Все это указывало на отъезд, но нашим знакомцам было совершенно неясно, в каком направлении. По-видимому, угроза Парижу существовала, но по какой именно дороге двинется неприятельская армия на Париж? Через Ам, Нуайон и Пикардию по течению Соммы, или через Лан, Суассон и Иль-де-Франс, или, наконец, через Шалон и Шампань? Как известно, по всем трем дорогам — если не считать небольших отрядов, собравшихся вокруг герцога Неверского в Лане, и крепостей Ам и Ла-Фер, которые легко было обойти, — испанская армия могла пройти беспрепятственно.
Для Ивонне важно было узнать, по какой из этих трех дорог армия будет двигаться.
Пильтрус понял всю неотложность этого дела; он схватил кувшин с вином, уже пустой на две трети, и, чтобы не терять время, опрокинул остаток себе прямо в глотку, а затем побежал к палатке коннетабля, надеясь раздобыть хоть какие-то сведения.
А мнимые крестьянин и крестьянка, сделав вид, что они боятся, как бы их осла не приняли в суматохе за войсковое имущество, вернулись во двор у палатки герцога Савойского. Мальдан вел Малыша на поводу, а Ивонне сидел верхом на вьючном седле, сунув ноги в корзины; они надеялись что-нибудь узнать из неосторожной болтовни слуг.
Им не пришлось долго ждать.
Из палатки вышел чем-то испуганный Гаэтано и стал отдавать распоряжения погонщикам мулов и конюхам; заметив крестьянина и его дочь, он сказал:
— Как, вы все еще здесь, добрые люди?
— Да, — ответила Ивоннетта, якобы единственная понимавшая по-французски, — отец ждет, потому что хочет знать, куда теперь надо привозить овощи.
— Понимаю, дело оказалось выгодное! Хорошо, пусть приезжает к Ле-Катле: мы собираемся его осаждать.
— Спасибо, парень; ослу будет далековато, но неважно, мы придем.
— В Ле-Катле?! — повторил вполголоса Ивонне. — Черт возьми! Они обратились спиной к Парижу! Вот это новость для короля Генриха Второго!
Через пять минут езды наши друзья были уже на левом берегу Соммы, а через час, сменив платье крестьянки на свою обычную одежду, Ивонне скакал во весь опор по дороге в Ла-Фер.
В три часа пополудни он въехал в замок Компьень и, размахивая токой, крикнул:
— Хорошие новости, прекрасные новости! Париж спасен!
XXIV. ГОСПОДЬ ХРАНИТ ФРАНЦИЮ
Действительно, коль скоро Филипп II и Эммануил Фили-берт не двинулись сразу на Париж — город был спасен.
Как они могли совершить подобную ошибку? Это произошло из-за нерешительного характера и подозрительности короля Испании, а также потому, что в крайних обстоятельствах Господь никогда не оставлял своей особой милостью Францию.
Напомним, что в ту минуту, когда дон Луис де Варгас, секретарь герцога Альбы, прибыл из Рима, король Филипп II держал в руках некое письмо. Оно было от епископа Аррасского, одного из советников Филиппа II, которому этот обычно недоверчивый монарх очень доверял.
Филипп II послал гонца, чтобы посоветоваться с епископом, что ему следует предпринять после Сен-Лоранской битвы и после захвата Сен-Кантена, если, как это можно было уже тогда предполагать, Сен-Кантен окажется в руках испанцев. Епископ, чего и следовало ожидать, ответил как священник, а не как солдат.
Это письмо, сыгравшее столь большую роль в судьбе Франции, сохранилось в собрании государственных бумаг кардинала Гранвеля.
Мы позволим себе привести здесь отрывок из этого письма — именно тот, который так внимательно читал король Филипп II, когда вошел дон Луис де Варгас.
«Было бы неосторожно что-либо предпринимать против французов в оставшуюся часть года, поскольку природные условия страны тому не благоприятствуют: это значило бы поставить под угрозу уже достигнутое и обесславить испанское оружие. Самое лучшее будет лишь тревожить врага и ограничиться пожарами и опустошениями его земель за Соммой».
Таким образом, епископ Аррасский считал, что, несмотря на двойную победу в Сен-Лоранской битве и при штурме Сен-Кантена, испанскому королю не следует слишком продвигаться в глубь французской территории.
Совет же герцога Альбы, темный и неясный для других, был совершенно понятен Филиппу II: «Государь, вспомните Тарквиния, сбивавшего тростью самые высокие маки в своем саду».
Таково было мнение этого министра-полководца, чей мрачный дух настолько соответствовал ужасной личности наследника Карла V, что, похоже, Господь во гневе своем сотворил Филиппа II для герцога Альбы, а герцога Альбу — для Филиппа II.
Итак, не был ли Эммануил Филиберт тем самым маком, что слишком быстро рос?
Правда, он рос так быстро потому, что был на полях сражений и питала его военная удача, но чем громче была его слава, тем больше следовало ее опасаться.
Если, одержав победу в Сен-Лоранской битве и взяв Сен-Кантен, испанская армия двинулась бы на Париж и Париж бы тоже был взят Эммануилом Филибертом, то какую награду заслужил бы он? Достаточной ли наградой было бы вернуть сыну герцога Карла отнятые когда-то у него владения? Да и в интересах ли Филиппа II, кому принадлежала часть этих земель, было их возвращать? И, если бы ему вернули Пьемонт, можно ли было поручиться, что он не завоюет себе Миланское герцогство, а потом и Неаполитанское королевство? Эти земли испанской короны в Италии, на которые дважды претендовала Франция, стоили Людовику XII и Франциску I большой крови, но ни тот ни другой не смогли сохранить их, хотя и сумели ими овладеть. Так почему Людовик XII и Франциск I, один, взяв Неаполь, а другой — Милан, не сумели их сохранить? Потому что ни у того ни у другого не было корней в Италии и помощь к ним могла прийти только из-за гор. Но так ли будет с принцем, чья опора находится, напротив, на восточных склонах Альп, к тому же говорящего на том же языке, что и миланцы и неаполитанцы? Этого человека Италия воспримет не как завоевателя, но как освободителя.
Таков был гигантский призрак, подобный великану мыса Бурь, который возник между Сен-Кантеном и Парижем.
И вот, вопреки общему мнению, а особенно вопреки мнению Эммануила Филиберта, предлагавшего идти прямо на столицу, не дав Генриху II времени даже вздохнуть, Филипп объявил, что армия-победительница не сделает больше ни шагу вперед и эта компания закончится осадой Ле-Катле, Ама и Шони; стены же Сен-Кантена будут восстановлены, и этот город превращен в оплот дальнейших завоеваний испанской армии.
Именно эта новость, привезенная Ивонне королю Генриху II — не изложенные выше подробности, а вытекающие из нее последствия, — и позволила ему с уверенностью сообщить: «Париж спасен!»
При этом известии, которому Генрих II и поверить не мог, новые приказы полетели во все концы — из Компьеня в Лан, из Лана в Париж, а из Парижа к Альпам.
Был опубликован ордонанс, в котором говорилось, что все солдаты, дворяне и вообще все когда-либо воевавшие или способные носить оружие должны отправиться в Лан под командование г-на де Невера, главного наместника короля: одни — под страхом телесного наказания, другие — под страхом лишения дворянства.
Дандело получил приказ отправиться в малые кантоны и ускорить наем четырех тысяч швейцарцев — решение об этом было принято ранее.
Два немецких полковника, Рокрод и Райффенберг, привели через Эльзас и Лотарингию четыре тысячи человек, нанятых ими на берегах Рейна.
Кроме того, стало известно, что Итальянская армия, численностью в восемь тысяч человек, перешла через Альпы и форсированным маршем приближается к Парижу.
Почти одновременно пришла еще одна новость, как бы специально для того, чтобы окончательно успокоить Генриха II, так и не покинувшего Компьень, хотя враг продвинулся до Нуайона, — стало известно, что между испанцами и англичанами при осаде Ле-Катле начались большие разногласия.
Англичане, оскорбленные заносчивостью испанцев, которые приписывали себе все заслуги победы в Сен-Лоранской битве и взятия Сен-Кантена, просили разрешения вернуться на родину; вместо того чтобы попытаться помирить их, Филипп II, в своем предпочтении к испанцам, встал на их сторону и разрешил англичанам уйти, что они и сделали в тот же день как получили разрешение. Через неделю, в свою очередь, взбунтовались немцы, оскорбленные тем, что Филипп II и Эммануил Филиберт получили весь выкуп за пленных Сен-Кантена. В результате три тысячи немцев дезертировали из испанской армии и были немедленно завербованы герцогом Неверским, перейдя таким образом со службы королю Испании на службу королю Франции.