– С-с-сестренка, я т-т-тебя не…

Уна и не помнит, когда последний раз слышала Людвига не заикающимся. Она терпеть не могла ждать, пока он договорит предложение.

– Что такое, Людвиг? Не видишь, я занята?

– Я н-н-ненадолго. Хотел у-у-узнать, как тебе ди-ди…

– Дилижанс?

Людвиг быстро закивал и достал стержень с куском бумаги.

– Хороший, Лю, но уж больно громкий и вонючий.

– Г-г-громкий и в-в-вонючий… – пробормотал он себе под нос, записывая в блокнот. – Еще?

– Ну если куча прикованных взглядов к ней, смущающих меня, можно тоже отнести к недостаткам, то это, пожалуй, все.

Людвиг быстро улыбнулся и черкнул пару линий на пергаменте, параллельно бормоча.

– С-с-спасибо, Уна.

– Ага, – безразлично сказала она и распутала узелок, завязавшийся на нитке. Она провозилась с ним около минуты, уже думая, что братец ушел, но вдруг краем глаза увидела, как он подошел к ней.

– Ты в п-п-порядке, сестренка?

– Людвиг, ты не видишь, что я тут… – рассердилась она, в очередной раз сделав неверный стежок.

Людвиг еле заметно дернулся, и Уна вдруг поняла, как грубо с ним обошлась.

– Прости меня, братец. – Она взяла его руку. – Просто… плохой день, только и всего.

Он улыбнулся, тихонечко сжал ее руку и хотел было что-то сказать, но заметил в дверях отца. Тот откашлялся, давая знать о своем появлении.

Уна помнила отца, когда тот еще был мускулистым и подтянутым воином. Теперь же его тело больше напоминало бочонок. Казалось, каждую ступень он преодолевал лишь спустя долгие минуты одышки. Вот и сейчас, судя по его красному лицу, добираться до ее покоев ему было крайне трудно.

– Людвиг, оставь нас, – велел он, тяжело выдохнув.

– Да, отец.

Младший братец вышел из покоев.

– Еще свидимся, с-с-сестренка, – сказал он напоследок.

Отец закрыл за ним дверь и, прежде чем заговорить, долго смотрел на нее пытливым взглядом.

– Ты сбежала из храма? – спросил он.

Уна молчала. Ей нечего было ответить отцу. Чего уж там, она даже боялась взглянуть ему в глаза.

– Уна, – тверже сказал он. – Говори с отцом, когда он к тебе обращается.

– Да, сбежала! – не вытерпев, громко сказала она и отбросила иглу в сторону. – И убегу на следующей неделе, а за ней и на следующей!

Царь тяжело вздохнул, медленно поплелся к ее кровати и сел на краешек, из-за чего та громко скрипнула.

– Милдред объясняла тебе, почему так важно ходить на чтение в храм? – спросил он, не спуская с Уны глаз. – Говорила, что мы все грешны перед Единым за то, что натворили у себя на родине?

– Вы натворили, а не я. Меня тогда еще на свете не было…

– Как и меня. Это сделали наши предки, но и мы, их дети, тоже несем грехи своих родителей, моя дорогая, не забывай об этом. Когда я был в твоем возрасте, то тоже думал, что все это бессмысленно – эти чтения, молитвы в храмах, но потом…

Этот наставнический тон был ее знаком. Сейчас отец начнет читать ей очередную нотацию о том, как важно чтить догматы Единого. Все это она уже слышала тысячу раз и не собиралась выслушивать вновь.

– Что ты хотел? – Она нехотя развернулась в его сторону.

Царь, не проронив ни слова, достал из подола своей куртки маленькую деревянную шкатулку, украшенную узором, и похлопал по кровати, приглашая ее сесть рядом.

– Открой, – сказал он и вручил ей шкатулку.

Царевна с небольшой опаской открыла ее и обнаружила внутри подвеску с символом Единого. Подвеска была сделана из прочной, старой бечевки, а вот сам символ из чистого золота. Украшение это, несмотря на его содержание, вызвало у Уны восторг, которым она не спешила делиться с отцом.

– Эту подвеску мне когда-то подарил отец, а ему его дядя, и так далее. Неизвестно, сколько лет этой вещице, но она для меня самое дорогое из всех украшений в замке, поскольку является нашей семейной реликвией. Как сказал мне мой отец: эту подвеску дарят только самым храбрым мужчинам нашей семьи, но я решил немного нарушить эту традицию…

Отец жестом предложил ей помочь надеть подвеску. Она не стала возражать.

Когда холодный металл коснулся груди, она вздрогнула. Нитка на удивление, хоть и выглядела старой и изношенной, сидела на шее приятно.

Царь взял ее за руки и посмотрел прямо в глаза.

– Дочка, ты заслуживаешь эту реликвию, как никто другой в нашей семье. Я знаю – ты никогда не простишь меня за этот брак, я и не требую от тебя прощения. Все, чего я хочу, чтобы ты поняла, как это важно для твоего старшего брата и всего нашего народа. Этим союзом мы…

– Прошу, отец… – Царевна отвела взгляд, едва услышав в его речи наставнический тон. – Я поняла.

Он чуть крепче сжал ее ладонь.

– Аарон будет обязан тебе жизнью…

– Аарон придет в ярость, когда узнает, что я вышла замуж за райданца, – сказала Уна. – Он не оставит этого просто так.

– Оставит, – уверенно сказал Делан. – Он умный мальчик и поймет, что это делается во благо всего силуитского народа.

Царь поцеловал ее в лоб, встал и направился к выходу.

– Отец, – окликнула она его у самых дверей. – Этот райданец… ты что-нибудь знаешь о нем?

– Лишь то, что он младше тебя на пару лет.

Уна едва подавила смешок. Пятнадцать лет… Она выходит замуж за мальчишку.

Отец пожелал ей спокойной ночи и тихо закрыл дверь. Холодок от подвески уколол ее, напомнив о себе. Снова она посмотрела на скрытое капюшоном лицо и вдруг вспомнила, как днем пыталась подсмотреть лицо Единого в храме и поняла, как это глупо было с ее стороны. Как скульптор мог изобразить лицо бога, будучи не мертвым? Ведь только мертвец, ведущий безгрешную жизнь, мог лицезреть его лицо. Однако навязчивая мысль о том, что же под капюшоном у той статуи, долго не давали ей заснуть.

Ночью к ней заявилась Кими. У служанки всегда было некое чутье, подсказывающее, когда Уне плохо. Вот и сейчас аборигенка, не забыв закрыть за собой двери в покои, тихонько легла к ней в постель, где они слились воедино. Больше всего Уне нравились, как блестели в лунном свете объемные груди Кими с твердыми, темными сосками. Ей нравилось нежно их покусывать, вызывая ее тихий смешок; окунаться в ее длинные волосы, пропитанные ароматными маслами; гладить ее грациозную, смуглую спину с худыми лопатками. Была ли это любовь? Уна не знала, еще не успела понять. Близкая связь между их народами считалась ужасным грехом. Не говоря уже о том, что Кими была с ней одного пола. Но находиться рядом с ней в постели, вдыхать горьковатый аромат ее кожи и заниматься с ней любовью доставляло ей невероятное удовольствие.

– Давай убежим.

Кими хихикнула, услышав ее предложение. Пальцы царевны нежно ласкали ее живот.

– Не смейся, глупышка, я же серьезно. – Уна тоже засмеялась. – Убежим глубоко в лес, на запад, к твоему народу. Перестанем прятаться и будем любить друг друга тогда, когда нам захочется. Или похитим небольшое судно и уплывем за горизонт, куда глаза глядят!

Ладонь аборигенки коснулась ее щеки.

– Наверное, будь ты не царевной, а дочкой какого-нибудь булочника в городе, я бы подумала над этим…

Уна, разумеется, заранее знала ее ответ. Она спустилась чуть ниже и прижалась к ее шее.

– Иногда я жалею, что я не дочь какого-нибудь булочника… Все было бы намного проще.

Уна почувствовала, как Кими поцеловала ее в макушку.

– А я иногда жалею, что я не царевна. Так бы могла заводить себе симпатичных служанок, когда пожелаю…

Уна ущипнула ее за бедро, и та хихикнула, ущипнув ее в ответ.

Некоторое время они лежали молча. Уна прислушалась, как тихо бьется сердце Кими. Про себя она начала считать, пока не дошла до цифры пятнадцать, вспомнив разговор с отцом.

– Ему пятнадцать, Кими. Можешь себе такое представить?

– У нас клянутся в любви и в более раннем возрасте, – ответила она ей. – Моя мама поклялась перед Иккси в любви папе, когда ей было двенадцать, а ему тринадцать.

– Они до сих пор любят друг друга?

– Я не видела большей любви на всем свете, чем между ними. Мой отец, вождь Сакууаки, и моя мать, его жена Катаки, в нашем племени считаются примером вечной любви.