На следующий день я был вызван Филоновым. Строго посмотрев на меня, он поинтересовался:

– Что там за конференция по Чечне, в подготовке которой ты участвуешь?

– Мирная конференция. Попытаемся найти варианты решения конфликта без продолжения насилия.

– А почему ты занимаешься этим тайком от меня?

Я усмехнулся.

– Сергей Александрович, не хотел вас подставлять. Уж вы-то знаете, какая ситуация. А так, если что, я занимаюсь этим исключительно по личной инициативе.

Он помолчал с весьма насупленным видом, потом глянул на меня подобревшими глазами:

– Ладно. Продолжай заниматься этим по личной инициативе. Но держи меня в курсе.

Я не сомневался – если доложили Филонову, то и президент, скорее всего, получит соответствующую информацию. Поэтому решил посвятить во все Сухатова. И тотчас отправился к нему.

Лев нашел для меня время, внимательно выслушал мой рассказ про конференцию, включая информацию о косвенном содействии ФСК в лице моего двоюродного брата. После небольшой паузы произнес:

– Наверно, это правильно, что предпринимаются попытки решить проблему мирным путем. Не очень верю в их успех, но они нужны. Самому я говорить ничего не буду, но если спросит, смогу объяснить что к чему. – Тут он глянул на меня. – Однако ты рискуешь.

– Чем? Тем, что выгонят из Администрации? Пойду работать по прежней специальности или займусь политической деятельностью. Не пропаду.

Сухатов посмотрел на меня с осуждением:

– Тебе совсем наплевать на то дело, которым ты столько лет занимался?

Что я мог ответить?

– Мне вовсе не наплевать на то дело, которым я занимался. Но я считаю в высшей степени важным остановить военные действия в Чечне. Я абсолютно уверен: то, что творится сейчас там, мешает нашему общему делу. Сильно мешает.

Сумрачно помолчав, Сухатов выдавил:

– Ладно. Иди.

Конференция состоялась в середине марта. Удалось придать ей полуофициальный статус. Вели ее заместитель председателя Совета Федерации Рамазан Абдулатипов и Сергей Ковалев. Чеченскую сторону представляли руководители ряда общественных организаций. Я добился появления сдержанного приветствия участникам конференции от Ельцина. Был принят «План прекращения огня и дальнейшего мирного урегулирования чеченского кризиса», предполагавший готовность к уступкам с обеих сторон конфликта. А вот уступок каждый ждал от противостоящей стороны. Военные действия продолжались. Дудаев все более терял контроль над ситуацией в республике, события неизбежно принимали характер партизанской войны. Ничем хорошим это не могло закончиться.

Она сидела напротив. Я не мог отвести глаз от ее лица, такого знакомого – и незнакомого. Что-то новое проявилось в ней: она будто набралась солидности и одновременно какой-то вселенской грусти.

– Погибло столько людей. Заложники. Чем это закончится?

– Думаю, предпримут штурм. Тут без вариантов.

– Будут новые жертвы.

– А что делать? Уступить их требованиям для нашей власти – значит проявить слабость. Люди продолжат гибнуть, потому что нельзя проявлять слабость. Смешно, хотя совсем не до смеха.

– Что они требуют? Собственно говоря, я потому и попросила тебя найти для меня время, потому что хочу узнать, что они требуют? По телевизору и в газетах самое разное звучит.

– Они требуют полностью прекратить военные действия на территории Чечни. Для этого захватили больницу в Буденновске.

Сумрачно помолчав, она выговорила с какой-то беспредельной усталостью:

– К сожалению, в этом есть логика. На территории Чечни их не слышат, они пришли на территорию России… – Глянула на меня с некоторой поспешностью. – Я их вовсе не оправдываю, я пытаюсь объяснить, почему они решились на такое.

И вновь замолчала. Стоило переменить тему. Я поинтересовался:

– Как там Василий?

– Сейчас с мамой на даче… Василий меня расстраивает, – совсем с другой озабоченностью говорила она. – Учится кое-как. Прилежания ни на грамм.

– Что ты хочешь? Ему только-только девять исполнилось.

– Некоторые в этом возрасте уже определяются со своим будущим. Или, по крайней мере, пробуют себя в разных призваниях.

Я снисходительно усмехнулся.

– Не преувеличивай. Таких совсем немного. Что ты хочешь от человека в девять лет?

– Но твой Кирилл ходит в студию рисования и еще занимается английским языком.

Тут я рассмеялся.

– Да, он вдруг увлекся рисованием. Только я не знаю, надолго ли? Что касается английского… Это следствие его желания путешествовать по миру, когда он вырастет. Марина ему постоянно твердит: без языка бесполезно ездить по миру. Хочешь путешествовать – учи. Учит. А если ему расхочется?

Настя ничего не сказала, взяла чашку, – я проследил за ее тонкими пальцами, – допила уже порядком остывший кофе. Вид у нее был задумчивый. Глянула на меня:

– Не полетишь в Буденновск?

– Хотел. Не пускают. Туда более серьезные люди полетели.

Настя кивнула, машинально. Я грустно улыбнулся – получалось, что она одобряет участие более серьезных людей в разрешении конфликта. Она не заметила моей реакции.

– Прости, что отвлекла тебя от важных дел.

– Ну что ты все время извиняешься? Хорошо, что отвлекла. Мы с тобой давно не виделись. Разве это не серьезный повод? А важные дела подождут… Мне приятно было увидеться с тобой.

Слабая улыбка высветилась на ее лице, впервые за нашу встречу.

Покинув кафе, мы вышли под июньский денек, не слишком яркий, но вполне приемлемый в первый месяц лета. Не хотелось возвращаться в Кремль, хотя меня действительно ждали срочные дела.

– Идем в Александровский сад, – предложил я. – Немного прогуляемся.

– Мне пора на работу, – слабо возразила она.

– Зайти в Александровский сад – совсем небольшой крюк для тебя.

– В принципе, да… Ладно, идем, – несколько рассеянно согласилась Настя.

Вскоре мы повернули направо. Тверская подставила нам свой широкий тротуар, довольно грязный, с бумажками и окурками. Проплыли мимо витрины и большая двойная дверь театра Ермоловой. Афиши сбоку от входа сообщали о скорых спектаклях. «Давно я не был в театре», – подумалось мне. И тотчас родилась идея.

– Уже много лет не ходил в театр. А ты?

– Я – тоже.

– Может, сходим? Найду что-нибудь стоящее, закажу два билета.

Она глянула на меня растерянно, словно я застиг ее врасплох. Ответила не сразу:

– Давай…

Бесконечный подземный переход вывел нас к Историческому музею. Неспешным шагом мы направились к входу в Александровский сад. Когда шли по боковой, ближней к Манежной площади аллее, проговорил с подчеркнутой мечтательностью:

– Здесь меня выгуливала моя бабушка с маминой стороны Эмилия Марковна. Мне было тогда три года. Я постоянно убегал от нее, прятался. Она ворчала: «Невыносимый ребенок». Потом говорила моей маме, как со мной тяжело. Кажется, недавно было, но сколько лет прошло… Время летит. Старая-старая истина… – Озорной запал появился во мне. – Знаешь, можно считать, что мы постоянно передвигаемся по координате времени – катимся и катимся в одном направлении. А можно представить, что мы стоим на месте, а мимо нас мелькают минуты – бегут, бегут, бегут… А потом – бац! – больше не бегут.

– И в чем разница? – на ее лице не было и намека на улыбку, скорее недоумение.

Вопрос огорошил меня – все ясно вроде бы.

– Ну… в одном случае движемся мы, а в другом – время.

– Никакой разницы. Все зависит от того, что выбрано за точку отсчета.

Ее логика была безупречна – шутка не удалась.

Я не обманывал – Эмилия Марковна действительно приводила меня гулять к кремлевской стене. И сердилась, когда я убегал от нее, прятался в кустах. И жаловалась дочери, моей маме. А на следующий день мы опять приходили сюда. И время взаправду летело быстро, хотя непонятно, зачем ему это надо. Я понимал, что мне хочется удивить женщину, идущую рядом со мной, произвести на нее впечатление. Так ведут себя подростки.