Рив по-прежнему улыбался и казался счастливее всех смертных.

Жрец брезгливо плюнул и поспешил в сторону главного храма. Он старался не обращать внимания на происходящую вокруг сутолоку, избегая прямых столкновений и драк, чтобы скорее донести Синоду слова рива относительного того, что Азарь сам хотел находиться здесь. Наверняка, это в корне меняло дело.

– А там, глядишь, и место в Синоде дадут, – вслух произнёс жрец и на секунду мечтательно посмотрел на небо.

Белый луч рытника расчертил небо, озарив округу как днём, что отрезвило храмовника, и жрец прибавил шагу. Снова белая вспышка, и у жреца на миг потемнело в глазах. В ушах звенело. Храмовник мотнул головой и пошёл, но ноги сделались как будто ватными. Каждое движение давалось всё труднее.

Кругом суетились и бежали люди. Их преследовали чудовища. Над головой рвались молнии, туда-сюда сновали безжалостные крылатые твари. По скользкой от крови брусчатке невозможно было идти.

Худой отрок в холщовом рубище врезался в жреца и сбил его с ног. Не разбираясь, что к чему, мальчишка тут же поднялся и опрометью бросился прочь. Ему вслед похрюкивая, неслись три рогатых, поросших густой чёрной шерстью шуликуна. Бежали так быстро, что из-под их мощных копыт сыпали искры.

Жрец тщетно пытался встать. Перед глазами всё плыло. Силясь подняться, он случайно взглянул на свою руку. Укус рива. Глубокий. Позеленевшие края раны и уже образовавшийся гной. В памяти воскрес образ Стародума, который пьёт из бурдюка загадочную жидкость.

Жрец в отчаянии заревел. Бросив оставшиеся силы, он через трупы и бьющиеся в агонии конечности пополз к главному храму, бормоча лишь одно слово: «Противоядие!»

Но его никто не слышал. А спустя несколько мгновений его втоптали в грязь и мясо сотни босых и обутых ног, лап и копыт. Погибая под ударами бегущих ног, захлёбываясь в крови и ошмётках чьих-то тел, он всё тянул руку к Храму и повторял: «Противоядие! Противо-ядие…»

А потом затих.

Прямо над ним существа, в чьём облике было равно и от человечьего, и от крыланьего, свирепо кидались в бой, имея лишь одно оружие – зубы и когти; только то, чем наградила их природа.

Принуждённые к рукопашной, священники не желали уступать врагу ни в чём. Даже в злобе и свирепости. У многих в руках тускло блестели длинные кинжалы и стилеты с круглыми гардами. Они не были воинами, вовсе нет. Но безрассудная, слепая вера способна творить чудеса. Когда смертельно раненный протоиерей заносит клинок для последнего удара, не замечая, что его собственная требуха волочится следом. Когда сорвавшийся вниз от неловкой атаки дьяк успевает вогнать железный прут в глаз морской твари прежде, чем захлебнуться в собственной крови. Когда кривая монашка выбегает наружу и обыкновенным половником до полусмерти избивает хоть и раненого, но ещё вполне опасного нетопыря. Всё это исключительно благодаря слепой фанатичной вере.

И если бы кто-то, способный удержаться в стороне в подобную бурю, смог бы пробраться на вершины Храмовых скал, беспрестанно атакуемые с воздуха летучими бестиями, ему бы удалось узреть подлинные чудеса.

Он смог бы разглядеть чудовищную тушу летучего змея, с диким рёвом несущуюся прямо к невысокому кряжистому монаху, чьё лицо скрывал широкий островерхий капюшон. И то, как потом крылатый ящер разбивает голову о незримую преграду между ним и человеком. Как этот же священнослужитель мгновенно срывается с места, чтобы подать руку сорвавшемуся товарищу, и с нечеловеческой проворностью спасает его из объятий бездны.

А ниже по полуоткрытым галереям и сводчатым балконам, подпёртым резными каменными колоннами главного храма, густой цепью тянулись огоньки факелов. То спешили вниз дьяки и подьячие, чтобы стать на пути у тварей, идущих к Храму из глубин морских, кои без числа всё ползли и ползли по сырому каменистому берегу. Их атаку прикрывали рытники, что посылали белые лучи смерти, крошащие даже скалы. Камень плавился и дымился в том месте, где убийственный свет прикасался к земле, ревели поражённые чудовища и падали навеки уродливыми зловонными тушами.

Падали один за другим, но из бушующих глубин тут же показывались новые. Ужасные, неведомые доселе ни одному живому бестии, с тремя рядами зубов, с гигантскими плавниками, похожими на крылья, острыми настолько, что могли валить деревья. Рядом шли похожие на брёвна болотного цвета с длинными пастями, способными распахнуться шириной в человеческий рост; уродцы медленно ползли к исполинским каменным постройкам, волоча за собой огромный шипастый хвост. Тут же за ними выползали гигантские крабы, на спинах которых грозно восседали, жаждущие поживы, хищные водоросли. И все шли к одному единственному месту – главному храму.

Воздух над Храмовыми скалами насквозь пропитался тошнотворным зловонием, с коим не мог справиться даже порывистый штормовой ветер. Туман окончательно скрыл Храмовый остров от неусыпного ока небес.

Рив запрокинул голову назад. Хмурое небо бугрилось хищными тёмными облаками. А далеко, где тёмная морская гладь легонько, точно тайком, прикасалась к небесному краю, разгоралась яркая алая полоска, озаряя всё вокруг багрово-оранжевым светом.

Рива трясло. Он чувствовал, как мерзкий холод медленно ползёт от ног к голове, с каждым мгновением заставляя всё дольше замирать сердце. Стало трудно дышать. По щеке прокатилась слеза, но он всё ещё улыбался. Стародум вновь повернулся в сторону рассвета, чтобы напоследок увидеть, как на горизонте разгорается божественное пламя, так непохожее на огни бренного мира.

Со стороны рассвета по морю безмятежно шли две девушки. Невысокие с русыми волосами, они держались за руки и тихонько напевали грустный мотив без слов. Ветер стих не до конца, и временами шумные порывы вздымали огромные волны, но ни один волосок на головах дев не встрепенулся. Белые полотняные рубахи до пят оставались сухими, хотя и волочились по бушующим волнам.

Когда прекрасные дивы добрались до Стародума, он ощутил прикосновение неясного тепла, будто солнце само приблизилось к нему. Одна из сестёр осторожно прикоснулась тонкой ручкой ко лбу рива и тонким мелодическим голосом пропела:

– Идём с нами.

– Я не могу, – выдохнул он. – Я не чувствую ног.

– Можешь, – ответила вторая. – Должен.

Девицы подали ему руки и помогли встать. А потом повели вслед за собой по нестерпимо ревущему морю туда, где последними всполохами догорали утренние сумерки. Рив что-то рассказывал. Девы смеялись.

А над бренными останками Стародума склонились два хмурых чуда.

Когда чудовища рива вторглись на Храмовый остров, Азарь беспокойно спал в своей темнице. И, оказавшись вырванным из бредового забытья, ересиарх не сразу сообразил, что происходит. Некоторое время он просто лежал на спине и, тяжело дыша, прислушивался.

Потом он встал и медленно выглянул в окно. Перед ним Храмовые скалы обращались в руины. Как раз в этот момент чуды окончили сборку осадных машин и при помощи катапульт и механизированных таранов принялись разносить детинец. Баллисты и мортиры били стены домов и различных строений храмового культа, укладывая по несколько человек к ряду. В небе полыхало зарево от магии рытников и огня летучих змеев.

Азарь вцепился в решётку, как в спасительную жердь, и всматривался в разворачивающееся перед ним неслыханное действие. На глаза навернулись слёзы, но ересиарх быстро взял себя в руки. Потом он дерзко взглянул на небо и отпрянул от окна, точно оттолкнув от себя нечто скверное.

– Однако, времени мало, – чуть слышно произнёс Азарь.

Ересиарх вытянул из стены железный штырь и спрятал его за спиной под рубаху. Чтобы он не упал, Азарь подпоясался оторванным рукавом собственной рубахи. Поцеловав шрам на запястье в виде буквы V, он принялся колотить в дверь.

– Эй, вы там! Мне нужно срочно переговорить с преподобным Илией!

Азарь долго колотился в дверь, но в ответ раздавалось только гробовое молчание. И пока ересиарх не заявил, что это его чудовища, которые могут повернуть назад по первому слову Азаря, никто не ответил. Но стоило лишь упомянуть, что простой разговор с преподобным отцом может сохранить многие жизни и ценные сооружения, как пленник тотчас получил ответ, что новый голос Синода преподобный отец Илия будет немедленно об этом извещён.