— Ага, — приникает к спине подбородком.

— Слушай, я понял, — кивает Игорь. — Они не желтые у тебя. Они цвета шампанского. И только если его концентрация в организме упадет, они прояснятся. Но учитывая, что ты только при мне бухаешь второй день...

Сережа смеется тихо, и Игорю хорошо. Пальцы перехватывают его руку крепче, пытаются вплестись глубже.

— Может, я только в таком состоянии могу с тобой нормально говорить, — признается Разумовский.

Игорь замирает с прижатой к груди чужой рукой. Выпускает ее, разворачиваясь на сторону Разумовского, оказываясь теперь с ним бок о бок. Смотрит только на наполовину опустошенный бокал с шампанским в его руках.

— Ты сумасшедший, и это пугает меня, — честно признается Гром.

— Спасибо, — улыбается Сергей.

— Это, блин, не комплимент был! — вскидывает голову и ловится прочно на тонкое золотистое.

— Игорь, — честно, глаза в глаза. — Я никогда не причиню тебе вред.

Непоколебимая уверенность. Но Гром думает: он не разбирает, где правда, где ложь. Гром думает: в каждую свою клятву беззаветно верит, истинна она или нет.

— А ты понимаешь, что такое вред?

— Конечно. Знаешь, сколько раз мне его причиняли?

Игорю становится невыносимо под этим взглядом. Отворачивается.

— Прости меня.

— Я не сержусь на тебя, Игорь. Не могу на тебя сердиться.

— Я знаю, что вчера...

— Просто, — выставляет ладонь Разумовский, морщится, — не надо об этом вспоминать. Ладно?

Гром улавливает в нем какое-то напряжение. Сергей привстает, чтобы поставить пустой бокал на стол, но, захмелев или устав, чуть не теряет равновесие. Игорь подскакивает, чтобы его подхватить.

— Я тебя домой к себе сегодня заберу, — говорит Гром, тут же получая сговорчивое «угу». — Только там еды нет.

— А секс там есть?

— Секс? — усмехается Гром. — Надеюсь, только если мы привезем.

Разумовский смеется; копается в телефоне, вызывая такси.

— Скажи свой адрес.

====== 7. Чудовища ======

В машине оба едут на заднем. Разумовский словно и вовсе в нем не заинтересован — трет подбородок уголком смартфона, смотрит в окно. Зато когда оказываются в подъезде, подъем в героическое восхождение еще на первом этаже превращается.

Разумовский под руку ныряет, телом к телу прижимается, но целовать не спешит. С приоткрытых губ — дыхание горячее, пьяное, губы Игоря согревает. Сергей целует его осторожно, мягко, словно разрешения спрашивает, и от прикосновений этих ненавязчивых у Грома будто второе дыхание открывается. Отвечает на поцелуй, раскрывает чужие губы, срывает больше и больше, жаднее и жаднее, давит на затылок, не позволяя отстраниться, вспыхивает разом, будто в венах бензин — не кровь. Стонет, чувствуя, как возбуждение спускается горячей волной, хочет Разумовского под бедра подхватить, но тот выворачивается, взлетает на пролет, тянет за собой. Игорь, спотыкаясь, еле успевает. Сергей только в щеку клюет.

А через этаж толкает Грома к стене, прижимает крепко, в шею губами впиваясь, и коленом ноги разводит. Игорю прямо удивительно такое с ним обращение, никто с майором себе подобного не позволял; с другой стороны он бы крайне удивился, реши одна из его партнерш...

— А-ах, — обрывок мысли улетает вместе с нечаянным стоном, когда Сергей прижимается стояком меж его разведенных ног. Трется мучительно медленно, будто самого факта соприкосновения недостаточно, и вновь предательски оставляет. Игорь переводит дыхание — слава Богу, до квартиры полтора этажа осталось.

Старается поспеть за Разумовским, на сколько становящаяся болезненной эрекция позволяет, но тот, шагающий впереди, за пролет до квартиры вдруг обратно в тень шарахается. Прижимает Игоря к стене с застывшей азартной улыбкой.

— Это кто там?! — раздается старческий голос в паре метров над ними.

Разумовский в дорогущих брюках бухается перед ним на колени прямо в пыль и окурки. Гром пытается его рукой, как комара отогнать, но куда там — ржет беззвучно, уворачиваясь.

— Кто там, говорю?

Разумовский срывает вниз и джинсы, и белье. От холода на коже у Грома перехватывает дыхание, но Сергей исправляет — прижимается к члену горячей щекой. Игорь пытается оттащить его за волосы.

— Я полицию сейчас вызову! — переходит голос на угрозы. — А ну пошли вон!

— Да не надо полицию, здесь уже полиция, Марьиванна, — подает голос Гром. Разумовский показывает большой палец вверх. Игорю хочется ему врезать. И тут чужой язык проходится по всей длине так, что у Грома слезы на глазах выступают. Он судорожно хватается за обшарпанную батарею.

— А, это ты Игорек... Со смены идешь?

— Со смены, — выдыхает Гром, с ужасом и восторгом наблюдая за Разумовским, неторопливо расцеловывающим живот и бедра и только подбирающимся к его члену. — Покурить вот остановился. Марьиванна, а чего не спите, а? Час ночи уже. Завтра снова головной болью страдать будете...

— Ой, Игореша, — судя по звуку, старушка выбирается на площадку. Разумовский ржет. — Я новости весь день смотрю, про маньяка твоего, ужас-то какой...

— Ага, — Игорь старается не потерять нить разговора, утопая в обожающих, светящихся пламенем глазах. — Ужас, — Разумовский так долго ходит вокруг да около, что во время очередного поцелуя в бедро Гром рефлекторно подается вперед, задевая головкой чужую щеку и волосы. Разумовский поднимает взгляд победный, облизывается хищно. Это только больше распаляет. Игорь выть сейчас готов.

— Расскажи мне про него, Игореш.

— Что рассказать — а-а-а, — выдыхает, не сдержавшись, Гром, когда Разумовский наконец-то накрывает губами его напряженный член. Скользит губами, и это гипнотизирует. До Игоря с запозданием доходит, что соседка, к счастью, пропустила его тяжелый выдох мимо ушей. Гладит медные волосы, любуясь.

— Я говорю, он существует вообще?

— Не знаю, — зачарованно произносит Гром. Жмурится, опомнившись. — Да. Существует. Что за вопрос вообще? Почему я по-вашему... — Разумовский подается вперед, тянет его в себя, заставляя замереть с беззвучным стоном на губах. — … По-вашему вернулся так... Так поздно. Все из-за него. Из-за него.

— Опять убил?

— Да.

— Да что ж такое... Зачем он это делает?! Я не понимаю... Как можно взять и убить? Нет, я не понимаю.

— Я понимаю, — выдыхает Гром. Пальцы вплетаются в волосы прилежно отсасывающего Разумовского, гладят, перебирают, слегка оттягивают пряди. Сережа смотрит снизу вверх преданно, послушно. – Ему нравится, когда смотрят. Убийства только повод. Он хочет быть увиденным во всей своей наготе. Но драма в том, — голос срывается, но Игорь дышит глубже, возвращаясь на грань, — драма в том, что как только его увидят, для него все и кончится. Его обнаружат. Поэтому он тянет. Но однажды не вынесет. И тогда я поймаю его, — припечатывает Гром, впиваясь пальцами в рыжие волосы. Дрожит, глядя, как блаженно жмурится Сергей.

— Так пока дождешься, он еще кого убьет...

— Не убьет, — Игорь аккуратно направляет Разумовского и тот, меняя угол, берет член глубже. Гром откидывается на стену, глубоким дыханием с трудом удерживает стон внутри себя. — Не убьет, — выдыхает горячо, смотрит вниз на Сережу. — Теперь я буду смотреть только на него, глаз с него не спущу, — заключает это красивое лицо в ладони, — как я только не видел? — шепчет. — Все эти детали — картины, мэрия, сапоги эти женские... Только чтоб заинтересовать. Только чтоб я смотрел на него одного, — задыхается от ускорения темпа. — И теперь я буду смотреть.

Разумовский опускает голову, окончательно погружаясь в свое занятие, и Гром распластывается по стене. Всхлипывает.

— Игорь, — отзывается старушка. — Игорь, ты расстроился, что ль?

— Ку... курю просто, — отмахивается Гром.

— А-а. Ты б завязывал бы с этим. У тебя и так работа опасная и вредная, а ты еще легкие свои гробишь. Молодой же еще... И что за звуки такие? Опять на ходу сухомяткой и йогуртами давишься, до дома не до нес? Вот нет, чтоб как у всех, Игореш, жену завести, детишек, она б тебя ужином нормальным встречала, а ты все перекусами и перекусами по подъездам заедаешь. Мне б хоть позвонил, в конце концов, раз допоздна задержался, я б приготовила чего... Все равно, как дед умер, без дела днями сижу. А то ты на маньяках своих помешался, прям одержимый ими стал, чем они тебя к себе так тянут, я не знаю, ты еще женись на них. Ой, ладно, правда, спать пора. Ты долго у окна не стой, Игореш, продует.