Кто из них первым навстречу подается, не заметить. Одежда водой пропитывается, липнет к телу, липнет вместе с рыжим, которого Гром к себе прижимает. Господи, как он скучал! Стянутая в четыре руки футболка на пол летит. Вместе на оставленную разложенной постель падают.
— Я думал, не найду тебя больше, — вырывается у Игоря шепотом в чужие губы к собственному же удивлению, — думал, не найду, — признается, чувствует себя, чувствует ребенком потерянным. Разумовский его руки с волос своих снимает, целует беспокойно ладони, кисти, костяшки сбитые. — Сережа. Сережа.
Втягивается в долгий, глубокий поцелуй. Разумовский телом к телу льнет, заставляет приподняться, отстраняется чуть.
— Разденься, — говорит хриплым шепотом.
Укладывается обратно, стоит Грому подняться. Остается на постели, тянется, раскрасневшийся, с кожей, кое-где еще блестящей от воды, и глаз с Игоря, обходящего кровать, не сводит, пока тот ремень расстегивает и джинсы стаскивает. Игорь остается по ту сторону, между кроватью и окном, голым. В глазах Сергея — ни оценки, ни намека на шутку. И стоять перед ним, перед ним таким, так — это... Это возбуждает. И возбуждает глубоко.
Рука приглашающе тянется к Грому — ловит. Присаживается на край, склоняясь, целует запястье.
— Ляг на меня.
Снова эта хрипотца. В сочетании с обнаженной откровенностью просьбы — испытание для его выдержки. Впрочем, ничто по сравнению с ощущениями от исполнения просьбы. Тело предает, тело помнит, знает, что может получить, и, соприкоснувшись со знакомым теплом, хочет получить это немедленно. Неизбежно задевая возбужденным членом влажное бедро, прижимаясь к нему, Игорь с усилием прикусывает губы, стонет глухо в изгиб плеча.
Разумовский, впрочем, вторит в унисон. Прекрасно, когда есть товарищ по несчастью, думает Гром, цепляясь за попытки отдышаться. Целует принявшую его слабость шею, не двигается, давая ощутить свой вес. Сергей под ним дышит не менее взволнованно, обнимает, гладит плечи, спину.
Игорь сам находит его рот. Целует, не сдерживаясь, пропускает ладонь под затылком, пальцами вплетается в темную от воды медь. Ни сопротивления, ни раздумий — Разумовский отдает себя щедро, вторит его движениям, но, не сдержавшись, подается бедрами вверх, прижимается, проезжаясь упругим членом по его прессу.
— Гром-Разумовский, — выдыхает Гром в карминовое пламя, едва сдерживаемое уже сдающейся человеческой оболочкой. – Игорь, – замолкает, представляя звучание, — Игорь Гром, — смотрит в распаляющиеся глаза. Произносит отчетливо. — Игорь Гром-Разумовский.
Так властно его еще не присваивали. Разумовский обнимает неожиданно крепко, давит ладонями на спину, прижимает к себе, впивается в бедра пальцами так, словно синяки оставить хочет, и целует, кусает шею, плечи, ключицы. Тянется вверх, даже когда Гром чуть отстраниться пытается. Сирена, в моряка влюбившаяся. Готовая и с глубиной, и с чудовищной тайной ради него попрощаться.
Игорю эту зависимость, эту жажду еще более очевидной увидеть хочется. Перехватывает руки чужие и над рыжей макушкой поднимает, зависая над Разумовским, распаленным и вдруг беспомощным. Сергей дышит тяжело, ждет, по постели скользя в нетерпении, облизывает губы пересохшие. Гром не трогает их, целует щеку, подбородок, грудь, спускается касаниями нежными ниже.
Он вынужден отпустить руки Разумовского, и тот, освобождаясь, приподнимается на локтях, следит за ним. Игорь как раз добирается до пункта назначения. Поднимает взгляд и, встречаясь им с распахнутым, голодным, горящим взглядом Сергея, обхватывает ртом давно и недвусмысленно торчащую головку. Разумовского подбрасывает, Игорь закашливается. Сергей виновато падает на подушки, закрывает лицо ладонями. Гром, впрочем, возвращается к своему занятию, и Сережа вскоре расслабляется, доверяясь.
Игорь ведет его к собственным ощущениям неторопливо, иногда мучительно медленно, давая ощутить нехватку остро и ясно, и Сережа следует, не опережает; получает за это награду, от которой всякий раз только простыни в кулаках сминает и стонет сквозь закушенные губы.
Игорь знает его голос, Игорю он нужен, здесь, сейчас, и он знает, что получит его без просьб. Берет глубже, с удовлетворением отмечая судорожный, глубокий вдох, гладит, захватывает бедра руками, скользит ртом по всей длине и поднимает глаза. Разумовский, не выдержав, теперь полусидит, опираясь на руки, за спину отставленные; не сводит взгляда лихорадочного, пьяного, изо всех сил за выдохи цепляется, чтоб не сорваться, не начать подаваться вперед. Ягодицы под ладонями Грома уже сокращаются.
— Игорь... — сорванным шепотом. Его рука словно сама по себе к голове Грома тянется, но Сережа рывком возвращает. — Игорь, хватит. Хватит, а то я... — все-таки стонет низко, протяжно. — Иди ко мне. Я с тобой хочу....
Тянется уже осознанно к себе поднять. Гром оба запястья ловит, отводит, лишь ускоряя темп.
— Игорь... — начинает бедрами вверх подаваться, держится еше, — Игорь...
Игорь обе ладони его к своей голове тянет — Сергей, как от огня отдергивает.
— Не нужно, — задыхается, — не нужно. Давай как в спальне в прошлый раз. Просто вставь мне поглубже, я сам все сделаю, Игорь... — срывается на стон, дрожит под его руками. Шепчет сбивчиво, торопливо, — а хочешь, то, что в ресторане обещал, попробуем, хочешь, грубо все будет? Или так... так... — глаза огнем сумасшедшим горят, — так, как возле мусорки той говорил... Насухо уже не получится, но ты вполне можешь...
— Серый, — прерывается Гром, и Разумовский застывает от неожиданности. Тело, впрочем, еще вздрагивает, еще сокращается в предвкушении. — Серый, — повторяет Игорь, подбираясь ближе, зависая рядом. Кладет ладонь на щеку. — Доверься мне. Ты же знаешь все, ты слышал, — целует. Заполошное золото сияет, слепит нестерпимо. — Ты семья моя. Мой партнер, — склоняясь ближе, шепчет. — Мой мужчина, — руки Грома на его бедра спускаются, гладят, скользят к коленям. — Мужчина, — повторяет Гром, сползает с кровати и тянет его за собой так, что Разумовский сидящим на краю оказывается, а Игорь — на коленях перед ним. Срывает с приоткрытых карминовых быстрый поцелуй озорно, и куда серьезнее к запястью чужому губами прижимается. Кладет Сережину руку на шею свою и внутреннюю сторону бедра поцелуями покрывает. Удовлетворенно чувствует, как чужие пальцы, оживая, волосы на затылке ерошат, нерешительно вперед подталкивают.
Сергей теперь ведет себя с ним осторожнее, но спокойнее. Доверяется, но не сдается безоговорочно. Пальцы лица Игоря, волос касаются мягко, неторопливо, словно Разумовский любуется, но ближе к финалу затылок ловят крепко, в короткие пряди вцепляются. Сергей, впрочем, спохватывается, оттолкнуть пытается, но Гром не дает сбиться. И с места не сдвигается, замечая, как вспыхивает Сережин взгляд, как отворачивается на миг, слабеющий стон выдавая (Гром сам чуть не кончает), и переживает оргазм, вздрагивая и сотрясаясь всем телом. Сперма, которую Игорь проглотить не успевает, стекает по губам со слюной, капает на пол.
Игорь слизывает остатки с обнаженных бедер, целует живот, тянется следом за опускающимся на постель, еще вздрагивающим от волн оргазма Разумовским. Тот следит за ним, не моргая, ловит шею, гладит, тянет к себе, на себя.
— Игорь... — шепчет благоговейно. — Игорь...
Игорь улыбается, ловя чужие руки у сердца, к груди прижимает.
— Пельмени будешь?
Разумовский зависает в первый миг, но после смех озорной искрой вспыхивает в его глазах. Усмехается, глядя на Грома, отворачивается в сторону и смеется уже счастливо, весело, жмуря глаза.
— Что-о-о? — тянет Игорь, все еще прижимая к себе пойманные руки. — Пельмешки всегда кстати! Правда, разварились они по большей части... Но их все еще можно выловить.
Падает рядом, руки выпуская. Любуется смехом его, улыбкой, тем, как он облизывает губы, как смотрит озорно, как губы прикусывает, стараясь смешки последние удержать, и догадаться пытается, что задумывает он сейчас. А в том, что задумывает, сомнений нет.
