– Выйди отсюда, – отвернувшись, грозно произнес Ведагор.

– Ну уж нет, я хочу понять, сколько еще это будет продолжаться. Я и с места не сдвинусь, пока…

– Можешь не стараться! – рявкнул Ведагор встав в полный рост, едва не опрокинув стол. – Никогда силуитка не будет мне дочерью! И я жалею о том дне, когда увидел корзинку с тобой в океане. Лучше бы ты стала кормом для рыб, чем…

Ведагор не договорил, получив звонкую пощёчину от жены. Она не нашла иного способа остановить разбушевавшегося мужа, особенно когда увидела, что каждое произнесенное им слово заставляло Висею делать шаг назад, словно от надвигающегося зверя, готового вот-вот ее растерзать.

Инбер в это время сидел тихо и уже отодвинул от себя тарелку с наполовину съеденным завтраком. Аппетит пропал не только у него.

В конце концов Висея, не проронив и слезинки, выбежала из каюты, оставив после себя лишь поток холодного воздуха. И хоть Хайде и хотелось догнать ее и утешить, она понимала, что сейчас дочь лучше всего ненадолго оставить одну.

Ведагор, явно не собираясь выслушивать очередные нравоучения, накинул жилетку и вышел на палубу, не проронив ни слова. На некоторое время Хайде упала в своего рода транс, где снова очутилась в темной пещере, пока не услышала звон стекла. Инбер убирал осколки тарелки.

– Ступай на тренировку, сынок. Я уберу.

– Хорошо, – холодно ответил он и поспешил покинуть каюту, оставив Хайде наедине с ее мыслями.

Уна

Ей никогда не нравилось приходить на служение в храм. Слушать эти нудные молитвы игнисов про великий путь, что должен пройти каждый силуит от рождения до самой смерти, строго соблюдая заповеди Единого. Шепотом повторять за священнослужителем, которому с виду недавно стукнуло лет сто, что за неповиновение догмам из Великой Книги после смерти они не удостоятся увидеть лика святого, дабы обрести мир и покой в его объятиях. И еще тысячу разных рассказов про грешников, утонувших в пламени его гнева…

– Уна! – Громко шепнул ей гувернантка и слегка ударила в бок. – Повторяй за мастером игнисом!

Вот уж кто, а она в церкви ходить обожала. Старуха Милдред, на ее памяти, не пропускала ни одного чтения Великой Книги. И самое в этом неприятное – она всегда брала ее за руку и тащила с собой. Отговорки не принимались, все важные дела откладывались на потом. В храм! И никаких вопросов. Милдред могла бы ее из-под земли достать, если настал день для богослужения. От назойливой старухи не было спасения.

В такие моменты Уна жалела о том, что родилась на свет дочерью своего отца, а не обыкновенной крестьянкой. Вот кто действительно был счастлив, мирно делая свое дело и ходя в церковь по собственному велению. И пускай они не питаются каждый день жареной рыбой в лимонном соусе или не едят дикого кабана, у них было главное – свобода от глупых обязанностей.

– Уна! – на этот раз чуть громче шепнула Милдред и больнее ударила ее в ребро острым, почти как копье, локтем. – Читай за…

– Да поняла я, поняла!

Пришлось читать. Слова на страницах старого фолианта напоминали высокие скалы, которые ее взгляд преодолевал с непосильным трудом. Милдред уже давно знала текст Великой Книги наизусть и шептала догмы наряду с остальными постояльцами храма, даже не бросив взгляд на книгу:

– Я чту заветы Единого, ибо Единый после моей смерти укажет истинную цель моего существования в этом мире. Я чту его слово, ибо оно неоспоримый закон. Я чту его наставления, ибо это есмь настоящая суть всего живого на земле. Да не согрешу я, дабы увидеть лик Единого после своей смерти!

– Хвала Единому! – произнес чуть громче игнис.

– Воистину хвала! – повторили все.

– А теперь же вновь помолимся во славу Его! Ибо грешны мы так же, как и наши предки за то, что сделали с родной нашей землей. Долго нам искоренять этот Страшный Грех, и лишь молитвой вы, вечные слуги, сможете увидеть Его Лик и обрести вечный покой!

Уна поняла, что теперь застрянет здесь почти на весь день. Подобный расклад ее явно не устраивал, учитывая, что ноги уже онемели стоять здесь с самого утра.

Тихонечко она сделала шаг назад, не сводя глаз с наставницы, возбужденно читающей молитву с закрытыми глазами. Уна осмелилась отступить еще дальше и с радостью обнаружила, что Милдред не заметила ее попытку побега. Наконец, набравшись храбрости, она как мышка проскользнула мимо постояльцев храма, приоткрыла большую деревянную дверь и оказалась в холле. Едва она закрыла ее, как тут же вздрогнула, увидев напротив высокого, в пять раз выше ее человека. Только когда холодок страха отпустил ее тело, ровно как и развитое воображение, перед ней оказался вовсе не великан, а статуя Единого, которую она почему-то прежде никогда не замечала. Изваяние из камня стояло с вытянутыми вперед руками, словно желая принять в свои объятия. Работа скульптора была выполнена воистину искусно: каждая складочка одеяния божества выглядела как настоящая, так и казалось, что она сейчас зашевелится от малейшего ветерка. Длинный капюшон, скрывающий лицо Единого до самого подбородка, был исполнен под стать всей статуи – невообразимо правдоподобно.

Она почувствовала в груди едва ощутимое жжение любопытства и страха перед статуей. Захотелось подойти поближе и подсмотреть, что же за лицо скрывается за этим капюшоном. Она так и сделала, приблизившись к подножию статуи, пока вдруг не послышался голос:

– Ваше высочество?

Испугавшись, лишь мгновение спустя она поняла, что голос не принадлежал статуе, как она подумала изначально. То был Седрик, паж ее старшего брата. На лице юноши отразилось смятение, и щеки покраснели так, словно он застал ее нагишом.

– С вами все в порядке? – спросил он.

– Вы меня напугали.

– Прошу прощения, ваше высочество. Если я как-то…

Уне недолюбливала всю эту учтивость и поэтому она поспешила прервать его:

– Прошу, обойдемся без этого. Просто проводите меня к экипажу.

– Но… – голос его был неуверенным. – Разве чтение уже окончено?

– Для меня окончено. – Ее слова явно не убедили Седрика, и поэтому ей пришлось придумывать на ходу: – Мне стало дурно, гувернантка отпустила меня.

– Дурно? Может, я смогу как-то…

– Просто отведите меня к дилижансу!

Седрик временно заменял ей второго слугу, вместо заслуженного отошедшего на покой старичка Гутферта. Как же она скучала по его пониманию с полуслова! Старый слуга всегда знал, чего она хотела, и выполнял поручения беспрекословно, но этот…

Пока у него выходило из рук вон плохо… Но это было ей даже на руку!

А еще он был в нее влюблен. Уна поняла это сразу, как только увидела на себе его смущенный взгляд и вспыхнувшие розовым щеки. Бабушка всегда говорила, что щеки могут быть либо красными от холода, либо розовыми от любви. Здесь же отчетливо читался розовый. Вот и сейчас с его щек не сходил этот цвет, и она охотно пользовалась его влюбленностью для своих нужд.

Иногда ей казалось, что прежде они уже пересекались друг с другом до их первого знакомства около года назад. Его простоватое лицо, пухлые губы и волосы цвета соломы были до боли знакомыми. Когда-нибудь она поинтересуется у него, так ли это, но точно не сегодня.

Потому что уже прямо сейчас он начинал ее откровенно раздражать.

– Вы так и будете стоять столбом? – возмутилась она.

– Простите, ваше высочество. Как вам будет угодно, – слегка поклонившись, молвил он.

Спускаясь по лестнице храма, она представляла себе, в какой ярости будет старуха Милдред, как только прочитает молитву до конца и не обнаружит ее рядом. Уна все бы отдала, чтобы увидеть ее лицо в этот момент! От одного только воображения покрасневшей, как томат, физиономии она прыснула в кулачок.

Они спустились к подножию храма, где их ждал дилижанс с трубой на крыше, из которого безостановочно валил густой черный дым. Место кучера занимал коренастый мужичок; ладони он держал на железном полукруге, благодаря которому и управлял этой штуковиной. Дилижанс был подарком ее брата Людвига, и с его слов двигался «при помощи паровых двигателей и смоляного топлива». В тот день Уна любезно притворилась, что она без ума от подарка, уж очень не хотелось обидеть брата, ведь он так старался, создавая это. Но все же Уна мечтала как можно скорее пересесть в привычный для нее дилижанс, запряженный самыми обыкновенными лошадьми, поскольку запах и тарахтение подаренного дилижанса были ей совершенно невыносимы.