Недоумение и подозрение смешались во взгляде, которым он смерил меня.
— Горжусь ли я тем, что мир очищается от убийц и психопатов? — пробасил он. — Да, Хартвуд, я горжусь.
Сейчас Пиливикл смотрел в упор на краденую диадему, но, разумеется, не подозревал об этом. Сознание этого факта доставляло мне отдельное наслаждение.
— Я имею в виду, вам каждый день приходится писать обвинительные речи…
— А вам время от времени приходится чинить туалеты.
— Но люди от этого не умирают.
— Приговор выносит суд.
— Но выслушает он вас. Чем убедительнее ваша речь, тем суровей наказание. Скажите, вы всегда уверены в своих обвинениях?
— В чем дело, Хартвуд? Кто-то из родственников примкнул к Грин-де-Вальду?
— Просто ответьте на вопрос, — мои пальцы, таясь в кармане, наверняка побелели от напряжения, с которым впивались в палочку. — Всегда ли вы уверены в правдивости своих обвинений?
— Разумеется, всегда, — Пиливикл был суров и непреклонен. — Если дело доходит до суда, значит, у меня нет никаких сомнений в том, что подозреваемый виновен.
— И по делу Николаса Уоллдена тоже?...
Ослабевший против моей воли голос провалился в тишину. Пиливикл целую вечность пялился себе под ноги, пока лифт неспешно отсчитывал этажи. Наконец, мой собеседник поднял на меня абсолютно пустой взгляд.
— Уоллден, Уоллден… Кто это? — он качнул головой. — Что-то не могу припомнить.
Он говорил что-то еще, но я не слышал. Земля уходила из-под моих ног.
— Что же вы… — я отчаянно цеплялся за слова, пытаясь удержать этим ненадежным мостиком ускользавший мир. — Не выдержали мук совести и попросили стереть вам память? — поправляя очки, я едва не столкнул их из-за дрожи в руках. — А я-то… Я-то думал, вы мучаетесь все эти годы. Надеялся, что вам самого себя стыдно, стыдно вашей трусости и предательства. А помнил только я и… — меня вдруг поразила догадка.
— Хартвуд?
— … Хранитель тайн. Новый Хранитель тайн. Это он изменил вашу память, не так ли? И, разумеется, не без приказа министра, — в моей памяти теснились переданные отцом заклятия. — Вот в чем… Вы просто… Просто испугались, что он знает слишком много. Больше любого из вас и решили…
Боковым зрением я заметил, что стену перед лифтом сменяет атриум. Передо мной стоял один из убийц отца. Я напомнил себе, что отступи я от плана, чары Непреложного Обета расправятся со мной быстрее мракоборцев. Лифт остановился. Мне не стоило этого делать, но...
— Знаете, Джастус, — он вскинул брови, когда я преградил ему дорогу из лифта. — Я ведь чуть не забыл. Позвольте поздравить вас с тем, что вы-таки поймали Виктимуса Ингарда, — я тряс его руку и заглядывал в глаза, в которых не было ничего, кроме растерянности. — Да еще и с диадемой Кандиды Когтевран! Да еще и в момент продажи на черном рынке! Кто бы мог подумать, вот это удача! — я хлопнул его по плечу. — Не забудьте как следует его обвинить.
Я оставил Пиливикла в полном недоумении. Направляясь к сети летучего пороха, я все ждал, что он меня окликнет, но этого не произошло. В Лондоне было не так много лавок с нелегальными артефактами, а Пиливикл славился умением принимать быстрые решения — если он проглотит наживку, мракоборцы появятся у Горбина с минуты на минуту. Следовало торопиться.
Почему я был жив? Я клялся не говорить правды. Но лгать мне никто не запрещал. Конечно, темные чары реагировали и на мысли. Стоило только пожелать устроить побег или подумать о нем, запястье выкручивало и жгло. Но в том-то и дело: прокладывая путь сквозь суету посетителей, я в мстительной радости сжимал и разжимал пальцы над меткой, не ощущая ни намека на боль.
====== 38. Жертва и дар ======
Maybe we’re victims of fate
Remember when we’d celebrate
We’d drink and get high until late
And now we’re all alone
Placebo, Protect Me From What I Want
Я помню, в тот январский день вернулась обычная для лондонской зимы погода. Две недели назад Литтл-Хэнглтон заносила вьюга, во дворе приюта были переметены дорожки, да и за окном лавки Горбина срывался снег. Теперь все растворилось в грязной оттепели. Туман и дождь спешили взять реванш, превращая любое время дня в сумерки с неуютной, серой пеленой, повисшей, словно мокрая простыня, между грязной землей и столь же грязным небом. Крышу лавки «Горбин и Берк» закрывали унылые сизые клочья, и я не мог понять, мерещится ли мне свет в окне второго этажа или же горит на самом деле.
Не без облегчения я вошел в привычно темный и холодный зал, сожалея, что его не разменять на теплую постель. Свесив голову на грудь, в кресле за прилавком дремал настоящий мистер Хартвуд. По крайней мере, я надеялся, что он спит. Я наклонился, чтоб проверить его пульс, но, услышав скрип ступеней за спиной, обернулся. Первое заклятие обожгло пальцы, и я ошеломленно попятился. Том поймал выбитую из моих рук палочку Хартвуда и тут же ударил снова. Пораженный, я не успел увернуться. Мышцы рук и ног свело судорогой, и я свалился на прилавок, стараясь все же удержаться на ногах и, если надо, защитить себя.
Но Том тем временем исчез и появился рядом с Хартвудом. Вернув палочку в карман его пиджака, Реддл сгреб чиновника за шкирку и трансгрессировал с ним, должно быть, возвращая в Министерство. Боль огнем прожигала окаменевшие мышцы, и мои пальцы в последний раз скользнули по стеклу, но прежде, чем колени коснулись пола, возвратившийся Том успел меня подхватить.
— Вы предали меня, не так ли? — голос прозвучал ровно и без эмоций. — Нашли способ. Не только сильный, но и умный. Так вы, кажется, говорили? — Рука железным поручнем давила мне на спину, крепко прижимая к нему. Упираясь лбом и носом Тому в грудь, я ощущал в горле тревожное эхо своего ли, чужого сердцебиения. Я вдыхал его запах, стараясь удержать каждый оттенок…
Пространство свернулось вокруг нас и тут же выбросило прочь.
… и ощущение его тепла. После трансгрессии мы оказались в чьей-то сумрачной гостиной; волшебная палочка все еще впивалась мне в бок чуть ниже сердца. Мы оба знали, что попытайся я на самом деле спасти себя, то был бы уже мертв из-за Обета. Мы также оба знали истинную причину моих поступков. И обоим было очевидно, что теперь нас не найдут. Я все еще сжимал его плечи, но необходимости в том было все меньше — то ли проходило действие удара, то ли Реддл применял беззвучное контрзаклятие, но боль утихала.
— Нет. Нет, — мой план рухнул, и теперь рядом с ним я ощущал себя беспомощным, словно ребенок, цепляющийся за край пальто уходящей матери. — Это не должно быть так. Я не... — силы возвращались предательски медленно, и я не мог поднять головы, чтобы встретить его взгляд. — Я не позволю тебе уйти.
— Конечно, — усмехнулся Том надо мной. — Вам же еще надо посадить меня в Азкабан.
— Ты же все знаешь, — прошептал я. — Ты же в моей голове сейчас... Использовал это заклятие, чтобы отвлечь меня борьбой. И проверяешь. Проверяешь меня снова, чертов ты параноик.
— Вам показалось. Просто я...
— Останься, — я наконец-то смог поднять голову и увидеть его. Передо мной вновь стоял старшеклассник, обескураженный внезапной слабостью и неспособностью постичь ее причину. Только на этот раз я мог дотянуться до него.
Волшебная палочка напомнила о себе уколом под сердцем. Как вечность назад в приюте я обхватил сжимавшую ее худую кисть и отвел в сторону. Но остался стоять там, где он, отшатнувшись, меня оставил. Том не двинулся. Мне казалось, я прочел его и без легилименции.
— Не находишь прощальных слов? — спросил я, невольно задерживая дыхание в ожидании зеленой вспышки. — Чего ты ждешь?
Том вдруг опустил руки, и его плечи осели будто с облегчением. В один шаг, стремительный шаг он оказался рядом. Его напряженные руки сомкнулись за моей спиной, вплетая меня в него, в его тело, словно он оставил свои самоубийственные планы. Я с запозданием обнял его в ответ, чувствуя, как он прижимается щекой к щеке, воскрешая в моей и, может быть, своей памяти ощущения близости.
