В основном мне интересно, нравится ли ему то, что он видит, а это немного другое. Иногда мне кажется, что я утратила привычку задумываться о том, красива ли я, предпочитая мучиться над другими качествами. Я выгляжу профессионально? Умной? Организованной? Той, кого следует воспринимать всерьез, что бы это, черт возьми, ни значило? Я вообще нахожу идею о том, чтобы мужчины комментировали мою привлекательность, благоприятно или нет, отталкивающей. Но сегодня вечером, прямо сейчас. . мысль о том, что Эрик может счесть меня красивой, вызывает теплый отклик в основании моего живота.

А потом замирает, когда я думаю, что он может пялиться по противоположной причине. Может ли он смотреть по противоположной причине? Хорошо. Это… нет. Мне нужно прекратить размышления. — О чем ты думаешь? — спрашиваю я.

Он смеется. — Просто интересно кое-что.

— Что?

Он барабанит пальцами по столу. — Хочешь ли ты получить работу.

— О, она у меня всё ещё есть. Несмотря на мои усилия этим утром, меня не уволили.

— Я знаю. И это очень неуместно, я в курсе. Но я хотел бы переманить тебя.

— Ах. Я… — Внезапно я чувствую жар и странное покалывание. — Я люблю свою работу. Она хорошо оплачивается. И начальница у меня замечательная.

— Я заплачу тебе больше. Назови цифру.

— Я… что?

— И, если тебе что-то не нравится в твоей нынешней работе, я буду рад договориться о твоих обязанностях. Я очень открыт для переговоров.

— Подожди, ты…?

— ProBld, — поправил он.

Я хмурюсь. Он говорит о ProBld так, как будто он имеет большое влияние на их административный выбор, и мне интересно, занимает ли он руководящую должность. Это объяснило бы костюм. А то, что он явно пришел на ужин прямо с работы, хотя мы встретились в восемь. На нем та же одежда, что и сегодня утром, только без галстука и пиджака, а рукава рубашки закатаны до локтей. Которые выглядят сильными и странно мужскими, и я изо всех сил стараюсь не пялиться. Я собираюсь спросить, что именно входит в его обязанности, но отвлекаюсь, когда официант приносит чек и передает его Эрику. Тот с готовностью принимает его.

Он платит? Я думаю, он платит. Должна ли я вежливо настаивать на том, чтобы мы разделили? Должна ли я грубо настаивать на том, чтобы мы разделили? Должна ли я предложить заплатить за нас обоих? Он действительно купил круассан этим утром. Как ужинать в компании? Я понятия не имею.

— Спасибо, — говорит официант перед уходом. — Всегда рад тебя видеть, Эрик.

— Ты часто сюда приходишь, — говорю я ему.

Он пожимает плечами, сунув свою кредитку в книгу. Хорошо. Корабль-плательщик отплыл. Дерьмо. — В основном с крупными клиентами.

— Так, это не твоё место для свиданий по умолчанию? — Вопрос вырывается прежде, чем я успеваю прокрутить слова в голове. А это значит, что я не осознаю его значения до тех пор, пока он не затянется между нами. Эрик снова пялится, и я внезапно сбиваюсь с толку. — Я не знаю, если… если нет… Я не хотела сказать, что это свидание.

Его бровь поднимается.

— Я имею в виду — может быть, ты просто хотел… как друзья и. .

Бровь поднимается выше.

Я прочищаю горло. — Я… Это свидание? — спрашиваю я тихим, неожиданно неуверенным голосом.

— Не знаю, — осторожно говорит он, подумав секунду.

— Может быть, это не так я… — Я не хотела делать это странным. Может быть, ты просто думаешь, что я хорошая девушка и хотела с кем-нибудь поужинать, а я совершенно неправильно истолковала ситуацию, и мне очень, очень жаль. Просто, мне кажется, ты мне очень нравишься? Больше, чем я могу вспомнить, чтобы мне кто-то нравился? Возможно, я спроецировала и…

Подходит официант, чтобы забрать чек, что прерывает моё движение по спирали и дает мне возможность сделать глубокий вдох. Всё хорошо. Так что, возможно, это было не свидание. Всё в порядке. В любом случае, было весело. Хорошая еда. Хороший разговор о футболе. У меня появился друг.

— Могу я задать тебе вопрос?

Я поднимаю глаза от заламывания рук, происходящего у меня на коленях. Не являюсь ли я нуждающимся, опасным преследователем? — Конечно.

— Я не знаю, свидание ли это, — серьезно говорит он, — но если нет, пойдешь ли ты на него со мной?

Я улыбаюсь так широко, что мои щеки почти болят.

• • •

Фисташковое мороженное тает в моем рожке, пока я объясняю, почему Нойер — гораздо лучший вратарь, чем о нем говорят. Мы идем по Трайбеке бок о бок, ни разу не прикоснувшись друг к другу, квартал за кварталом, ароматный ночной воздух и размытые огни. Мои туфли не новые, но я чувствую, как на пятке медленно образуется неприятная мозоль. Это не имеет значения, потому что я не хочу останавливаться.

Как и Эрик, я думаю. Каждые несколько слов я наклоняю шею, чтобы посмотреть на него, и он так красив в рубашке с рукавами и в слаксах, так красив, когда качает головой в ответ на то, что я сказала, так красив, когда он жестикулирует своими большими руками, описывая пьесу, так красив, когда почти улыбается и в уголках его глаз появляются маленькие морщинки, так красив, что иногда я чувствую это физически, внутренне. Мой пульс учащается, мне трудно дышать, и я начинаю думать о тревожных вещах. О таких вещах, как после. Я слушаю, как он объясняет, почему Нойер — невероятно переоцененный вратарь, и смеюсь, искренне любя каждую минуту.

В кафе с мороженым он ничего не заказывал. Потому что, он сказал, «я не люблю есть холодное».

— Вау. Пожалуй, это самая не датская вещь, которую я когда-либо слышала.

Это должно быть больное место, потому что его глаза сужаются. — Напомни мне никогда не знакомить тебя с моими братьями.

— Почему?

— Не хотел бы, чтобы ты заключала какие-либо союзы.

— Ха. Значит, ты общеизвестно плохой датчанин. Ты также ненавидишь ABBA?

Он выглядит кратко сбитым с толку. Затем выражение его лица проясняется. — Они шведы.

— А как насчет тюльпанов? Ты ненавидишь тюльпаны?

— Это будут Нидерланды.

— Проклятие.

— Но так близко. Хочешь попробовать ещё раз? В третий раз — самое то.

Я оглядываюсь, слизывая остатки липкой фисташки с пальцев. Он смотрит на мой рот, а затем на свои ноги. Я хочу спросить его, что случилось, но владелец кофейни на углу выходит за своей табличкой, и я кое-что понимаю.

Уже поздно.

Очень поздно. Действительно поздно. Конец ночи. Мы стоим друг перед другом на тротуаре, спустя более двенадцати часов после нашей первой встречи на… другом тротуаре; Эрик, наверное, хочет домой. А я, вероятно, хочу побыть с ним ещё немного.

— Каким поездом ты едешь? Я спрашиваю.

— Вообще то я на машине.

Я неодобрительно качаю головой. — Кто вообще водит машину в Нью-Йорке?

— Люди, которым приходится посещать строительные площадки по всему штату. Я отвезу тебя домой, — предлагает он, и я сияю.

— Гении. Добрые, дарящие поездки гении. Где ты припарковался?

Он указывает куда-то позади меня, и я киваю, зная, что должна развернуться и снова идти рядом с ним. Но мы, кажется, немного застряли в этом здесь и сейчас. Стоя друг перед другом. Прикованы к земле.

— Мне было весело сегодня вечером, — говорю я.

Он не отвечает.

— Несмотря на то, что мы забыли купить круассаны в бистро.

Всё ещё нет ответа.

— И я испытываю серьезное искушение купить тебе картонную фигуру Нойера в натуральную величину и… Эрик, ты всё ещё занимаешься тем, что не разговариваешь, потому что технически я не задаю тебе вопрос?

Он тихо смеется, и у меня перехватывает дыхание. — Где ты живешь? — мягко спрашивает он.

— В самых дальних районах Статен-Айленда, — лгу я.

Это должно быть моей местью, но он просто говорит: — Хорошо.

— Хорошо?

— Хорошо.

Я хмурюсь. — Это семнадцать долларов, мой друг.

Он пожимает плечами.

— В один конец, Эрик.

— Это нормально.

— Как это нормально?

Он снова пожимает плечами. — По крайней мере, потребуется время, чтобы добраться туда.