2 Так получилось: больше нет среды, истреблены висячие сады ручного олимпийца Аронзона, я – лист в корнях воздетой бороды среди соцветий мяты, резеды и прочего державного шансона. У нас теперь иная пастораль: албанский круль, низвергнутый в февраль, оставил марту выжженный репейник. Я помню, что история – спираль, но то, что выше времени, мне жаль, предполагает массовое пенье. Прости, Боккаччо, мой «Декамерон» – учёт дистанционных похорон. Мне остаётся лечь зубами к стенке и вспоминать состав вчерашних крон и на ветвях рассевшихся ворон, все их невероятные оттенки. Помилуйте, какой ещё Урал?! Я даже и страны не выбирал: есть для бастарда Александра Грина гостиная, в ней на стене штурвал и серой фотографии овал. Вот только окна залепила глина. Когда Святая Смерть заносит плеть, мой дар, реализованный на треть, меня не оградит, не даст свободу. Прочь, Пиндемонти, превращайся в персть: для призраков не полагаю петь. Стою на берегу, смотрю на воду. «Нашинковали нашу жизнь. Достался…» Нашинковали нашу жизнь. Достался угрюмый дом на горке, баня, грядки, вода из-под земли, звенящий кедр и куст шиповника у самого крыльца. Под кедром стол, мы завтракали кучно, несли, как в сказке, многие тарелки, половником напитки разливали под скрип сапог незримого Жнеца. Отчаянье холодные ладони к лицу тогда ещё не протянуло, я полон был идей, как заработать, и ничего, конечно, не обрёл. Сплошные обещания, надежды, до снега продержались и вернулись в нелепый город, в гулкие трамваи, в счастливый комфортабельный шеол. Мне страшно здесь. Я улыбаюсь куце, я говорю ответственные вещи, я понимаю, что живу неверно, не научаясь жить иначе, вскачь. Молюсь Тому, кто нас оберегает. Не полагая никуда вернуться, возделываю сердце, жду рассвета, пишу икону, сдерживаю плач. «Ещё чуть-чуть, ещё в пуху зарыться…» Ещё чуть-чуть, ещё в пуху зарыться, кошачий бок поднять, собачий нос уткнуть и заварить свой рай на кукурузных рыльцах, цедить сквозь полотно, смотреть сквозь эту муть. Торжественная взвесь, застывшая, как блёстки, не воздух, а волна заходит в чистый сад. Сейчас вот-вот проснусь проекцией на плоскость и соскользну назад. Здесь хорошо, в белёсом тёплом дыме, под пеною мостов и руки распластав. Пока из глубины нас небо не подымет, обмётаны халвой счастливые уста. Кошмар и благодать сопутствуют свет свету. Деревья – это тушь, минуты – это ртуть. Сейчас я перейду на два деленья лета и плотность обрету. Ещё продлись на три четвёртых ноты, пока меня волна подносит к потолку… Один огромный вдох, один глоток зевоты на систоле, а там… Наружу… Не могу. Не поднимай меня, ну, потерпи немного, не отдавай другим, переключив режим. Сейчас я обниму зарёванного Бога, пока ещё лежим. «Детство в азарте идёт по зелёной миле…»
Детство в азарте идёт по зелёной миле. Странные птицы, поющие «текели-ли», низко летят, прикрываешь рукой затылок. Солнце легло в торосы и в них застыло. Всякий кулик поминает свои Кулички. Где Апокалипсис прочно вошёл в привычку, нет метафизики – сами чернее Вия. В космос уходит библейская Ниневия. Самое время уста зашивать хулящим: те, кому страшно в нынешнем настоящем, не причастятся следующей печали. Нам ещё столько жуткого обещали! «О, час очешуительных историй…» О, час очешуительных историй развесит плавники, раскроет жабры, махнёт хвостом и разопьёт заначку, а утром печень будет мучить стыд за выметенный дом и за икоту полуночную в дальних городах. Сейчас красиво прыгает закуска, вскипает пиво, голос воспаряет к таким верхам, каких не ведал слух. Роскошный хохот, развалясь в халате, щенка за ухо треплет и в мундштук пускает к потолку за сердцем сердце. Кури неспешно, Век-Декамерон, подслушивайте, дети, войте, кошки, беги по кругу, рюмка со слезой. О, счастье скучной жизни. Дура-Память, танцуй на битых стёклах без позора. Мы поднимаем, чтобы отпускать. «В хорошей истории край размывается морем…» В хорошей истории край размывается морем. Терпимо – туманом. Прискорбно – зависшею мгой. Становится лебедем клюнутый в темя заморыш. Становится совестью времени мелкий изгой. Я вместе с героями лез на словесную груду и полное право имею сорваться на вой. В хорошей истории есть мотивация «Буду». Зарёванный. Бешеный. Мокрый. Счастливый. Живой. |
