу тебе кое-что? – спросил через какое-то время Джонатан.

Она кивнула, не отрывая головы от его груди, стараясь продлить момент их с отцом единения как можно дольше.

– Это не история рода Фаулер, а лишь одного мальчишки, который всю жизнь мечтал служить Королю. И очень в этом преуспел, знаешь ли. Стал гвардейцем. Поклялся, что отдаст жизнь за страну и Корону…

– Я не понимаю, к чему ты ведешь, – Вайолет покачала головой.

– Не торопись, – Джонатан продолжал нежно поглаживать ее волосы. – А потом он влюбился. И не просто в девушку, нет, в наследницу королевского престола, Принцессу. Понимал, что она никогда не обратит на него внимания и поэтому каждый раз, когда она проходила мимо, старался вдохнуть как можно глубже. От нее пахло мандарином, розовым перцем и бергамотом. До сих пор помню этот запах.

– Пап… – Вайолет удивленно подняла глаза.

– Не перебивай отца! Но в один прекрасный день этот мальчишка успел предотвратить трагедию и поймать ее, когда лошадь вдруг встала на дыбы и сбросила ее с себя. А через год он женился на ней, дав еще одну клятву – защищать до последней капли крови. Высокопарно, да? Для всех, кто связывает себя узами брака с наследниками королевской династии, есть одно негласное правило – все за корону. С этого момента ты себе больше не принадлежишь. Оберегаешь их чувства, здоровье, репутацию. И в один момент спасаешь от переворота, и оставляешь своих родителей в полном неведении – жив ты или тебя уже нет. И спустя столько лет очень хочешь узнать, живы ли они до сих пор.

Вайолет оглянулась на стопку фотографий, которую она, расплакавшись, положила на кровать и снова взяла в руки одну, на которой совсем еще молодого папу обнимали мужчина и женщина. Только сейчас она заметила, как удивительно были похожи папа и мужчина на фото.

– Это твои родители?

– Это твои бабушка и дедушка, – Джонатан тяжело вздохнул. – И, правда в том, что я тоже чувствую себя чужим.

***

– Мы можем поговорить?

Мама стояла к Вайолет спиной. Это было вовсе не потому, что Долорес не заметила ее присутствия, а потому, что упорно его не замечала.

– А нам есть о чем? – ее голос звучал холодно, будто был в близком родстве с айсбергами.

– Да, я думаю, есть. О многом… – Вайолет не отводила глаз от ее спины, обводя большим пальцем ободок кружки.

– Мне с тобой совершенно не о чем разговаривать.

Ви сожмурила глаза и поджала губы, делая глубокий вдох. Раньше, еще день назад, на этой фразе попытка начать диалог для нее бы закончилась, но именно в эту минуту она не могла допустить такого исхода событий. Кто знает, возможно, завтра у нее уже не будет такой смелости и мотивации для этого разговора.

– Ну, тогда послушай меня, – Вайолет открыла глаза ровно в тот момент, когда плечи Долорес дрогнули, что могло означать крайнее ее замешательство, вызванное отклонением от их обычного бытового сценария. – Во-первых, я хочу попросить прощения за свое поведение. Я не должна была ставить вас в неудобное положение появлением Даниэля за завтраком. В свое оправдание хочу сказать, что я не видела никакого иного способа, как ваше знакомство могло произойти иначе. И это, кстати, во-вторых – я хочу попросить прощения, что не нашла способа и сил поговорить с тобой о своих чувствах к нему. Опять же, в свое оправдание хочу сказать, что мне, как и тебе, тяжело говорить о чем-либо откровенно. И, наконец, в-третьих – я прошу прощения за то, что не понимаю тебя…

Долорес резко повернулась сверля Вайолет взглядом, полным раздражения. В руках она сжимала полотенце с такой силой, что костяшки ее пальцев побелели.

– А на это у тебя какое оправдание?

– Никакого.

– Странно, что тут ты не можешь себя оправдать! – голос мамы стал на пару нот выше и на несколько сот градусов холоднее.

– Я и не хочу оправдываться, – Вайолет огромным усилием воли, проглотила комок слез, подступающих к горлу. Так было всегда, когда кто-то начинал повышать на нее голос. По телу начал бить мелкий озноб – еще один верный спутник ее страха перед скандалом. – Я лишь хочу спросить – как я должна понимать тебя, когда ты мне ничего не рассказываешь?

– Да что ты знаешь! – Долорес сорвалась на крик. – Как ты смеешь обвинять меня?!

– Вот в этом и проблема! – Вайолет тоже незаметно для себя повысила голос. – Я ничего не знаю! А ты двадцать лет молчишь и свято веришь, что все поймут, что ты чувствуешь из твоего красноречивого молчания! Я всю жизнь слышу: «Нельзя, молчи, не говори ничего». Если ты так хочешь сохранить все в тайне, то не проще ли было мне ничего не говорить вовсе? Притвориться, что жизни «до» не было? Мама, я не знаю, что тебя гложет! Чего ты боишься и от чего все эти годы бежишь. Что ты пережила, когда убегала из дворца со мной на руках? Я могу додумать, я могу догадаться, но пожалуйста, скажи хотя бы что-то! Мне это очень нужно!

Закончив свою тираду, она опустила голову на руки, пытаясь успокоится. Слезы сдавливали дыхание.

– А я не хочу вспоминать ту ночь! Я все время пытаюсь это забыть и пережить. Но как тут забудешь, все об этом хотят напомнить. Знаешь, что? Покупай билеты и лети в Рико-Сантарио! Пусть они доделают свое дело и приедут за нами. Мы чудом выжили, встали на ноги, едим, пьем, учимся! Но нет, вам всем – тебе, твоей бабушке, подавай воспоминания о прошлом. Вот только Фаулер больше нет! А вы дальше своей короны ничего видеть не хотите! Мы же королевская семья! – последнюю фразу Долорес сказала гнусавым голосом, пытаясь передразнить Вайолет.

Кухня погрузилась в тишину. Даже отец и Лео в своих комнатах притихли, чтобы бушующий ураган ненароком не настиг и их.

– Ты знаешь, мама, – Вайолет встала из-за стола и не спеша подошла к окну, вглядываясь в серое вечернее небо. – Возможно, мне надо было бы сделать это очень давно. И я, наконец, перестала бы бояться своей тени.

Вечернее небо Англии в этот день было умопомрачительно красиво. День, медленно уступая свои права, оставил на горизонте ярко-красную полосу заката, будто напоминание о том, что завтра он вернется, возможно, не таким ярким, как сегодня, ведь недаром Альбион назван туманным, но ночь с ее сомнениями и неясностью в это время года весьма скоротечна.

Деревья, купаясь в последних на сегодня солнечных лучах размеренно покачивали листьями. Вайолет, несмотря на бушующее в груди пламя залюбовалась этой картиной, пытаясь найти в ней успокоение, но созерцание длилось недолго: под дубом, опершись плечом на вековой ствол, стоял утренний незнакомец с остановки, внимательно рассматривая ее лицо в окне.

Не отрывая от него глаз, она отчетливо услышала, как собственное сердце сначала забилось с бешеной силой, а потом упало прямо вниз.

– Мам, – протянула она, стараясь не шевелить ртом. – Кажется, за мной следят…

Как только последнее слово сорвалось с губ Вайолет, в дом Гриффин выбили дверь, а еще через мгновенье на кухне оказалось не меньше дюжины людей в черной форме. Все, что она успела увидеть – как на нагрудном кармане одного из них блеснула эмблема, состоящая из двух букв «РС».

«Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Не паниковать».

Вайолет, не отрываясь, смотрела на маму, пытаясь через зрительный контакт передать ей свое напускное спокойствие. Но Долорес явно в нем не нуждалась. Они стояли друг напротив друга – руки им плотно держали за спиной, а рты были зажаты. Их маленькую кухню, несмотря на количество находящихся в ней людей наполняла звенящая тишина. Казалось бы, время замерло – никто не делал ни малейшего движения.

«Они словно чего-то ждут. Или кого-то» – пронеслось у нее в голове прежде, чем мама привлекла ее внимание поднятием бровей. Ви быстро закрыла и открыла глаза, давая понять, что она увидела это.