Они покачиваются в этом странном ритуальном танце, нащупывая свой ритм, создавая его вместе здесь и сейчас. И эта близость бьет в голову почище любого шампанского.

— Пойдете со мной на свидание? — говорит Разумовский. Игоря веселит вьетнамский флэшбек.

— Пойду, — прикусывает фарфоровую, покрытую веснушками шею. Кажется, у них даже сердца сейчас в одном ритме стучат.

Рыжий отстраняется, но еще держит руку. Тянет за собой. Тянет вдоль окон куда-то за стену с Венерой.

— А, так вот, почему она на этой стене, — замечает Игорь.

Его прерывает порывистый поцелуй, и они вновь шагают дальше — к финалу узкой галереи вдоль окон, где обнаруживается неприметная дверь, снабженная таким же неприметным блоком. Сергей жмет несколько кнопок — просыпается сенсорная панель. Разумовский, глядя на Грома, прикладывает ладонь. Устройство пару раз тихо пикает. Игорь порывается толкнуть дверь, но его ловят за плечо.

— Нет, вы не поняли...

Разумовский оказывается между ним и дверью, стелется вдоль стены, довольный, захмелевший, тянет руку Грома на себя. Игорь поддается послушно, хоть и озадаченно, касается с неумелой нежностью шеи, плеча, по груди, прихватывая сосок, ведет. Разумовский вдруг смехом заходится.

— Что-о-о? — тянет Гром, смеясь в ответ. — Я первый раз же — уж как умею.

— Я научу, — улыбается Разумовский. — Я о другом.

И подносит чужую ладонь к скану. Устройство пикает пару раз, а Игорь застывает, осознавая. Сережа разбирается с изображением, и дверь, наконец, поддается. Оборачивается.

— Теперь и у вас есть ключ от моей спальни.

Тянет внутрь. Обескураженный Гром следует за проводником. Спускается по нескольким ступеням.

— Ты... Вы... Вы что... — Игорь пытается уточнить насчет ключа, но застывает перед увиденным. — Охренеть.

Сережа смотрит довольно. Не удерживает, когда Гром вытаскивает руку из его руки, чтобы сделать пару шагов, чтобы поверить, что эта комната реальна, и он не сошел с ума. У Венеры здесь светящиеся волосы и губы. И черный фон. И вся спальня Разумовского, уходящая дальше вправо — зеркальная копия кабинета с вывернутыми на изнанку цветами. Здесь все белое. Светлое. Только ночь за панорамными окнами на противоположной стороне также черна. И простыни на большой кровати, что стоит в дальнем конце вместо стола.

Но негатив репродукции Боттичелли на стене слева от входа, конечно, впечатляет больше всего. Игорь пытается представить, как устроена голова человека, поселившегося в таких апартаментах.

— Нравится? — зубы Разумовского вгрызаются в холку, руки оплетают тело.

— Безумно...

Венера гипнотизирует.

Вздрагивает, чувствуя прикосновение к члену. Отходит на шаг, почти машинально подтягивает белье и джинсы — возбуждения нет и в помине. Оборачивается. И самому вдруг больно делается от чужих желтых — распахнутых, еще не верящих, бьющихся в миллионы осколков.

Вставать рано, вызов, задержание, бабушка при смерти — лгать этим глазам больно физически. Но остаться — остаться не может. Не сейчас. Не после столь... столь многого.

— Извините, — и только. Касается мертвого плеча — Разумовский только взгляд отводит. Шагает по бесконечной галерее в кабинет. Торопливо подбирает вещи. Подбирает папку ненужную. Лифт этажи послушно отсчитывает. Охране сменившейся кивает. Шагает по ночному городу. Едет в пустом метро. Поднимается на свой этаж, входит в квартиру и, наконец, приваливается к стене.

Без сил.

Без слов.

С уничтожающим ощущением непоправимости.

====== 6. Попался ======

Будит его мобильник. Гром, забывшийся тревожным сном только под утро, с неохотой тянется за телефоном только на третий или четвертый гудок.

— Игорь! — ужасно бодро врывается в его сонный мозг Кирилл, один из оперативников. — А ты был когда-нибудь в Первой частной галерее?

Гром молчит, тягуче запуская мыслительный процесс. Вопрос явно идиотский. Но Кирилл идиотских вопросов обычно не задает, следовательно...

— Блядь, — Игорь открывает глаза. Садится. Начинает шарить по полу в поисках носков. — Адрес какой?

Пишет на подвернувшемся под руку листке — копии портрета, что вчера Разумовскому носил.

— И давай я тебе сразу все плохие новости выложу, — говорит Кирилл.

— Валяй.

— На этот раз уже не бездомный.

«Сука».

— Щас приеду.

— Кропоткин Михаил Иванович, бывший рабочий сталелитейного завода, тысяча девятьсот пятьдесят шестого года рождения, шестьдесят пять полных лет. Несмотря на дворянскую фамилию, последние годы промышлял собирательством и охотой. В смысле по помойкам едой, вещами и цветметом пробавлялся. Тут же и окончил свой земной путь сегодня... — Кирилл заглядывает в блокнот. — Примерно между двумя и тремя часами утра. Сказать причину смерти или сам догадаешься?

Гром смотрит на изрешеченный ударами ножами труп, привалившийся к глухой кирпичной стене меж мусорных баков.

— Посчитали?

— Ровно двадцать семь. И размах больше — от ключиц до паха. Видать, психанул знатно. А, еще буклет выставочный на этот раз — не поверишь — в зубах у жертвы оказался.

— В зубах?

— Ага. Какой-то прям драмой истеричной повеяло, да?

Гром замирает. Оглядывает выходящие в проулок глухие стены с редкими маленькими окошками. Оборачивается к сержанту.

— Кирилл, срочно. Возьми всех, кто в штатском, если не хватит, вызови еще. Пусть сейчас же проверят помещения, окна которых выходят на проулок, выходят на нас. Если для него это драма, театр, он будет следить за реакцией. Только, — Игорь ловит рванувшего исполнять приказ оперативника за плечо, — без беготни, суеты. Незаметно.

Кирилл кивает и идет к машине. Гром отправляется к экспертам-криминалистам.

— Что, опять грязь слишком жидкая, чтобы хоть один след найти?

— И да, и нет, Игорь, — отрывается от осмотра одна из сотрудниц. Аккуратно выходит за границы очерченной лентой зоны. — Грязь и правда жидкая, как чернила, зато отлично отпечатала подошвы на отмостке здания, по которой народ пробирался. Так что следы у нас, Игорь, есть. Целых тридцать шесть разных.

— Круто, Ань. Оживленная улица. А так и не скажешь.

— Это за ночь. Исследование поможет время появления определить и, возможно, их останется меньше.

— Обнадеживает. Есть что еще?

Эксперт всплескивает руками.

— Грязный проулок, куда все сваливают мусор, а бездомные растаскивают. Лучше спроси, чего, блин, здесь нет! Может, ты прям щас на вещдоке стоишь.

Оба машинально опускают взгляд. Игорь поднимает правую ногу — пусто, поднимает левую — скомканный клочок газеты. Разворачивает носком ботинка — внутри обнаруживается комок жвачки. Вероятно, жвачки. Анна разводит руками и закатывает глаза.

— И как давно ее жевали на твой опытный взгляд? — спрашивает Игорь.

— Взять ее на экспертизу? — нервно усмехается девушка. Качает головой. — Убийства на помойках и мусорках... Существенное теряется во множестве несущественного. По-моему, твой клиент — гений. Аж жаль, что с прибабахом.

Игорь думает, что по поводу выставок у него те же ощущения. Вспоминает о флаере.

— А рекламка где? Та, что в зубах была?

— В чемодане с вещдоками вроде бы.

Гром возвращается к машинам, припаркованным в начале проулка. Смотрит на погруженный в полиэтилен буклет. В Первой частной галерее сегодня обещают открытие крупнейшей выставки работ Ханса Тома, привезенных из Германии. Обложка украшена портретом седого мужчины. Видимо, самого художника. Игорь взгляда не может оторвать от карих, светящихся желтизной глаз. А может, так лишь кажется из-за фона — горящего золотом закатного неба...

— Игорь!

Гром вздрагивает, вырываясь из непрошеных воспоминаний .

— С тебя пиво для ребят, — улыбается Кирилл. — Человека не нашли, но следы есть. Четкие, как пацанчики на «Приорах», — ковыряется в телефоне. — Смотри.

Даже на мутных, сделанных в тусклом свете снимках можно разглядеть отпечатки подошвы и каблука на пыльных досках.