– Пытался тебя защитить, – признался мне Сухатов. – Слышать ничего не хочет: убрать из Общественной палаты, и все…

– Ничего страшного, – попытался успокоить я Льва. – У меня других дел хватает.

Но если честно, я был очень расстроен. Не хотелось передавать мое детище в другие, скорее всего, чиновные равнодушные руки.

Вольский организовал письмо президенту от Совета Общественной палаты с просьбой вернуть меня. Не помогло.

– Все равно буду считать тебя начальником, – с доброй улыбкой сказал он мне, когда я заглянул к нему в Торгово-промышленную палату, занимавшую отдельное здание на Старой площади. – Давай коньячку выпьем.

Против коньяка я ничего не имел. Тем более что у Аркадия Ивановича он был отменный, французский. Расположились в углу, в креслах.

– Не привык он слушать критику от подчиненных. – Вольский задумчиво смотрел в окно. – Хорошо, что прессу за критику не зажимает. Это дорогого стоит.

Я кивнул в знак согласия.

Вереница дней, заполненных работой, долетела до девятнадцатого августа. Негоже было забывать о соратниках. Я выкроил время, чтобы приехать к Горбатому мосту. Множество людей находилось на его изогнутой поверхности и на прилегающем пространстве. Они стояли группками, выпивали, закусывали, азартно разговаривали. Я подходил к тем, кого знал, встречали меня радостными возгласами. С некоторыми мы обнимались, другие подолгу жали мне руку. Это были искренние эмоции. Нас объединяло то, что происходило здесь три года назад. Я выпивал с ребятами, шел дальше.

– Олег! – раздалось рядом. – Привет!

Это был Алексей. Тот, который работал в каком-то научно-исследовательском институте лаборантом. Он радостно улыбался, открыв беззубый рот.

– Молодец, что пришел. Ты по-прежнему там, в Кремле?

– Да, – выдохнул я.

– Это хорошо. – Тут его лицо посерьезнело. – У меня вот к тебе вопрос. Слушай, три года уже прошло, а изменений как-то не видно. Я тебя предупреждал.

Вот оно! Я с трудом сдержал себя, чтобы не рассмеяться.

– Предупреждал. Постарались учесть. Изменений много. Теперь у нас Государственная дума, Совет Федерации, новая Конституция, новые законы, – мой голос звучал нарочито бодро.

– Я не про это. Жизнь лучше не стала.

Пришлось демонстрировать снисходительную улыбку.

– Да, для значительного числа россиян жизнь мало изменилась. Но пойми, за три года обеспечить всем прекрасную жизнь в стране с разрушенной экономикой невозможно.

– Я это понимаю. Но что-то надо делать. Надо. – Как проникновенно это звучало.

– Делаем.

– Вы не затягивайте. Смотри, еще год-другой, и народ будет сильно возмущаться. Сам понимаешь, чем это может кончиться. Вы не затягивайте. Ты передай Ельцину, хорошо?

– Непременно передам, – заверил я. – Сам ты как? Все в том же институте?

– В том же. Денег почти не платят. – Он вновь радостно улыбался. – Так, иногда. Многие наши научные сотрудники пошли заниматься кто чем может. А я вот пока что остался. Кое-как выживаем с женой. Большей частью на ее зарплату.

Я не знал, что сказать на это, и промолчал. По соседству ребята разливали водку в пластиковые стаканчики. Я взял два, один протянул Алексею – он охотно принял хлипкую, гуляющую под пальцами емкость.

– За что?

– За третью годовщину нашей славной победы! – громко произнес я.

Тост поддержали все, кто стоял поблизости. Поочередно чокнувшись друг с другом, а точнее, беззвучно соприкоснувшись стаканчиками, мы опустошили их.

Я постарался уехать до того, как у Горбатого моста будет немало пьяных, и сделал это по-английски, не попрощавшись ни с кем. Вечером следующего дня состоялось шествие от Горбатого моста до пересечения Нового Арбата и Садового кольца – места гибели трех ребят. Народу собралось много. Колонну возглавили известные представители демократических сил – Сережа Юшенков, отец Глеб Якунин, Галина Старовойтова, Аркадий Мурашёв и другие. Я шел рядом с Юшенковым. Сергей с января занимал должность председателя Комитета Государственной думы по обороне. Он говорил мне о том, что в армии зреет недовольство – зарплаты настолько низкие, что офицерам приходится подрабатывать, чтобы прокормить семью, что многие увольняются из армии. «Нельзя доводить офицеров до отчаяния, – подвел итог Сергей. – Это опасно и глупо». Трудно было не согласиться с ним.

Наша колонна, продвигаясь неспешным шагом, миновала американское посольство, свернула на Садовое кольцо, пересекла Новый Арбат и уперлась в памятный знак, установленный над тоннелем, в котором погибли ребята. Отец Глеб, одетый в рясу, начал панихиду, а рядом с ним стоял, ожидая своей очереди, раввин.

По успевшей сложиться традиции на следующее утро я приехал на Ваганьковское кладбище. У входа, за старыми чугунными воротами, уже собралось много народу, в сторонке готовился взвод почетного караула. Вереница венков стояла рядом, прислоненная к изгороди, среди них – от президента. Я побеспокоился об этом. В десять часов солдаты в парадной форме взяли венки, двинулись медленным церемониальным шагом по центральной аллее. Они утянули за собой собравшихся, которые вскоре образовали колонну, довольно длинную. Справа и слева мимо нее проплывали надгробия, венчающие чьи-то жизни, окончившиеся и давно, и недавно.

Состоялось возложение венков. Следом на могилы опустилось множество цветов. Прошел четким парадным шагом взвод почетного караула. Постояв еще немного, люди потянулись в сторону выхода. Рядом со мной шел Александр Арсентьевич Усов, контр-адмирал в отставке, отец Володи Усова, одного из тех, кому только что были отданы почести. В какой-то момент он повернул ко мне голову, задумчиво спросил:

– Значит, вы считаете, что мой сын и его сотоварищи погибли не зря?

– Я так считаю, – сколь уверенным был мой голос. – Они продемонстрировали нашу решимость умереть, но не уступить. Военные убедились, что жертв будет очень много, и не решились атаковать.

Он глянул на меня спокойным, светлым взглядом:

– Я тоже так думаю. Мне важно убедиться, что не я один.

Машина ждала меня у входа на кладбище. Я предложил Александру Арсентьевичу подвезти его, но он отказался – ему хотелось пообщаться с родителями Ильи Кричевского и Дмитрия Комаря.

Мой путь лежал под Рузу – туда, где находился сейчас Кирилл. Я решил воспользоваться воскресеньем, чтобы повидать сына. А заодно поплавать в Озернинском водохранилище. Лето было на исходе, а я еще ни разу не искупался. Не стоило с этим мириться. Мой план блестяще осуществился.

Понедельник надвинулся быстро. Зыбучие пески жизни вновь поглотили меня. Существует три вида этих песков. Один связан с семейной жизнью, другой – с работой. Нередко бывает так, что, женившись, человек словно исчезает из обыденной действительности. Этого я боялся, когда стал женатым человеком. К счастью, Марина вовсе не стремилась превратить меня в «примерного» семьянина. С работой совсем другое. Жить работой, когда все остальное не имеет значения, – счастье. Вопрос лишь в том, насколько успешно дело, которым увлечен человек. Хотя и тут не все просто: Ван Гог, например, не получил признания при жизни, но был уверен в своей правоте. А вот если нет ни признания, ни такой уверенности, это непростой случай. Но есть и третий вид зыбучих песков, самый опасный, самый тяжелый – рутинность повседневности. Я не любил ту часть своей работы, которая заслуженно звалась текучкой. Но я делал ее, потому что кому-то надо читать письма и готовить решения, поручения, ответы. Это была моя повседневность.

Максим Сунгуров проник в мою жизнь в сентябре. Он, студент исторического факультета педагогического института, готовился стать политологом и решил писать диплом по теме взаимодействия власти с политическими и общественными организациями. Я не отказал ему в помощи, собрал нужные документы, выкроил время для обстоятельной беседы. Когда прощались, Максим, немного смущаясь, проговорил:

– А не могли бы вы стать руководителем моего диплома?

Просьба весьма удивила меня.