Минут через сорок мы покинули тесно заставленное экспонатами помещение и вскоре подошли к большому заснеженному полю, заставленному самыми разными самолетами, большими, средними и маленькими. Как загорелись глаза у Кирилла и Василия. Капитан повел нас по дорожкам, продолжая свой восхищенный рассказ. Мальчики шли рядом с ним, внимательно слушая каждое слово, а мы с Настей плелись позади как на привязи. Миновав часть самолетов, стоявших на поле, мы заглянули в большой ангар, где прежде всего обращал на себя внимание большой старинный самолет-биплан, выкрашенный желтой краской, со множеством стоек и растяжек на крыльях. Капитан объяснил, что это копия «Ильи Муромца», первого в мире тяжелого самолета, созданного Игорем Сикорским восемьдесят лет назад.
Вскоре мы вернулись на поле, под синее небо, кое-где прикрытое легкими облачками. Справа и слева от нас располагались самолеты, созданные для стремительного полета, надежные, проведшие в воздухе не один год, но теперь замершие здесь навсегда. Среди них были не только военные, но и пассажирские машины. Про один из них – поджарый, винтовой, раскинувший на многие метры скошенные назад крылья, капитан поведал, что авиаконструктор Туполев сделал его из дальнего бомбардировщика, а на том, что стоял перед нами, Хрущев летал на Кубу и в Америку. Когда перед нами оказался юркий, стремительный на вид реактивный истребитель, я небрежно сообщил:
– Вот на таком самолете полетел и разбился тот авиационный инженер.
– А-а, вы про тот случай, – встрепенулся капитан. – Да, на таком МиГе. Под Новосибирском. Полетел… И разбился. Случай известный.
Вскоре капитан извинился: его ждали другие дела. Я поблагодарил его за интересный рассказ, Кирилл и Василий по моей подсказке дружно сказали ему «спасибо». Он смутился:
– Рад, что вам понравилось…
– Скажите, мы можем здесь еще побродить? – осведомился я.
– Да, конечно. Вы здесь по разрешению начальника академии. Только, пожалуйста, в самолеты не забирайтесь. А так… ради бога.
Капитан удалился немного усталым и совсем нестроевым шагом. Проводив его взглядом, я повернулся к Кириллу и Василию.
– Идите, – напутствовал я их, – вам разрешили самим посмотреть самолеты. Смелее.
Мы с Настей наблюдали, как ребята подошли к большому реактивному самолету, стали заглядывать в ниши для шасси.
– Спасибо, что ты устроил нам такую прекрасную экскурсию, – прозвучал рядом приятный, мягкий голос. – Представляю, какие впечатления у Василия. На долгие годы.
– Здесь мальчишкам интересно, – уклончиво проговорил я. – Давно обещал Кириллу эту поездку. А тут подумал: почему бы не взять с собой Василия?
Разве я мог признаться ей, что придумал визит в Монино, чтобы побыть с ней. Ради тех минут, которые наступили именно тогда, в тот момент – мальчики заняты своим делом, и вокруг никого, кроме ее и меня. Меня и ее. Надо было что-то сказать, а я не знал – что?
– Настя, – неожиданно для себя решился я, – у меня на самом деле было столько работы, что я не то что приехать, позвонить не имел времени. Но я… рад этому.
Она повернула голову, глянула на меня с великим удивлением.
– Почему?
– Потому… – Я отвел глаза. – Эдуард мой брат. Нехорошо у брата жену отбивать. Если бы не Эдуард, я бы тебе сказал: будь моей женой. Мне кажется… – тут я нервно усмехнулся, опять глянул на нее: – да я уверен, что тебе было бы лучше со мной. Но он – мой брат.
Она помрачнела.
– Выкинь это из головы. Это блажь, – быстро выговорила она, глядя куда-то вниз, и тотчас пошла к огромному бомбардировщику, подле которого успели оказаться наши дети.
Больше мы с ней не оставались вдвоем. Она не отставала от ребят, а я плелся позади, с демонстративным равнодушием посматривая по сторонам. В ангаре, когда ребята подошли к штурмовику военных лет, я сказал:
– Можете забраться ненадолго. Пока никого нет.
Кирилл смотрел на меня с недоверием?
– Правда можно?
– Правда. Только ничего там не трогайте.
Я подсадил его, потом Василия. Они уместились в одной кабине. Я видел, что Настя не одобрила мои действия, но промолчала. Она поглядывала на входную дверь – не появится ли кто-то? Минут через пять не выдержала:
– Хватит, вылезайте. Нас просили ничего не трогать, а вы в кабину забрались.
Я прекрасно понимал, что ей хотелось бы поругать меня, но после моего признания она старалась не говорить со мной.
Мальчики не спешили выбираться наружу. Мне пришлось поторопить их:
– Вы что, глухие? Всё, вылезайте.
Меня они послушались. Я помог Василию, а потом Кириллу спуститься на бетонный пол.
В Москву мы возвращались под разговор Кирилла и Василия, в который время от времени вступала Настя. Они рассуждали об увиденных самолетах, спорили, какой из них выше и быстрее летает. Кирилл порой обращался ко мне с вопросами, но я говорил, что не знаю. Я и вправду мало в этом разбирался. А вот Настя умудрилась кое-что запомнить из объяснений капитана. Потом ребята стали хвалиться своими игрушками. Я не вмешивался, я смотрел вперед, зато Настя принялась укорять Василия за хвастовство. Когда мы, выйдя из машины подле их дома, прощались, поначалу мне было ужасно неловко смотреть ей в глаза, но в какой-то момент, увидев, что и она смущается, я вдруг обнаглел, перестал отводить взгляд.
– Наше путешествие подошло к концу. – Я перевел взгляд на Василия. – Надеюсь, тебе понравилось?
– Понравилось, – без всяких эмоций отвечал он.
Настя все-таки глянула на меня, пробормотала: «До свидания…» Не добавив ни слова, схватила Василия за руку и ушла.
Я не поехал к ней и Эдуарду в воскресенье – провалялся весь день дома. Ничего не хотелось делать. Настроение было скверное, и музыка, окружавшая меня, не отличалась красотой мелодии или бодрым ритмом. Чтобы отвлечься, я включил проигрыватель, поставил пластинку Баха, Бранденбургский концерт № 2, фа мажор в исполнении Камерного оркестра «Венская академия». Летящие, ликующие звуки трубы в первой, а позже третьей части рождали какое-то особое, щемящее чувство, не желающее поддаваться объяснению. Музыка общалась с моей душой помимо сознания.
С понедельника я влез в новый проект. Я был рад серьезному делу, полностью захватившему меня. Это отвлекало от размышлений на тему: как поступить? Самому заявиться в гости? Или ждать приглашения? Я понимал, что поставил Настю в непростое положение. В конце концов, Эдуард захочет увидеть меня. Как она поведет себя? Скажет, что против моего визита? Навряд ли. Я по-прежнему не знал, правильно ли поступил там, в Монино, поведав ей про мои чувства? Я отставил все эти вопросы на долгий срок, благо, в тот период мне хватало, чем озаботиться. Я делал нужное дело. Нужное не только для нынешней власти, но и для страны – я в этом не сомневался. Осознание подобного успокаивало.
Недели три я не связывался с Эдуардом. Он сам позвонил мне, высказал недовольство тем, что я в очередной раз пропал.
– У меня срочная работа. И очень ответственная, – объяснил я.
– Настолько ответственная, что нельзя навестить брата? – бурно удивился он.
– Настолько срочная.
– А хотя бы позвонить можно было?
– Можно. Виноват. Признаю сей печальный факт. Готов понести наказание. Но потом.
– Что у тебя на этот раз? Секрет?
– Да не секрет. Большое парадное мероприятие. – Пришлось коротко рассказать ему о том, чем я теперь занимался со своей командой. Закончил так: – Всё, Эдик, больше не могу. Пора на совещание. До свидания.
Мне на самом деле надо было нестись в Кремль на совещание, которое проводил госсекретарь.
Большое парадное мероприятие состоялось в намеченный срок. Государственный центральный концертный зал «Россия», расположенный в одноименной гостинице[5], был полон.
Там собрались представители самых разных общественных объединений не только из Москвы, но и со всей страны. Президент выступил перед ними, призвал поддержать власть в ее стремлении к преобразованиям, указал на необходимость сохранения целостности государства. Это во многом были слова из моей записки, которую я передал госсекретарю. Сам он тоже выступал, но он не привык к простому изложению мыслей. Философ не только по образованию, но и по образу жизни, он любил облекать их во множество слов, обожал сложное построение фраз. Речь у госсекретаря была неспешной, с паузами – он как бы размышлял, высказывая свои соображения. Он говорил важные вещи, и поначалу его слушали с интересом, но минут через пять устали. Я видел это по залу, а он – нет. Он продолжал говорить, уже бесполезно. И когда он наконец закончил, многие вздохнули с облегчением. Было еще два десятка выступлений, к счастью, коротких, потом наступило благостное время фуршета. Я выпил впервые за долгое время. И в какой компании – там было много известных людей, с которыми довелось познакомиться в предыдущие два месяца: руководители солидных общественных организаций, весьма уважаемые общественные деятели. Особое удовольствие доставляло мне общение с представителем промышленников Аркадием Ивановичем Вольским, спокойным, умным человеком, многое знающим и весьма ироничным. Добродушно и вместе с тем хитровато улыбаясь, он говорил мне: «Все хорошо. Какой содержательности ты хочешь от подобного мероприятия? Это была демонстрация единства. На мой взгляд, удачная. Так что расслабься. За твое здоровье». Он чокнулся со мной, и мы выпили водки. Выпил я и с Топорниным, похвалил его выступление. Были там и Леонид с Дмитрием – как представители писательского цеха. Разумеется, в список включил их я. Ну так ведь не обманул никого, они и в самом деле занимались литературным трудом.
