Я делаю несколько глубоких вдохов и выдохов. Понимаю совершенно точно, что у меня нет другого выхода.

− Я прошу тебя, научи, − произношу это с искренним смирением, потому что мне, во что бы то ни стало, нужно спастись. Противная, неприятная боль, от которой очень хочется избавиться, звенит в разных частях тела, как эхо распространяется от низа живота.

− Тогда для начала замолчи. И слушай свое тело.

Я, было, открыла рот, чтоб уточнить, что он имеет в виду, но сама себя остановила. Посмотрим, что случится, если я полностью отдамся его воле. Заметив, что я перестала дергаться и вопить, и теперь спокойно смотрю на него, Князев довольно улыбнулся.

− Закрой глаза.

Я моментально слушаюсь.

− Дыши. Вдыхай носом, перемещая воздух вниз живота. Задержи его там. Почувствуй мышцы, которые при этом откликаются. Медленно выдыхай ртом. Выталкивай из себя воздух, одновременно сжимая мышцы, которые теперь в себе ощущаешь.

Звучит бредово. Как и вся наша с ним история. Во мне кипит возмущение. Я вкусила с ним все, что раньше считала недозволенным. Переступила через себя. А он постоянно придумывает что-то новое, чтобы я каждый раз могла прочувствовать свое несовершенство в сравнении с ним. На свете полно женщин, столь же искушенных в телесных утехах, как он. Зачем ему я, полуфабрикат, над которым он колдует и потешается?!

Но я делаю, что он велит мне. Закрываю глаза. Стараюсь дышать так, чтобы воздух перетекал по моему телу сверху вниз. Вдох. Наполнение и остановка. Плавный выдох, будто воздух промыл мое внутреннее пространство и вынес наружу все лишнее. Снова вдох. Замираю, чтобы ощутить, что со мной может сделать каждый глоток воздуха.

Я не считала, сколько вдохов и выдохов мне понадобилось, чтобы появился нужный эффект. Это будто какое-то волшебство. Внутренние мышцы, более глубокие и ценные, до которых не добраться никакими прикосновениями, они пробудились во мне. Затрепетали, будто покрылись маслом, набухли, заскользили друг о друга, распространяя по телу жаркую истому. Наверное, все это было видно по выражению моего лица, потому что Князев снова заговорил.

− Поиграй мышцами. Сожми, замри, расслабь. Почувствуй, как они танцуют в тебе, расширяют пространство, как в тебе просыпается все, о чем ты даже не знала.

Я слушаюсь, без малейшего желания вступить в дискуссию. Одуванчик будто питается целебным маслом, текущим по мышцам. Чтобы окончательно дозреть, ему будто не хватало только этого. Весь его пушок ощетинился, приподняв меня над кроватью, растворив меня в невесомости. Секунда, еще одна, еще осколок секунды, еще песчинка секунды… Одуванчик выстреливает зонтиками, от чего меня слегка подбрасывает. Горячие волны разбегаются по телу, сглаживают все шероховатости, смывают напряжение, рисуют улыбку на моем лице. У меня пульсируют губы и язык, слезы высохли. В голове медленно стихает приятный звон. Без прикосновений. У меня получилось. Я не зря доверилась Князеву.

Поворачиваю голову к нему. В его взгляде нежность и торжество.

− Теперь тебе стал более понятен смысл слова «отдаться»? Речь не только о том, чтобы раздеться и раздвинуть ноги.

Я киваю. У меня хватает сил только на одно слово:

− Спасибо…

− Э-э-э-мка-а-а! − лениво растягивая гласные, позвал Князев. – Сюда подошла. До двух считаю.

Библиотека находится около гостиной, прямо за смежной стеной. Я вошла сюда тихонько. И книжку выбирала максимально беззвучно. И не шелестела страницами. Он будто жучок где-то установил, поэтому безошибочно определяет, где именно я нахожусь. Или его органы чувств настолько чуткие, что он по запаху, пульсу или дыханию определяет, где я. Судорожно втягивая ноздрями воздух, будто это густой вишневый ликер, я закрыла глаза и улыбнулась.

– Сама придешь – всего два синяка будет, по одному на каждом колене, – медленно продолжил Князев. – Если же мне придется тебя ловить, то их будет намного больше.

Я молчу, ощущая, что сердце начинает стучать сильнее. Конечно, понимаю, что он сердится и мне от него не скрыться. Если говорить чистую правду, то я и молчу именно для того, чтобы он разозлился и…

– Значит, двумя синяками не ограничимся, – Князев появляется в дверном проеме, прерывая мои мысли. У него взъерошенные волосы, он потягивается, все движения неторопливые. Дремал мой жестокий господин. Проснулся и захотел развлечься. Затевает свою грязную игру со своей трехгрошовой марионеткой. А мне все в радость, и чем хуже, тем лучше. Потому что чем больнее физически и душевно мне будет сейчас, тем ярче будут мои воспоминания потом, когда он наиграется и бросит меня.

– Что? Прости, не расслышала, зачиталась… – я быстро отворачиваюсь от него, опасаясь, что по выражению моего лица он поймет, что я специально молчала и ждала его прихода. Хотя, не будем себя обманывать. Он и так все понимает, а любые мои приемы и уловки просто смешат его. Не на тех мужиках, видимо, я репетировала все предыдущие бестолковые годы. Вот и не умею ничего существенного против него.

Князев садится на пол передо мной, забирает у меня книгу. Морщится и усмехается, взглянув на обложку.

– «Дамское счастье»… Все еще пытаешься найти в книжке дельный совет?

– Тебе не нравится эта книга? – спрашиваю я, лишь бы что-то сказать и отвлечь его от главной темы, чтобы пожарче разгорячить его. А он уже засовывает книгу на первую полку, до которой дотянулся, не заложив страницу, на которой я остановилась.

– Секс – определенно лучше чтения, и уж точно является составной частью истинного дамского счастья, – Князев наклоняется ко мне, шумно обнюхивает мои виски, шею, а затем начинает покусывать мочку моего левого уха. Сначала легонько, потом чуть больнее, и вдруг сжимает зубами металлическую петельку сережки. Она деформируется и врезается в мочку, которая пульсирует от боли.

– Зачем тогда ты ее купил и поставил на полку? Зачем тебе вообще художественные книги в библиотеке? – у меня дрожит голос, его слишком близкое нахождение нарушает мою координацию и сердечный ритм. То ли он такой умелый обольститель, то ли я малоопытная и потому очень податливая.

Князев заводит мои руки мне за спину и стягивает их своим ремнем. У меня болит ухо. И колышутся в слабых конвульсиях мышцы в районе пупка, очень глубокие, однако имеющие большое право голоса в моем теле. Стыдно понимать, что я из тех, кто «думает промежностью». Но в этот чудовищный момент, когда Князев начинает до меня дотрагиваться, мое тело хочет полного контакта, продолжения, хочет быть марионеткой, участвующей во всех актах представления.

– Это чтобы заманить сюда одну инфантильную дурочку, а потом надругаться над ней, – Князев шепчет это в мой приоткрывшийся рот, чуть касается языком и губами моих губ, но не целует.

– Князь, у меня очень болит мочка, – жалобно шепчу я.

– Снять сережку?

– Сними…

– Два условия.

– Да хоть три, мне охренительно больно! – не выдерживаю я, меня раздражает назойливая боль, и я боюсь, что мочка омертвеет и мне придется стать похожей на Ван Гога.

– Сама сказала, все последующее рассматривается как абсолютно добровольное и по обоюдному согласию, – Князев смеется, параллельно приспуская брюки и трусы. Он обхватывает рукой толстый ствол и несколько раз двигается по нему вверх и вниз. Меня буквально ослепляет это зрелище, все никак не могу к нему привыкнуть. Есть оттенок неловкости и стыдливости, хотя при всем этом я знаю, в чем неоспоримая ценность этого органа. И мне очень нравится, как выглядит член Князева. Однако все равно испытываю неловкость и стыд.

– Смотри на член, – повелительно говорит он. – Это первое условие. Смотри внимательно и не отводи взгляд. Даже если тебе стыдно, ты стесняешься или уже пожалела о своей смелости, ты должна смотреть на него.

Я смотрю. Слежу за тем, как двигается сжатая ладонь, вижу, что он то сильнее сдавливает пенис, то слабее. На гладкой розовой головке появилась смазка. Мне очень хочется дотронуться кончиком языка до выпирающей вены, почувствовать толчки крови, скользить губами по поверхности, целовать головку, проверить, не стошнит ли меня, если засунуть член поглубже в рот.