Удивительно, но после этого инцидента моя карьера не оборвалась, а шустро поползла наверх. Я хорошо закрепился в учреждении, занимающемся доставкой различных государственных грузов. Помотавшись пару лет экспедитором, за ответственность, прилежание и честность я стал небольшим начальником. И просидел в мягком кресле лет пятнадцать. До самой пенсии. Неплохой поворотец, а?
Всё вроде складывалось у меня удачно. Только вот сегодня днём в мой скромный кабинет зашёл неприметный человечек средних лет, с папкой, в сопровождении двух шкафообразных детин-телохранителей. Ну да… ваши догадки верны: те самые залысины, мышиное личико снабженца, куцый костюмчик.
– А вот и я, – бодро сказал посетитель. – Наконец-то встретились! Узнаёте меня?
– Узнаю… – буркнул я в ответ.
– Как же так? – удивлённо спросил посетитель. – А где же ваша принципиальность, желание во всём дойти до самой сути? Хорошо же вы следы запутали… Ну, пойдём, что ли? С собой брать ничего не нужно. Отвечать на мои вопросы тоже необязательно.
Я тяжело поднялся из-за стола, зачем-то внимательно оглядел родной кабинет, стараясь запомнить каждую его деталь, и послушно вышел за дверь вслед за неприметным «командировочным».
В юном месяце апреле
В школе я учился плохо, постоянно спорил с учителями, с детьми не дружил. Кроме того, я был самым высоким мальчиком в классе или, как меня обозвала учительница, самым «длинным». Ко мне так и обращались мои соученики: «Эй, длинный, вали отсюда!» Надо отметить, что «толстый», «рыжий», «очкастый», «длинный» были самыми угнетаемыми членами нашего школьного общества. Однажды я при всём честнóм народе залепил деду-физкультурнику, назвавшему меня «длинным»: «Я не длинный, а высокий. Длинный у меня в штанах. Могу показать. Кстати, при определённых обстоятельствах он может стать высоким». Смутно представляя смысл этой тупой хохмы, я просто слово в слово повторил шутку нашего соседа дяди Васи – пошляка, пьяницы и хулигана, тоже человека немаленького роста. Учитель физкультуры, педагог с сорокалетним стажем, услышав сие, побелел и убежал к директору.
Моё незавидное положение усугубляло скверное зрение: окулист прописал мне сидеть на первой парте в центре класса, перед самой доской. Так что я загораживал своей башкой и плечами массу буковок и циферок, чем весьма бесил классную руководительницу. Не мудрено, что в итоге она обозвала меня «верстой коломенской». Обидевшись, я нажаловался маме, и разгневанная родительница написала телегу в РАЙОНО или какую-то другую подобную организацию. Училке пришлось передо мной, сопляком, извиняться.
Короче, меня никто не любил, и я отвечал всем взаимностью. Радовали меня только некоторые девочки. Особенно Карамель, дочка какого-то шишки. Это я придумал ей такое прозвище. Я вообще всем детям в классе придумал весьма подходящие, как мне казалось, погоняла: Пенёк, Каракатица, Калик Нос, Скороварка, Груздь, Кулебяка и так далее. Карамель – голубоглазое чудо с золотыми волосами и надменно перекошенным плаксивым ротиком – пахла чем-то несусветно приятным, наверное, детским иностранным мылом. Страшно представить, в кого сейчас превратилась Карамелька, но тогда…
Говорили, что папа одевает её в «Берёзке» и часто возит за бугор – в Болгарию, в ГДР, в Польшу. Не знаю, Карамелька со мной не разговаривала, как и остальные девочки и мальчики. Все ко мне относились с брезгливостью и презрением. А я в отместку упражнялся в хамстве и провокаторстве. Такой вот, как говорится, тяжёлый педагогический случай. Меня даже мальчики из старших классов не били. Они знали: не тронь говно – не будет вонять.
Но, как известно, в нашем чудесном мире ничего не остается прощённым и безнаказанным. Вот и мои школьные мучители не собирались меня прощать, готовя мне чудовищное наказание.
Приближался великий праздник – светлый день приёма третьеклассников в пионеры. И чем меньше оставалось времени до этого сакрального события, тем равнодушнее, спокойнее относились ко мне учителя, ученики, представители школьной администрации. Я же понимал – затишье обманчиво. О, я предчувствовал, что назревает нечто кошмарное, но не хотел в это верить, надеялся, что пронесёт. Напрасно. Не пронесло.
Итак, двадцать второго апреля, аккурат в день рождения Владимира Ильича Ленина, нас всех вывезли на Красную площадь, чтобы там, у подножия Мавзолея, на фоне стен древнего Кремля совершить главнейшее советское таинство.
Человек пятьсот инициируемых в белоснежных рубашках из разных школ Москвы и Подмосковья выстроились на гладкой брусчатке. Весеннее солнышко улыбалось нашему безграничному счастью. Мир замер в предвкушении великого события. «Сегодня я стану другим, – мечтал я, поглядывая на круглый постамент, на котором лет триста назад на радость возбуждённому народу раскромсали стрельцов. «Я такой-то, такой-то, – долдонили мы, – перед лицом своих товарищей торжественно клянусь…» Говоря по правде, всю клятву прочитала в микрофон грудастая тётка со звонким голосом, наряженная под пионервожатую, а мы лишь поочерёдно озвучили свои имя-фамилию в самом начале её выступления.
А потом началось главное – раздача галстуков.
– А это, дружок, тебе, – ехидно заявил мне старший пионер, прыщавый ублюдок из седьмого «Б», и повязал мне на шею чёрный галстук. – Носи на здоровье.
Завязывая на моей шее галстук, подонок привстал на цыпочки.
– Чтобы у тебя хер отсох, лилипут, – машинально прошипел я в ответ любимое проклятие моего соседа дяди Васи.
Вот так, перед лицом своих товарищей, в самом сердце Родины, я стал единственным в СССР чёрногалстучным пионером. Более того, на меня напялили чёрную пилотку. Я также получил строгое указание отдавать салют левой рукой и носить значок с Ильичом лысиной вниз.
– Што делать, шынок, – прошамкал парадный ветеран-орденоносец, присутствующий на церемонии. – Что жашлужил, то жашлужил. Ничего, ничего. Может быть, Родина тебя ещё проштит…
Чёрный галстук сделал меня персоной нон-грата: со мной перестали даже ругаться; я превратился в неприкасаемого. Плохими оценками меня, правда, тоже перестали терроризировать – лепили стандартные трояки автоматически, без вызова к доске.
День за днём, неделя за неделей, месяц за месяцем я задумчиво ходил в своем чёрном галстуке, с мрачно-серьёзным выражением лица, словно таинственный рыцарь из какой-нибудь романтической новеллы. Вскоре я стал улавливать направленные на меня заинтересованные взгляды девочек – моих ровесниц и тех, кто немного постарше. Помню записочку, перекинутую мне кем-то на уроке ненавистной математики. На бумажке было нарисовано кривоватое чёрное сердце и большими буквами написано: «Чорнаму принцу». Такие ошибки могла сделать лишь наша самая безнадёжная стерва и двоечница. Я прозвал её Шавкой. Но не только эта маленькая оторва выражала мне свою симпатию. На меня таращились восхищённые глаза очень многих девочек. И с каждым днём число моих поклонниц, к недовольству и недоумению учительницы, росло.
Апогеем моей славы стало официальное приглашение на Карамелькин день рождения: «Володя, приходи завтра, буду очень рада тебя видеть…» Знаете, я был буквально оглоушен её голосом, поражён её мыльным запахом, ослеплён лучами её глаз. Ого! Меня пригласили во дворец, наполненный гэдээровскими игрушками, жвачками с яркими вкладышами, стопками красочных комиксов. Да что там жвачки! Разве могли они сравниться с чудесной Карамелькой, о которой не могли мечтать самые успешные школьники! Она же была недосягаемой.
Когда я ответил: «Конечно, приду!», рядом с моей партой раздался горький всхлип. К несчастью остальных моих поклонниц, у Карамельки имелись неоспоримые конкурентные преимущества.
А и Б
«Дорогие ребята, – сказала Нина Семёновна, директор нашей школы, – мы рады снова видеть вас, таких окрепших, весёлых, хорошо подготовленных к новому учебному году! Вы же хорошо подготовились к учёбе? Да?»