— Мы продаем не куртки, а право на печать логотипа на различных вещах от курток до канцтоваров.
— Отлично! Дайте список производителей курток.
— Производители тоже не торгуют в розницу. С ними работают контрагенты, которые уже в свою очередь организуют поставки в супермаркеты, отделы в торговых центрах, на склады интернет-магазинов...
— Ну, это ведь тоже конечный список.
— Разумеется, все под этим небом имеет свой финал. Вероятно, список торговцев куртками тоже.
— Вот видите, — упорствует Гром, сцепив руки на коленях и отчаянно пытаясь определить, куда их обоих так стремительно несет. — Значит, перспективно?
— Ну, конечно, — судя по голосу, Разумовский разворачивается. Судя по движению диванной подушки за спиной — опирается руками по обе стороны от Грома. — Только придется учесть, что продажи начались еще до открытия сети. То есть года полтора назад.
— И что? — Игорь старается, чтобы голос звучал максимально ровно. Слышал бы этот диалог Прокопенко — к чертям бы выкинул за профнепригодность...
Мысли разом покидают голову, стоит Разумовскому склонится к нему. Облокотившись по обе стороны от Игоря, держит перед ним гаджет космический размером с лопату и открывает окно за окном. Плечо касается плеча, каре рыжее Грому шею и щеку щекотит. И из плена не выбраться — справа другая рука держит.
— Что вы делаете? — спрашивает Гром, замирая.
— Потерпите, — шепот обжигает ухо, губы едва не касаются кожи. Игорь спешно сдвигает ноги и бросает сверху папку, кряхтит, закашливаясь старчески, и отчаянно надеется, что Разумовский не заметил. — Вот видите, — продолжает пытку Сережа. Гром щурится с прилежанием артиста провинциального театра. Пальчик Разумовского энергично листает ленту на сайте объявлений. — Наши куртки покупают, потом в частном порядке продают, перепродают, дарят, воруют, снимают с потерявших сознание и убитых, оставляют в наследство, — шепчет издевательски Сережа, — снова продают... Понимаете?
Гром оборачивается. Оборачивается, только бы спасти нетрадиционным способом насилуемое ухо. Чуть не задевает носом чужой птичий нос — Разумовский и не думает отодвигаться.
— Да, очень понятно, — говорит губы в губы, — но шанс-то есть?
— Конечно! — вскидывает брови Разумовский.
— Там же следы, — тычет в экран пальцем, — следы...
— Следы?
— Следы в Сети от объявлений остаются?
— А, само собой.
— И если проследить судьбу каждой куртки, то можно выйти на убийцу?
— Ну, если проследить судьбу прям каждой, то да, можно выйти. Он же в одну из них одет, — наигранно пожимает Разумовский плечами, слегка проезжаясь ими по спине Игоря. Гром кивает, продолжая хмуро пялится в смартфон, словно там скрыта разгадка не только расследования, но и мироздания. — Только это, Игорь, — мурлычут порнографически в шею слева, пока правая лапка по плечу ползет к шее.
— А? — оборачивается Гром. Никакого пространства для маневров — губы словно ненамеренно касаются кожи, остаются легкими, пробными поцелуями с обеих сторон. Разумовский замирает в миллиметрах.
— Нас же еще и подделывают.
— Подделывают? — Грому кажется, еще немного и он свихнется от возбуждения, свихнется от желтых глаз.
— Контрафакт лепят. В промышленных масштабах, — длинные пальцы ерошат волосы на затылке, текут властно то вверх, то вниз. — Логотипчик-то простенький, — по-птичьи клонит голову в бок и замирает с улыбкой.
Грома хватает секунды на полторы. Сам не успевает понять, как не очень-то тощего Разумовского через спинку перетаскивает и в два счета под себя меж коленей укладывает. Задыхаясь, с себя одежду стаскивает. Сережа, довольный и ленивый, словно кот, с улыбкой за его спешкой смотрит и свою футболку снимает, не торопясь. Вид обнаженного тела — мужского тела! — Грома отрезвляет. Застывает.
Разумовскому приходится к нему подняться. Проводит ладонями по животу, чуть одежду приподнимает, касается голой кожи губами. Игорь вздрагивает, пошатываясь, за плечи чужие, за подушки хватается. Вдыхает и выдыхает рвано, смотрит беспомощно.
— Это не... — шепчет. — Я не...
Разумовский только смотрит снизу вверх, улыбается лукаво.
— Не думайте, — советует он, — будьте.
И не сводя взгляда, стягивая уже расстегнутые Игорем джинсы к середине бедер, широко проходится языком по еще скрытому бельем напряженному члену, под конец прихватывая губами в легком поцелуе. Гром сгибается, хлопает ладонью по подушке. Другая рука по рыжим волосам блуждает, не решаясь направить, не отваживаясь даже прихватить.
— Давай, — в желтые, горящие азартом глаза шепчет, — пожалуйста...
— А разве мы на ты перешли? — спрашивает издевательски, и Игорь не выдерживает — в кулаке до скрипа рыжее пламя жмет, вынуждая голову запрокинуть. И — о чудо! — Разумовский сам в ответ блаженно жмурится, и дыхание сбивается. Игорь, сам себя смущаясь, чуть подталкивает его к члену, но Разумовскому без намеков ясно. Наконец-то опускает белье.
— Такой сладкий мальчик, — шепчет Сергей, глядя снизу вверх. Проходится языком по всей длине так, что Грома трясти начинает. — Ладно, — улыбается ехидно, — сегодня тебя мучить не будем, — и накрывает головку губами.
Грома снова прошивает дрожь, и бедра сами подаются вперед, в чужой теплый рот. В мужской рот, старается образумить себя Гром, ему сейчас мужик отсасывает, блин. «Разумовский», — возражает кто-то внутри. «Разумовский», — на выдохе. А Разумовский — не мужчина, что ли? «Сережа», «Сережа», — только и может повторять. И что значит это его «сегодня»? И он его «мальчиком» назвал, когда у них — сколько? Семь лет разницы? Восемь? О, да хоть миллион, пока его движения так восхитительно плавны, так покорно принимающи...
Игорю нужно глубже, и он на пробу давит на чужой затылок. Разумовский — удивительно! — поддается, и несдержанные стоны Грома теперь разносятся по всей серверной, долетая до лифта. Последний трезвый краешек сознания теперь предполагает иную причину уединенности офиса главного руководителя.
О, как же восхитительно, как здорово будет, если...
Игорь ускоряет темп, и Разумовский подстраивается легко.
Если...
Гром сам себе не решается желание озвучить. Лишь гладит волосы чужие ласково, почти просительно, надеясь, что его поймут. И его понимают. Голос Игоря срывается от пика напряжения в связках и во всем теле. Сережа сглатывает послушно, размеренно, умело, что рождает вопрос о том, сколько раз он так делал. Но сейчас от этой мысли только острее оргазм, только сильнее наслаждение, и Гром, теряясь в ощущениях, забываясь, толкается, толкается со стоном вперед, трахает чужой рот, закусив губу... А через пару минут висит, мокрый, на таком же мокром Разумовском, прижимается, обнимает обеими руками, целует жадно и благодарно, пока не прошло, пока не отпустило.
Разумовский, перехватывая, укладывает его на диван. Поднимается.
— Посидите здесь.
Гром, оставшись в одиночестве, послушно облокачивается о спинку, потягивается. Во всем теле эйфория такая, словно средства какие по венам запустили. Где-то звенят бокалы. Сережа возвращается. Касается плеча чем-то холодным. Гром запрокидывает голову, смотрит на летящие вверх пузырьки.
— Я — что, гей, что ли, шампанским напиваться? — скалится Гром. Разумовский, молча улыбаясь, пьет прямо из бутылки. Затем склоняется к лежащему на спинке Грому, целует вверх тормашками, лениво, непривычно... Игорь плавится от ощущений. И подскакивает, чувствуя на груди обжигающе ледяной поток. — Ты... Ты...
Переводит взгляд с пятна от пролитого шампанского на невозмутимого Разумовского.
— Вы, — поправляет Сергей, наливая в опрокинутый на Грома бокал новую порцию. Протягивает снова.
— У меня изжога, — отрезает Гром.
Разумовский только пожимает плечами, оставляет бутылку на столике и подплывает к Грому. Улыбается, сука. И, медленно занеся бокал, поливает его плечи напитком, не забывая улыбаться и смотреть в глаза. В два счета остается с выкрученной назад рукой, прижимается спиной, трется бедрами, словно этого и ждал, подставляет шею под чужие губы и явно тут же забивает о разбитом Громом фужере.
