Папа глубоко вдохнул и сделал глоток из кружки Вайолет, которая при обычных обстоятельствах начала бы возмущаться такому варварскому захвату чая, но теперь не обратила на это никакого внимания.

– Потом, – продолжил он. – Нас нашла твоя бабушка. Ей повезло больше – в этот момент она находилась во Франции, но ей тоже пришлось срочно бежать, она узнала, что Грин хочет покончить со всем родом Фаулер. Она купила нам этот дом, себе – по соседству, и мы стали жить как обычные англичане, стараясь не светиться, и забыть, кем мы были в прошлой жизни.

Вайолет молчала, переваривая информацию. Ей срочно нужно было побыть в тишине и подумать. А после этого обязательно поговорить с мамой.

Папа все еще не сводил с нее глаз, пытаясь понять ее реакцию, и не сболтнул ли он лишнего.

– Спасибо, – Ви положила свою руку на его, но этого ей показалось катастрофически мало, поэтому она, обогнув стол, крепко обняла его. – Я не знала этого.

Джонатан ободряюще похлопал дочь по спине и, когда она, развернувшись, ушла, начал накручивать крышки на открытые баночки перед ним. Руки не слушались, а в груди пульсировала давно забытая боль, словно подсыхающая ранка, с которой по неосторожности содрали корочку.

Вайолет измеряла шагами свою комнату, пытаясь унять мысли в голове, но ничто не могло расставить их по полкам: ни путешествия от окна к двери, ни обкусанные в кровь ногти и губы. Оно и было понятно – переосмыслять поступки человека и находить в них причину последующего поведения, которое раньше она считала бессмысленным, дается очень тяжело.

Удивительно, как порой самые близкие люди бывают слепы друг к другу, и видят лишь последствия, напрочь забывая о причинах. Даже без рассказа отца Вайолет знала, что ее родителям пришлось тяжело. Мама, выращенная, словно оранжерейный цветок, никогда не знавшая нужды в чем-либо, вдруг столкнулась с реальным миром, где она не нужна никому.

Внезапно, захотелось увидеть маму до всех событий. Мгновенье – и в плеяде запароленных папок находится одна – та самая, заветная папка с фотографиями из прошлого – жизни, которой не было у Вайолет, и которую у остальных членов ее семьи отобрали.

Три картинки. На первой – ярко улыбающийся дедушка на прогулке в парке через месяц после своей коронации. Тут ему тридцать три года. На второй – бабушка на той же прогулке, такая же утонченная и грациозная, как сейчас, сидит на набережной. Ей тридцать. И, наконец, третья – королевская семья Фаулер за неделю до свадьбы наследницы престола. Мама в атласном платье с чуть приспущенными плечами, копна светлых волос нарочно небрежно собрана в прическу, а на голове – диадема, та самая. К сожалению, это не было полноценной фотографией – просто оцифрованная вырезка из газеты. До страшных событий июльской ночи остается чуть больше года.

Вайолет увеличила фотографию, чтобы получше рассмотреть ее лицо. На фото она недовольна, но это, пожалуй, могут рассмотреть только те, кто знает ее очень близко. Причина этого явно кроется в украшении из белого золота с лимонными камнями на ее голове. Это и был тот день, когда бабушка заставила ее надеть диадему. Улыбнувшись и слегка прикрыв глаза, она ощутила, что по телу будто разлилась волна нежности.

«Она тут совсем ребенок. Прости меня, я не осознавала» – подумала Вайолет, проводя пальцами по экрану, словно пытаясь прикоснуться к той девочке, которая смотрела на нее сквозь года.

От раздумий ее отвлек стук в дверь.

– Я могу войти? – произнес папа после короткой паузы.

В его голосе что-то изменилось, будто он сам не был уверен, стоит ли ему наносить визит. Максимально беззвучно и быстро закрыв крышку ноутбука, Вайолет быстро втянула носом воздух и выдохнула через рот, тем самым предприняв попытку переключить свои мысли и ничем не выдать недавно пережитые эмоции.

– Конечно, входи!

Джонатан неуверенно вступил на темно-серый ковер и осмотрелся вокруг – он был не самым частным гостем в комнате дочери, да и собственно всего второго этажа, где находились комнаты детей.

– Тебе не мешало бы убрать тут, – сказал он, скорее просто чтобы заполнить молчаливую паузу.

Вайолет проследила за направлением его взгляда на прикроватную тумбу, где неровной стопкой лежало, по меньшей мере, пять книг, служивших пьедесталом для кружки, где некогда пребывало кофе. Во всей комнате присутствовало немало подобных инсталляций – то с распечатанными конспектами, то с блокнотами, где заполнена была всего лишь одна страница. В целом, любая горизонтальная поверхность на сто процентов использовала свой потенциал и была заполнена канцелярскими принадлежностями, одеждой и косметикой в абсолютно случайном порядке, словно подчиняясь только лишь одному правилу – полному отсутствию логики.

– Гений царствует над хаосом… – выдохнула она, осознавая правоту отца.

Ее взгляд, блуждавший по беспорядку комнаты, остановился на старом конверте в руках папы, довольно плотном, но пожелтевшем, и потерявшим гладкость, присущую новой бумаге.

– Что это?

Джонатан крепче сжал пальцами конверт, видимо, все еще раздумывая над тем, правильно ли он поступает.

– Я подумал, что нужно тебе это показать, – папа сделал несколько шагов и сел на угол кровати рядом с Вайолет. – Никогда не задумывался раньше о том, почему не показал тебе их.

Аккуратными движениями он извлек из конверта стопку старых фотографий и протянул их дочери.

Мысленно улыбнувшись тому, что их мысли с отцом сошлись, она взяла фотографии и внимательно всмотрелась в первую. Это был оригинал той самой оцифрованной газетной вырезки, которую она рассматривала пару минут назад, только на сей раз изображение было в цвете: мама, оказывается, была одета в платье небесного цвета, которое удачно гармонировало с желтыми камнями в диадеме, той, которую совсем недавно примеряла Вайолет.

Листая фотографии одну за другой, она все сильнее погружалась в море чужих воспоминаний, словно они были ее собственными. Будто и она знала людей, случайно запечатленных в залах дворца, где она жила, но просто забыла это время. Словно и она помнила вкус того шампанского, что искрится в бокале в руках ее бабушки на каком-то празднике, словно и она помнит какой была на ощупь грива у лошади, которую гладит ее мама и словно она сама слышала дедушкин смех, когда ему с серьезным лицом пытается что-то объяснить мужчина в военной форме.

От всех этих несуществующих воспоминаний на глазах Вайолет наворачивались слезы, которые казались настолько горячими, что обжигали. Когда одна из них все же собралась в уголке глаза и покатилась вниз, оставляя за собой соленый след на щеке, Джонатан, молча, и словно не дыша, смотревший на ее реакцию, беспокойно спросил:

– Что случилось?

Она оторвалась от фотографий и посмотрела на папу. Новые слезы, поняв маршрут движения благодаря первопроходцу, посыпались вниз градом.

Вайолет закрыла глаза и обняла отца, уткнувшись носом в его грудь. В этот момент к слезам добавились еще и всхлипы. Папе больше не оставалось ничего, кроме как, обняв ее в ответ и поглаживая по голове, просто дать время выплакаться, надеясь на последующие объяснения.

А Вайолет все плакала и плакала, сильно закусывая губу, чтобы не дать себе возможность закричать во все горло. Обида, тоска по тому, что она никогда не знала, страх от неясных последствий в случае раскрытия правды, который уже рисовал в ее воображении силуэт преследователя сегодня днем – все эмоции выходили сейчас со слезами. Мысли, картинки, воспоминания сменяли друг друга с неимоверной скоростью. Сейчас Вайолет была шариком, наполненным водой, в котором от одного неловкого движения осталась небольшая брешь, становившаяся все больше и больше от давления воды, тугой струей стремившейся наружу.

Она знала, что пугает отца таким выплеском эмоций, но ничего не могла с собой поделать, хотя очень хотела объяснить причину своих слез, но каждый вдох превращался лишь в очередной всхлип. Кое-как собравшись с силами, она все же смогла в полголоса сказать: