«Высокий воздух. Фляга „Бугульмы“…» Высокий воздух. Фляга «Бугульмы». Сухарики. Далёкие холмы. Вот с кем ты говоришь, башка седая? Планета под ботинком проседает. Хвост лошади, стоящей на горе. Что очи, возведённые горе, увидят в небе, кроме Салавата? Немного зябко и череповато. Усыпанная звёздами Уфа. Куда ещё прийти во сне («Фа-фа», – из Фёдорова строчку напевая, из фляги по глоточку выпивая)? Тогда нас было много, нас несло сквозь сумерки, нам было веселó, и лишь ребёнок ныл, просясь на плечи. Архитектура, жизнь, фрагменты речи. А запись на повторе – ты один: вперёд ушёл эскорт любимых спин, и снятся только мелкий снег и фляга, вечерний город в триколоре флага. Вот так стоишь, как жёлтый сухоцвет. Рассеянный совсехсторонний свет. Шекспир какой-то. Акт четвёртый драмы. И вместо титров – вязь кардиограммы. Расклад I know that the spades are the swords of a soldier I know that the clubs are weapons of war I know that diamonds mean money for this art But that’s not the shape of my heart Sting «Скольким хотелось бы: „Здравствуйте, как дела?“…» Скольким хотелось бы: «Здравствуйте, как дела?» Помнишь и любишь, но застревают в горле напоминания: мимо судьба вела, ну так чего беспокоить их личным горем? Всякая реплика – жажда сказать своё, не поделиться, вывалить, вот, носитесь. И потому безадресные «алё» – все мои тексты. Кто я всем вам? Проситель? Да, не Пракситель. Не мраморные века, а восковые месяцы дарят губы. Голос, скрипящий сквозь буквы издалека. Помнит и любит. Кого из нас помнит и любит? «Терпение – есть пение в ночи…» Терпение – есть пение в ночи, ворчливый вечер тело отключил, и только голос фонарём в метели качается. Высокая печаль без горечи, но с гордостью. Рычаг – поднять себя из карстовой постели. Спокойствие. Угрюмость без хандры. Болезненного опыта дары, когда чем больше били, тем счастливей. Уверенность, что месяц – и теплынь. И можно будет пить из пиалы, открыв окно, горячий чёрный ливень. «Нищебродный мирок…»
Нищебродный мирок. Сборище идиотов. Для стороннего взгляда каждому есть работа: коль плодимся и множимся, роды и юбилеи. Мы давно не горим – бесперебойно тлеем. Приходилось однажды проездом в мирах богатых: небоскрёбы взлетают, взрывается навигатор, и живут не пойми на что, а всё время в новом, на вопрос: «Qu’est-ce que ce?» – неизменный ответ: «Хреново». Не тоскую. Кормлю соловья. Удобряю розы. Нищебродный мирок лелеет свои занозы. До рассвета читаю, когда накрывает ужас. Я достиг мастерства в производстве тесьмы и кружев. «Ты ничему не удивлялась…» Ты ничему не удивлялась, а я ходил, разинув пасть, впадая то в глухую ярость, то в утомительную страсть. Я этот мир хотел потрогать, лизнуть, щетиной осязать, подставиться под каждый коготь, перемахнуть через «нельзя». Ты терпеливо отводила меня за шкирку от перил. Влюблённый даже в крокодила, я прыгал, точно гамадрил. Мгновенье – всё растает в дымке: и ты, и правила, и тот лениво спящий на ботинке у памятника серый кот. Я – первоклассник в зоопарке, которому назад невмочь. Постой со мной у этой арки. Есть пять секунд. И снова ночь. «Допустим, есть рельеф, и мягкая стена…» Допустим, есть рельеф, и мягкая стена сдвигается, показывая рядом ступени вниз и колоннаду вверх. Как отличить, чего тебе не надо? Всё, что ни сделай, вызывает смех. Нет будущего? Есть густой туман, в котором, если руки простирал, не видно пальцев, холодок за ворот. Вернувшийся в Итаку ветеран не обнаружил им любимый город. Вокруг пасутся мирные стада, руины живописные, селенья смеющихся на новом языке. Как объяснить сержанту в отделеньи подвешенность на тонком волоске? «Квантовая психика распада…» Квантовая психика распада для того, кто смотрит сквозь хрусталь, выглядит как мелкая награда, стоило бы выкинуть, да жаль. Пусть хранится на каминной полке средь мизерных пластиковых штук. Это лучше, чем носить наколки или душу выдохнуть в мундштук. Посмотрите, правда, крайне мило, разве ль я не умница? Стоят алебарды, грабли, пики, вилы, всё, чем оцарапывался, в ряд: память, нашинкованная в мессу, вера, утрамбованная в грусть, психика, устойчивая к стрессу, но слегка разболтанная. Пусть. Как прекрасен дом в пожаре лета! Ничего не сохранить в огне. Господи, а можно взять вот это? Честно-честно, очень нужно мне. |
