Мария никогда еще с жизни не была так счастлива. Что же касается будущего, то у нее были основания его опасаться.

– Могила в двадцать лет? – подхватила она. – Цветы, слезы, молитвы – чего же тут пугаться?

– Вы хотите умереть? Дождитесь и узнайте, по крайней мере, что значит быть любимой.

– В этом мире так трудно быть любимой по-настоящему, – отозвалась она.

– Вы любимы по-настоящему, Мария! Я люблю вас всеми силами моей души!

Он взял ее руку и поцеловал с присущей ему страстностью.

– Верю, верю, – остановила она его.

– Условимся, через год… Раньше я ничего не могу обещать.

– Да, через год.

Г-ну Коллару исполнилось шестьдесят два или шестьдесят три года. Он слабел на глазах. Ревматизм, против которого он всегда с таким мужеством боролся, в конце концов победил его. Сначала г-н Коллар перестал покидать свою спальню, потом кровать. Как-то он пожаловался на сильную головную боль. Через сутки у него случилось кровоизлияние в мозг. В доме находились только Мария Каппель, Морис и его молодая жена. За врачом пришлось посылать в Суассон. Отправили слугу на лошади. Больному тем временем стало хуже, он уже не говорил, но еще видел и слышал. Когда его спрашивали, больно ли ему, он отрицательно качал головой.

Приехал врач, г-н Мисса. У г-на Мисса была прекрасная репутация, он прописал микстуру, положил горчичники, и уехал, не оставив никакой надежды на улучшение.

Мария взяла на себя роль сиделки и осталась возле дедушки. Она была в комнате одна, когда около полуночи к нему вернулся голос. Больной окликнул Марию.

Она вскрикнула от радости, присела на кровать, старик слегка приподнялся.

– Не уходи, деточка, – попросил он. – Я хочу немного поспать.

– Значит, вам стало лучше?

– Да, похоже, что так.

Мария позвала свою кормилицу и послала ее сказать дяде Морису, что кризис счастливо миновал.

Она положила голову больного к себе на колени и взяла его за руку. Не прошло и пяти минут, как ей показалось, что дыхание у дедушки прервалось, а рука из пылающей стала теплой, потом холодной, потом ледяной. Мария вскрикнула, приподняла обеими руками голову деда, но она вновь упала ей на колени – старый Коллар умер![92]

На жизненном пути Марии разверзлась четвертая могила. Сначала ушла бабушка, г-жа Коллар, затем отец, мать и, наконец, дедушка. Мария потеряла сознание, с ней случился тяжелый нервный припадок.

Получив известие о случившемся горе, Луиза тут же приехала из Парижа. Но первым приехал граф. Он был ласковее, чем обычно, и еще более грустным. Мадам Гара сообщила о своем намерении увезти Марию в Париж. Три четверти года, о котором просил граф, уже истекло. Мария решила попросить у графа окончательного и недвусмысленного ответа.

«Всякий раз, когда я заговаривала об отъезде, – пишет Мария Каппель, – граф бледнел и вздрагивал.

– Мне бы хотелось поговорить с вами наедине, – сказал он наконец.

– Мне бы хотелось того же.

Я повернулась к тетям – мы все вместе сидели в гостиной – и попросила их оставить меня на четверть часа для разговора с г-ном Ш(арпантье). Они согласились и покинули гостиную. Воцарилось долгое молчание. Наши глаза избегали встречи, наши мысли тоже боялись встретиться. Вдруг он взял меня за руку, я расплакалась и сказала:

– Шарль, теперь я одна на свете. Не станете ли вы моим защитником?

– О, – воскликнул он, – я люблю вас и буду любить всегда!

– Мой отъезд в Париж, вы ему рады?

– Как меня может радовать разлука? Почему бы вам не остаться в Вилье-Элоне?

– Моя тетя Гара заменила мне мать. Я должна следовать за ней и ей повиноваться до тех пор, пока не буду повиноваться…

Я не решилась продолжать.

В ответ я опять получила молчание, и было оно еще более жестоким. Я собрала все свои силы, желая его нарушить.

– Я верю, что вы меня любите, – торопливо проговорила я. – И я тоже знаю, что люблю вас. Глубокая привязанность вручила нас друг другу… Но во имя наших отцов на Небесах скажите, Шарль, та ли я женщина, которую вы выбрали себе в жены?

– Выслушайте меня, Мария, мои дела идут все хуже и хуже. Могу ли я увлечь вас в бездну полного разорения? Один – Боже мой! – да я все вынесу! Но я не могу допустить, чтобы вы делили со мной лишения. Нет, я восстановлю свое состояние, и тогда…

– Тогда в счастье или в несчастье вы выберете меня?

– Как я могу связать вас подобным обещанием? Соединить вашу молодую жизнь с моими сожалениями, с моими бедами?

– Достаточно, сударь, я поняла вас. Бог вас простит! Вы меня жестоко обманули.

Он бросился передо мной на колени, целовал мне руки, сжимал в объятиях.

Но Бог дал мне сил. Я поднялась с дивана, громко позвонила в колокольчик и приказала слуге посветить г-ну Ш(арпантье), он намерен удалиться к себе в комнату.

Но прежде, чем дверь за ним закрылась, я упала без чувств на пол.

Ночь я провела, положив голову на плечо моей бедняжки Антонины. Мы обе с ней были в мрачном отчаянии.

На рассвете я услыхала цоканье копыт. Цокала его лошадь. Проезжая под моими окнами, он искал меня взглядом. Но не встретил моего в ответ. Хотя и я провожала его глазами. Трижды он обернулся. Трижды я собирала все свое мужество.

Наконец он тронул поводья, пустил лошадь в галоп и исчез. Больше я его никогда не видела»[93].

Так описывает Мария Каппель свою последнюю встречу с графом Ш(арпантье), окончательно лишившую ее надежды.

Согласимся, что трудно быть несчастнее бедной Марии. В двадцать один год она потеряла всех ближайших родственников, которые могли бы ей служить опорой. Лишилась она и последней надежды выйти замуж за любимого человека. После того, как имущество деда было поделено, ей досталось весьма скромное состояние – кажется, восемьдесят тысяч франков. Приходилось надеяться на милость какой-нибудь из тетушек.

Ее взяла к себе мадам Гара. Мария прожила в доме семейства Гара уже чуть ли не год[94], и вот однажды мой друг по имени Брэндо, директор газеты «Мессаже», зашел ко мне поутру часов в десять и сообщил:

– Сегодня я везу тебя обедать в город.

– Меня?

– Тебя. И никаких возражений. Хочешь ты или не хочешь, поехать придется.

– Надеюсь, к кому-нибудь из знакомых?

– Разумеется, но ты не виделся с ними добрый десяток лет.

– А ты бы не мог сказать, к кому именно?

– Мог бы, да не хочу. Это сюрприз.

– Одежда парадная – черный фрак, белый галстук?

– Именно так, черный фрак, белый галстук. Я заеду за тобой ровно в шесть.

– Зачем так рано?

– До обеда с тобой хотят немножко поговорить.

– Хорошо. Приезжай в шесть.

Без пяти минут шесть Брэндо приехал и усадил меня в карету. Спустя десять минут наша карета уже въезжала в ворота банковского особняка и остановилась у дверей человека, чья подпись была неоспоримой коммерческой ценностью. Один приятель написал мне как-то из Марселя: «Ответь немедленно и подпишись Гара».

Да, меня в самом деле пригласил на обед г-н Гара, а точнее, г-жа Гара.

Два или три раза я встречал Поля Гара в свете, но никогда не был ему представлен и ни разу не говорил с ним.

Мы поднялись на второй этаж. Г-жа Поль Гара распорядилась, чтобы меня немедленно проводили в будуар, там она ждала меня.

И опять меня охватило замешательство. Даже большее, чем в гостиной г-на Лаффита. А как иначе? Я находился у нее в доме, я не мог называть ее на «ты» в присутствии мужа. В присутствии дочери…

– Баронесса, – обратился я к ней.

– Маркиз, – отозвалась она с улыбкой.

– Может быть, нам перейти на английский, он избавил бы нас от многих затруднений? – продолжал я.

– Говори со мной по-французски и так, как привык. Все знают, что мы выросли вместе, никто не обратит внимания.