Дальше начинались общие воспоминания; чем старше становился отец, тем чаще они перемежались тревожными, опасными встречами с магами-нарушителями, из чьей памяти следовало навсегда извлечь секрет. Я старался думать лишь об отце, но все равно перехватывало дух: я то и дело натыкался на могущественные заклятия, знанием которых хвастался Грин-де-Вальд. Да, здесь было даже заклятие полета. Отец хранил их в своей памяти, и теперь они перешли ко мне. И к Реддлу.

Я попытался сбросить наваждение, но вместо этого провалился в кошмар, избежать которого пытался всеми силами.

— Принимая во внимание сказанное... — прокряхтел ветхий судья из-за трибуны, дрожа и шатаясь. Возвышавшийся за его плечом Джастус Пиливикл казался скалой. Между ними и мной была решетка: я видел их глазами отца, стоявшего в клетке в зале заседаний Визенгамота. — Принимая сказанное во внимание... — повторил старый волшебник. Отец был спокоен, как и несколько магов, сидевших поблизости от судьи. — Николас Уоллден, сотрудник Министерства магии и преподаватель Центра мракоборцев объявляется предателем и приговаривается к казни.

Взгляд отца взволнованно метнулся к другу и коллеге, но Пиливикл только отвернулся с угрюмым видом. Волшебники, по-видимому, выступавшие свидетелями и обвинителями, остались невозмутимы. Отец хотел что-то сказать, его руки умоляюще сжали решетку, но голос судьи, похожий на скрип старой двери, поставил точку.

— Приговор будет приведен в исполнение сейчас же.

Ледяное дыхание легло на пальцы и решетку прежде, чем появился палач. Отец не повернулся к нему. Сквозь ряды скамеек, пустых, как сердца и взгляды тех, кто сидел на них, он видел меня и маму. Он до последнего цеплялся за наивный, бесполезный осколок счастья, пока пронзительная боль не прошла сквозь него, превратившись в слепящую, острую вспышку.

Огонь слепил меня. От танца безжалостных, почти белых языков пламени слезились глаза. Я несколько раз моргнул и потянулся стереть слезы. Но стоило поднять руку, как плед, которым я был укрыт, скользнул на пол. Кто-то поднял его, я обернулся и...

И увидел комнату, поняв, что очнулся. И стол, придвинутый к темному сейчас окну. И сидящего за ним Тома. С крайне сосредоточенным видом он спешно царапал пером на одном из листов пергамента, коими была усыпана вся столешница. В воздухе перед ним плавала пара уже дотлевавших огарков и два свитка, над которыми также трудились перья, но уже без видимой помощи автора. В руке, не глядя протянутой в мою сторону, был зажат соскользнувший плед. Не нарушая молчания, я забрал его, но расправить не решился.

Это была тесная комнатенка над лавкой Горбина, и я был устроен в том самом кресле, откуда Реддл не однажды отправлял меня в приютский шкаф. Неожиданно в моей памяти всплыл поцелуй.

— Кажется, я тут уже был...

— В последний момент ваш отец создал крестраж, — сказал Том, не отрываясь от записей. Правый рукав рубашки был закатан до локтя, и голая кожа с нервным шуршанием терлась о сухой пергамент, пока из-под пера выходила кардиограмма букв. — Не знаю, как, не знаю, из чего. Ведь волшебную палочку изъяли... Он сам или что-то раскололо его душу, и фрагмент оказался в единственном, что было поблизости. В дементоре.

Мы сидели в круге света от камина и почти исчезнувших свечей над столом: дальние углы комнаты, а также дверь тонули в холодном мраке. Я смотрел на свернутый кусок ткани в руках, и он казался мне самой волшебной вещью на свете. Я знал, как делают мантии-невидимки, мог прочесть лекцию о волшебных палочках, но я не находил ни одного логического объяснения появлению этого пледа на моих коленях.

— Повинуясь управлявшему им фрагментом сознания, — продолжал Реддл, — дементор попал в Хогвартс и добрался до вас, чтобы передать послание. Вы услышали его еще тогда, десять лет назад. И тогда же получили все знания. Но вина и страх мести заставили вас скрыть их от самого себя. Не уверен, но это похоже на ваш любимый механизм фрагментарной окклюменции: вы спрятали от себя кусок памяти так же, как спрятали бы его от других.

— То есть ты преодолел не только общую окклюменцию, но даже фрагментарную?

— Да, — он очеркнул пером линию и нечаянно порвал лист. На миг растерялся, но, скользнув в мою сторону взглядом, поднял волшебную палочку, и края соединились.

— Почему ты спас меня?

— Опять ошибаетесь с вопросом, — улыбнулся он натянуто. — Не почему, а для чего. Вы поможете мне создать крестраж. Вы ведь теперь знаете, что такое крестраж, не так ли?

— Помогу, как помогла Хэпзиба Смит?

— Как мисс Коул и семейка Реддлов, — добавил он мимоходом. — Но не только. Вы же видели: диадема в Хранилище министерства. Ваш отец поработал с памятью тех, кто ее нашел, и артефакт снова объявили пропавшим. Ведь никто не станет красть то, что еще не найдено. И если о ней никто не знает, там наверняка даже нет дополнительной защиты. Завтра вы принесете ее мне. И умрете.

Что-то неуловимо изменилось в его прежде утонченной, притягательной внешности, словно оригинал заменила копия, сделанная проще и грубее автором, не различавшим оттенков и нюансов, составлявших его суть. И этого потерянного сделалось жаль до боли. То ли из-за этого тоскливого ощущения, то ли из-за его непонятной нервозности последняя фраза ничуть не испугала меня. Впрочем, может быть, причина крылась во мне. Том уловил мое настроение.

— Мне следует применить Империо? — спросил он предельно издевательским тоном.

— Нет.

— Хорошо, — усмехнулся Реддл деловито. — Принесите Непреложный обет.

Он протянул ладонь. Его кожа была сухой и теплой. Я ощущал между нашими руками странную связь, словно их уже опутали нити чар. Том молчал.

— Обещаю, — слова давались мне с трудом; до сих пор я надеялся выкрутиться, как только окажусь один, но грозившие смертью заклятие обета все меняло. — Обещаю сделать все возможное, чтобы доставить тебе диадему Когтевран. Обещаю, что никому не расскажу правды о тебе или о том, что случилось, как бы меня не принуждали. От меня о тебе не узнает никто.

Опасаясь, как бы он не заметил уловку, я постарался выдержать его взгляд. И вдруг явственно ощутил дежа вю: я уже проигрывал ему в чем-то. Прежде. В этой же комнате. Тот же самый исполненный превосходства взгляд уже был ответом на мой последний вынужденный ход. Ход в чем?.. Жгучая боль в запястье отвлекла меня. Там, куда ужалило острие волшебной палочки, из темного пятна проступил рисунок черепа. Закончив, Том поднялся и пересел на диван.

— Знаете, мистер Ингард, у меня есть подарок для вас, — он достал из-за пазухи мою палочку и вложил мне в руку. Сам же вновь беспечно расположился напротив, опустив руку на диванную спинку и закинув ногу на ногу. — Мистер... Уоллден, — Том смотрел с азартом, слегка покачивая ногой. — Что, если я не буду сопротивляться вашей легилименции?

Я молчал.

— Бросьте... Просто благодарность, жест вежливости.

— Ты не боишься, что я убью тебя?

— Я был в вашей голове, — он пожал плечами. — Я знаю, что бы вы хотели со мной сделать. Уж точно не убить.

Я перекатил палочку в пальцах. Том, продолжая улыбаться, без видимой причины отвел взгляд в сторону, а затем вновь поднял на меня. Тонкие косточки-пальцы в нетерпении пару раз стукнули по спинке и на подъеме замерли. Комната вдруг показалась слишком тесной: я без труда мог дотянуться до острой коленки передо мной.

— Легилименс.

Искусственная пустота вливалась мне под ложечку, заставляя зябко ежиться. Его сознание казалось бесконечной, безликой галереей с сотнями дверей, наглухо запертыми изнутри. Я знал, что мне уготован лишь один путь — дальше, дальше по коридору, приготовленному для гостя.

— Используй легилименцию и узнаешь! — насмешка ударилась мне в спину, я обернулся и понял, что смотрю на себя прежнего сквозь воспоминание Тома. Мы были в этой же комнате над лавкой «Горбин и Берк». Я даже вспомнил день: на утро после того, как я впервые очнулся в приютском шкафу. Тогда я намеренно вел себя отчаянно и вызывающе, боясь, как бы Реддл не заметил во мне перемены — появившейся надежды на спасение.