Никто ничего не стал говорить. Мастера слова замерли у гроба в молчании. Я тоже не имел желания произносить речи, я смотрел на Мишино лицо, потемневшее, незнакомое, на котором застыло какое-то удивленное выражение. В самом деле, о чем говорить? О том, что он писал очень даже неплохие рассказы, повести, но ему не удалось издать ни одного произведения? О том, что он был хорошим человеком, но любил выпить и порой уходил в запой?

Мы стояли в тишине минут пять, каждый наедине со своими мыслями, затем работник морга подал знак: пора. Накрыл гроб крышкой, покатил к выходу, где его ожидал открытый зев задней двери автобуса. Мы помогли переместить гроб на пол автобуса, зашли внутрь. И старенький, скрипучий пазик поехал на Даниловское кладбище.

Мишу похоронили рядом с его первой женой. Когда все закончилось и трое кладбищенских рабочих обровняли лопатами холмик, я увидел, как Лесин дал им деньги. Они удалились, а мы, постояв немного, стали прощаться. Мишина мать негромко благодарила Сашу за помощь, он, смущаясь, бормотал: «Ну что вы… Я должен был… Все-таки друг…» Мы ушли, оставив у свежей могилы Мишину мать, Марьяну и еще какую-то немолодую женщину – дальнюю родственницу.

Предложение Александра заглянуть в ресторан и помянуть Мишу было встречено с одобрением. Но Лесин не был бы Лесиным, если бы пошел в первый попавшийся ресторан. Мы поймали машину, и он назвал адрес достойного заведения на Солянке.

– Ну приехал он туда, в Барселону, – сидя на переднем сиденье, рассказывал Саша, – отыскал то варьете. А оно публичным домом оказалось. Нашел эту суку. Глянул ей в глаза, но даже не обругал. Повернулся и поехал назад, в Россию.

– А ты откуда все это узнал?! – удивился Леня.

– От него. Как приехал, меня вызвал. Когда выпивали, он и рассказал. А на следующий день повесился.

Едва мы оказались в ресторане, Лесин с ходу заказал водки, соленостей, мясную и рыбную тарелки. Принесли пузатый графинчик и закуску, мы помянули Мишу. Потом выпили еще и еще. Пришлось заказывать второй графинчик. Как раз под горячие блюда.

Через час Леню с Димой заставили покинуть нашу компанию неотложные дела. По-моему, они просто решили, что выпито достаточно. А мне категорически не хотелось никуда уходить. Лесину – тоже.

– Как твой бизнес? – живо поинтересовался я.

– Прекрасно. Фирма работает. Выпускаю диски, занимаюсь мелкооптовой торговлей.

– Короче, стал предпринимателем, – резюмировал я.

– Почему стал?! Я им был. Фарцовщик – прежде всего предприниматель. Масштаб изменился. Раньше я один работал, а теперь у меня пять сотрудников. Ну и диски. Раньше я их покупал по одному и продавал, а теперь я их заказываю по многу и продаю по многу.

– Где заказываешь? – удивился я.

– В Екатеринбурге.

– А у них откуда?

– У них оборудование. Купили, наверно.

– А диски какие?

Он смотрел на меня снисходительно:

– Те, которые я скажу.

– А откуда они записи берут?

– Я даю.

Наконец до меня дошло: ему делали пиратские копии.

– Значит, ты теперь начальник. – Я усмехнулся не без доли ехидства. – Отдал распоряжения – и можешь отдыхать.

Саша энергично замотал головой.

– Вовсе нет. Мне расслабляться никак нельзя. За сотрудниками пригляд нужен. Только отвлечешься, пригляд ослабишь, они от работы начинают отлынивать. Ненадежный народ. Двоих уже выгнал.

Тут я глянул на него пытливыми глазами:

– За что тебя благодарила Мишина мать?

Саша невесело усмехнулся.

– Денег дал на похороны.

– Молодец.

– Кто б я был, если бы не дал…

Мы с Лесиным выпили немало, но пьяными, покидая ресторан, не были. Горечь потери держала нас.

Весна принесла новые заботы. Помимо Общественной палаты пришлось заниматься Договором об общественном согласии. У Филонова теплилась такая идея – усадить за один стол разные общественные силы, побудить подписать согласованный документ. Церковь тоже участвовала в этом начинании, посему на совещания стал приходить молодой священнослужитель, отец Всеволод, круглолицый, пышущий здоровьем и демонстрирующий вполне рациональный взгляд на мир. То, что значительная часть нашей совместной работы пришлась на Великий пост, отнюдь не мешало ему употреблять мясную пищу в нашей столовой. «Считать рыбой», – бодро говорил он, осеняя крестом блюдо, содержащее в том или ином виде мясо, после чего без всяких колебаний съедал его. А когда важный документ был наконец закончен и готов к подписанию, мы в первый раз на пару пошли в ресторан, где изрядно выпили водки.

После торжественного подписания документа президентом и представителями всяких общественных организаций (от Православной церкви подпись поставил сам патриарх), после радостных речей и фанфар, после шампанского, которое разносили официанты во фраках, мы с отцом Всеволодом во второй раз отправились в ресторан. И вновь изрядно набрались.

– Ты веришь, что этот Договор о согласии поможет? – Отец Всеволод проникновенно смотрел мне в глаза.

– Нет, – чистосердечно отвечал я.

– Я – тоже. Но коль приказали, надо было делать. – Он обиженно засопел.

Тут я не выдержал, спросил его:

– Как же так? Великий пост. Ладно, я – агностик. Но как ты, не просто верующий, а представитель Церкви, можешь выпивать и есть мясо во время Великого поста?

Он смотрел на меня беспечными детскими глазами.

– Больные или находящиеся в пути могут позволить себе не соблюдать пост.

Я готов был включиться в игру:

– Можно считать, что мы всю жизнь в пути – движение от рождения до смерти. Так что пока жив человек, он может не соблюдать пост.

Он одобрительно кивнул в ответ на мои слова. Но я не собирался останавливаться:

– А если у человека душа болит за страну, то он вдобавок душевнобольной. Опять же серьезное основание не соблюдать пост, как болящему. – Еще один великодушный кивок. И тут я эдак въедливо, докучно ввернул: – А все-таки почему ты пост не соблюдаешь?

Он глянул на меня оторопело, поскучнел, отвел глаза.

– Слаб человек… А ты что, в Бога веришь?

– Верю, – твердо отвечал я. – В Творца.

Тут он улыбнулся устало.

– Бог и есть Творец.

Я решительно показал свое несогласие, сделав соответствующее движение рукой.

– Нет! Творец един для всех живущих на Земле. А Христос, Будда, Аллах, Яхве – они учителя. Они помогали разным общностям выжить в этом мире. Ориентиры давали. А Творец… Ему все равно, верим мы в него или нет. Он хочет от нас одного – чтобы мы жили без ненависти, без лжи, без зависти. Чтобы нами двигала любовь… Не чинов достигали, не богатства – а умения жить любовью ко всему и вся. А еще я уверен, что мы не один раз приходим в этот мир. Он создан специально для того, чтобы мы учились быть совершенными. Основной для нас мир не этот, а другой, не физический. Мир, где живут души.

Немного подумав, он проговорил нетвердым голосом:

– Мне нравится картина мира, которую ты… твоя картина… – Тут он поднял вверх указательный палец и стал энергично водить им вправо-влево. – Но… Православная церковь не может ее одобрить. Это ересь. – И повторил для убедительности: – Ересь.

Иного ответа я не ожидал.

Общественная палата действовала. Регулярно собирался Совет, время от времени проходили пленарные заседания, на которых с азартом обсуждались важные для страны вопросы – о местном самоуправлении, о судебной системе, готовились рекомендации президенту.

Как-то Филонов попросил меня зайти к нему, и когда я оказался рядом с его столом, брезгливо пододвинул мне листок бумаги, процедив:

– Вот, посмотри.

Взяв листок, я побежал глазами по тексту. Это была докладная на имя Филонова от начальника группы Макузанова о том, что ответственный секретарь Общественной палаты, то есть я, на заседаниях Совета палаты неоднократно допускал критические высказывания в адрес президента и правительства страны. Такого-то числа было сказано то-то, такого-то – то-то. Стало ясно, с какой целью Макузанов постоянно присутствовал на заседаниях Совета Общественной палаты – сидел в уголке и помалкивал. Он появился в Администрации полгода назад. Я знал, что Макузанов – майор КГБ. Он был далеко не единственным представителем этой славной организации у нас: весь прошлый год бывшие сотрудники КГБ массово приходили в Администрацию президента и аппарат правительства. Объяснение было самое невинное, то, которое озвучил некоторое время назад Эдуард: демократы умеют только на митингах выступать, а к рутинной повседневной работе они полностью непригодны, поэтому нужны люди, умеющие четко и в срок выполнять поручения.