— А что сосредотачиваться, я и так помню. Я новости в двенадцать ждала, чтоб про маньяка твоего посмотреть. А про него и там не показали. И вот после них паренек твой и пришел.

— После полуночи?

— Ага.

Гром чувствует, как тает появившаяся было надежда. Видимо, Разумовский был тут перед тем, как покинуть его квартиру и отправиться в башню «Вместе».

— Он передал тебе кое-что, — замечает пенсионерка как ни в чем не бывало, а у Игоря вновь земля чуть из-под ног не уходит.

— Что? — он ждет, чего угодно. — Что он мне передал? Адрес, время, слова какие? Марья Ивановна, что вы молчите-то?! — срывается на закопавшуюся в карманах халата соседку.

— Да ищу же их! Ох, окаянные! Куда провалились-то? Вот! — Гром опускает взгляд на трясущуюся ладонь с пожелтевшей кожей и ее ношу. — Ключи тебе твои передал, которыми пользовался.

А Грому казалось, что больнее стать не может. Сгребает торопливо и в карман брюк сует. Отворачивается.

— Еще что-то говорил?

— Нет, ничего больше, — следит пытливо за лицом.

— Зачем вообще вы его пустили? Я сколько раз вам повторял не открывать дверь незнакомцам? Тем более ночью.

— Так, Игореша, — склоняется ближе бабушка. — Он сказал, что дальний родственник твой, и представился. Сергей Гром-Разумовский.

— Гром-Ра... — Игорь осекается. «Гром-Разумовский, — повторяет про себя. — Гром-Разумовский». Красиво чертовски и невозможно в той же мере. Поднимает взгляд на явно умирающую от любопытства соседку. Лучше ей не видеть объявление о розыске. Но она, разумеется, посмотрит одной из первых. — Это по материнской линии. По линии Разумовских.

— А-а... Только не похож он на тебя совсем. Ты, вон, высокий, сильный, храбрый. А этот весь дрожащий, тощий, нервический. Словно все детство ветрянкой болел.

— А он приемный у нас, — не сдается Игорь. — Спасибо, что передали связку, — ему не терпится закрыть дверь. — Что-то еще хотели?

— Да это... — соседка вдруг теряет привычную твердость. — Может, мне показалось, но он как не в себе был. Я же прежде, чем открыть, в глазок глянула. А он там стоял, расстроенный, и ключи эти гладил... Ты, Игореш, это... Береги его.

— Постараюсь, — только и находится Гром.

Возвращается в квартиру и почти ненавидит не в меру отзывчивую пенсионерку. Еще полчаса назад утраченный покой снова был с ним, а теперь иное тащит прочь из квартиры — к рыжему, расстроенному, Сергею, блядь, Гром-Разумовскому, хронической ветрянкой болеющему.

Схватить куртку проще простого, но куда потом? В Управление? К Волкову? Снова бег по кругу?

Игорь падает обратно в кресло, вертит связку в руках.

Нет. В таком состоянии вновь все будет тщетно. Он должен вернуться на шаг назад, вернуться к себе. К рассвету, к чувству присутствия во всем и всех, к приюту и строкам въевшимся, в которых...

Ключ от дверей, что всегда на замке.

Он отнимает руку от лица и смотрит на ключи в ладони. На отпечатки ладоней на стенах. Белые, как рубашка его. Как вороны. Сердце заходится от догадки.

«Чем я могу помочь тебе, когда все ключи в твоих руках?»

В прямом смысле. В ПРЯМОМ СМЫСЛЕ.

Гром, оставляя связку в кресле, едва слышно подходит к стене с одним из отпечатков и подносит свою ладонь.

В длинном списке Игоревых служебных прегрешений рождается еще один пункт. Возможно, Прокопенко не успеет добраться до него — уволит прежде.

— Обыск? — поднимает бровь сонный с утра охранник башни, отрывается от листка, который Гром, прикусив губу, еще час назад старательно рисовал в фотошопе. — А почему один вы? Где коллеги ваши, коробки для сбора вещей, машины патрульные?

Игорь с ответом не торопится, пряча постановление за пазуху. Важность и невозмутимость — первейшие факторы успешной лжи всякому наемному персоналу.

— Так надо, — замечает внушительно. И подмигивает для полноты впечатления, надеясь, что конкретно этот представитель наемного персонала боссу симпатизирует, а Игорь примелькался достаточно, чтобы сойти за его сторонника.

Охранник вздыхает, но жмет на кнопку. Турникет вспыхивает зеленым.

— Лифт, вы же помните, где?...

В коридоре, ведущему к его кабинету, пронзительно пусто и тихо. Игорь не ждет того, что Разумовский мог спрятаться в собственной башне, не опасается оставленных ловушек или иного подвоха, но напряжение дает о себе знать. Стеклянную дверь в помещение с панорамными окнами, он открывает дрожащей рукой. Думает, когда шагает вдоль этих окон, не помешает ли дрожь снять отпечаток. Да и Сергей мог поменять замок, тогда и догадка Грома яйца выеденного не стоит, с чего Разумовскому так ему доверять?...

Дыхание замирает, когда за звуками датчика, считавшего биометрию, мягко щелкает дверной замок. Эта комната впускает его в третий раз, и без хозяина Гром не решается ступить дальше порога. А хозяина тут нет, и это чувствуется необъяснимым образом. Жизнь остановилась позапрошлым вечером и на высокой ноте: шкафы выпотрошены, вещи в беспорядке свалены на пол, на ковер, постель. Сама постель мята, перевернута. Грому кажется, что обыск уже был, но беспорядок бутылок и оберток на столе опровергает. Сергей устроил это сам, когда вернулся из его квартиры. Когда вернул его ключи. Когда отказался от него.

Гром присаживается на ступеньку у двери. Что искал? Прятал ли что? Уничтожал следы его визита? Пытался отделить себя от него?

Сергей Гром-Разумовский.

Хочется вплавиться пальцами в беспокойное рыжее пламя, опустить бедовую головушку на свои колени и рассказать поцелуями и прикосновениями все, что он думает об идее с двойной фамилией.

Вместо этого Игорь поднимается, делает пару шагов, старательно отодвигая откровенные воспоминания на задний план, и пытается сосредоточиться на деталях. Выходит так себе, и он вспоминает слова Ани об идее Разумовского прятать важное во множестве. Думает, что вряд ли справится один, что очередной шанс найти Сергея ускользает, и Разумовский мог бы делать отсылки поочевидней, а затем оборачивается к Венере и столбенеет.

Вывернутой в диахромный негатив копии Боттичелли больше нет. Ее место занимает уже знакомое Игорю полотно, на котором тигр атакует обвившую его змею.

— Джулио Аристид Сарторио.

Автор помнится наизусть. Тот, что рисовал сирену в бирюзовой воде и смуглого юношу, тянувшегося к ней из лодки. Тот, что написал и «Тигра, сражающегося со змеей», картину, попавшую на буклет, оставленный на теле второй жертвы. Петроградка, бездомный, частная галерея. Гром был в ней накануне похода в приют, накануне их второй встречи.

Что это, если не подсказка? Он, должно быть, вешал ее прежде, чем отправиться в бар, прежде, чем сдаться... Змее? Аллюзия на его собственную борьбу?

Гром подумает об этом позже. Есть всего два места, связанных со вторым убийством. И популярный музей явно не годится на роль укрытия.

Если на чистоту, разгадка — заслуга Федора Ивановича. Он спросил, давно, вечность назад, что изменилось для убийцы со вторым преступлением. И сам же ответил: «Тебя я, Гром, назначил». А потом было четвертое убийство и следы на чердаке соседнего строения, у окна, выходившего на место происшествия. И догадки самого Игоря о нарциссизме преступника.

Разумовский не в приюте впервые увидел его — здесь, на месте второго убийства, когда он, цинично веселый, азартный, засыпал поручениями подчиненных и экспертов и был нигде и везде сразу, рядом с каждой деталью, которую старательно вплетал в общую картину.

А главную все же упустил. Похожая на крепостную глухая кирпичная стена четырехэтажного здания высится перед ним. И обнадеживает узким, неприметным окном под самой крышей. Бывший склад мануфактуры, где с девяностых теснились офисы, и двери пестрели разнородными вывесками и табличками. Теперь створки исписаны кривыми надписями, кое-где отсутствует стекло, а внутри остались, очевидно, только самые живучие.

Или самые ненужные, кому некуда пойти.